— Что с Гердой, Рашков? — спросил Мерсье. — Я слышал, ты обещаешь полностью восстановить ей руку…

Долгая, долгая пауза.

— Только не один я, — весело ответил Рашков, — нас много, работающих над этим. Но теперь уже могу сказать твердо: рука будет, и не хуже, чем прежняя.

— И скоро? — спросил Пьер. Но волей-неволей пришлось умерить нетерпение в ожидании ответа.

— Нет, не скоро. Может быть, со временем такое лечение будет идти быстрее, а пока еще это очень длительный процесс. Но зато — повторяю! — уже никаких сомнений. В конце концов Герда опять станет твоей полноценной помощницей.

— Ну, это… не знаю… — сбивчиво сказал Мерсье, и лицо его омрачилось.

Но тут же он невольно улыбнулся, глядя на открытое, улыбающееся лицо Рашкова, на его словно сияющие светлые волосы. И Герда смотрела на Пьера совсем не так печально, как он ждал. Сразу поняв его состояние и не желая огорчить банальным сочувствием, она сказала:

— Так или иначе… на Венере буду… А там увидим…

— А Панаит? — тревожно спросил Пьер. — Он так давно уже…

Мерсье мучительно дожидался ответа.

Улыбка исчезла с лица Рашкова.

— С Панаитом дело гораздо сложнее, — сказал Рашков, — мы не знаем, как его лечить.

— Все еще не знаете?

И через долгие, долгие минуты ответ:

— Пробуем. Пытаемся. Ищем.

— А найдете ли?

— Хочу надеяться.

Казалось, Пьер пытается осмыслить эту фразу. Но нет, то радиоволны преодолевают миллионы километров.

— Может быть, его надо доставить на Землю?

Волны идут обратно с сумасшедшей быстротой и удручающей медлительностью.

— Незачем. Все, что можно для него сделать, будет сделано в нашем Венерианском филиале. Отправлять Панаита на Землю — большая и ненужная для него ломка. У вас там он уже привык, да и к нему как-то приноровились.

Возвращаясь к себе на плантацию, Мерсье был уже спокойнее, бодрее. Пьер увидел Герду и убедился… нет, не убедился, а почувствовал, что она переживает душевный подъем. Радость выздоровления? Да, во всяком случае, наверно, и это.

Герду бесконечно радовал процесс восстановления ее руки, но время тянулось бы для нее невыносимо медленно, если бы ей пришлось оставаться без дела.

— У тебя нет медицинской подготовки, но ты могла бы работать у нас лаборанткой, — предложил Рашков.

В небольшом одноэтажном здании, среди густой зелени лесопарка, ее встретила быстрая в речи и движениях светловолосая женщина лет тридцати, Дина Швеллер.

Она обратилась к Герде так, словно продолжала только недавно прерванный разговор:

— Знакома ты с проблемой сна?

— Очень мало, — созналась Герда.

Дина начала объяснять:

— Раньше спали часов восемь в сутки. Теперь — два-три. Но и этих часов страшно жаль. Более двухсот лет назад философ Бергсон сказал: «Спать — это ничем не интересоваться, не уметь и не желать отвечать и быть спрошенным».

Значит, прибавлю от себя, не жить, прозябать. Видишь, как волновала необходимость тратить время на сон людей того времени, когда во сне проводили треть жизни. Но и сейчас мы тратим на него почти восьмую часть.

— Это ведь неизбежно, — заметила Герда.

— Нет. Физиологи давно уже начали искать причину сна, чтобы в конце концов устранить ее. Еще в начале двадцатого века французы Лежандр и Пьерон (они работали вместе) предположили, что после длительного лишения сна изменяются нервные клетки глубоких слоев лобной области мозга. Они считали, что эти изменения быстро исчезают, когда человек или животное выспится. Лежандр и Пьерон впрыскивали хорошо отдохнувшим собакам кровь, сыворотку или спинномозговую жидкость собак, которым по нескольку суток не давали спать, и у нормальных животных появлялась неодолимая сонливость и изменялись клетки лобной доли мозга.

Такими исследованиями занимался несколько позже советский ученый Константин Быков.

Однако скоро выяснилось, что дело совсем не так просто. Введение «сонной жидкости» (ее назвали гипнотоксином) вызывало у собак не сон, а просто отравление, потому что им вводили чуждое их организму вещество. Даже когда вводили кровь или спинномозговую жидкость вполне нормальных собак, то часто получался такой же результат.

Австрийский ученый Экономо предположил, что в головном мозгу есть «центр сна», который регулирует ритм сна и бодрствования.

Но только Иван Павлов по-настоящему объяснил сущность сна. Он точными опытами доказал, что сон — это тормозной процесс и что его можно вызвать искусственно. Павлов писал: «Корковая клетка под влиянием условных раздражений непременно рано или поздно, а при частых повторениях очень быстро приходит в тормозное состояние». В другом месте он говорит: «Сон и то, что мы называем внутренним торможением, есть один и тот же процесс».

— А торможение отчего? — спросила Герда.

— Ты правильно поставила вопрос, — ответила Дина. — Оказывается, причина не так проста. Во-первых, рефлекс. В течение множества поколений уже выработался определенный ритм смены сна и бодрствования. Затем — отсутствие внешних раздражений. Засыпанию способствуют тишина, темнота, покой.

Потребность во сне можно кое в чем сравнить с потребностью в пище. В определенные часы хочется есть по привычке.

— Но постой, — возразила Герда, — долго не ешь — захочется есть. Не только из-за рефлекса. Нужна же пища восстановить силы?

— Я и сказала, — подтвердила Дина, — дело не так просто. Конечно, организм нуждается в сне. А почему? Несомненно, нервные клетки, как и мышечные, устают, от длительной работы изменяется и их химический состав.

— Значит, Лежандр и Пьерон все-таки правы?

— Не совсем. Они упрощали дело. Только через много десятилетий нашли состав, восстанавливающий нормальный химизм клеток. Теперь-то мы им широко пользуемся. Но еще пришлось основательно поработать, чтобы устранить рефлекс привычки ко сну. Этим занималось не одно поколение физиологов.

— Так почему все же спим?

— По-видимому, состав несовершенен, — уверенно объяснила Дина. — Но с этим нельзя примириться.

— Нельзя, — повторила Герда.

Дина улыбнулась:

— Значит, будешь вместе с нами бороться?

— Буду.

Сантиметр за сантиметром увеличивалась рука Герды, и в то же время постепенно вырабатывался навык все больше обходиться одной правой.

Опыты на собаках давно уже были закончены. Теперь подопытными были человекообразные. Герда помогала впрыскивать вновь разрабатываемые составы обезьянам, изучать под микроскопом тончайшие срезы мозгового вещества. Она старалась осмыслить полученные данные, делать обобщения, выводы. Подсобная работа понемногу перерастала в самостоятельную.

Все чаще ей приходилось обращаться к книгам. Возникал какой-нибудь вопрос — она вызывала Информационный центр, узнавала, какие новые или старые труды отвечают на этот вопрос. Затем вызывала библиотеку Института комплексной медицины, сообщала автоматическому библиотекарю шифр нужной книги, и через несколько минут транспортер доставлял ее, в стене откидывалась заслонка, лопаточка мягко клала книгу на стол и втягивалась обратно.

Читая книги, работая с препаратом, восстанавливающим химизм нервно-мозговых клеток, Герда постепенно приходила к выводу, что он по своему составу уже является совершенным.

«Но тогда почему мы спим? Разве нельзя полностью отказаться от сна? Все ли дело теперь только в препарате? Может быть, Дина ошибается, есть другая причина, кроме химических изменений?.. Действие этой причины надо преодолеть».

Герда не решалась заговорить с Диной о своих сомнениях. Она справедливо считала себя еще слишком малокомпетентной в этой области по сравнению с теми, кто имеет специальное образование и давно уже работает.