Войдя внутрь, Мерсье увидел, что во всю длину одной из стен протянулась доска с многочисленными шкалами, миниатюрными лампочками, вспыхивающими и гаснущими цифрами. Перед ней стояло удобное кресло, но дежурная — это была Анна — не могла усидеть на месте, хотя кнопки и рубильники находились прямо над креслом. Она беспрерывно прохаживалась взад и вперед. Увидев отца, Анна издали улыбнулась ему.

— Трубы очень велики, — заметил Мерсье, — трудно даже представить, сколько воды они высасывают в секунду.

— Много, конечно, — отозвалась Инесса, — но все же меньше, чем может показаться на первый взгляд. Вот посмотри.

Она подвела его к схеме на противоположной стене, и Пьер увидел трубу в разрезе.

— Видишь, — сказала Инесса, — сама труба не так толста, она окружена очень мощным слоем изоляции из вакуумной пены. Поэтому на всем своем пути вода теряет лишь немного тепла, а на обратном только чуть нагревается.

Мерсье, внимательно слушавший объяснения, но одновременно наблюдавший за Анной, сказал:

— Зная характер своей дочери, думаю, что ей трудновато часами так сосредоточиваться.

— Не часами, — ответила Инесса. — Мы дежурим только по одному часу в сутки — ведь это довольно скучная работа. И самое скучное то, что и сосредоточиваться почти не приходится. Все процессы на головном сооружении и полукольцах регулируются автоматически. Здесь единственный наблюдательный пункт для всего сооружения. За тем, что происходит на нем в обоих полушариях, следит один человек. Случись где авария, тотчас сообщит звуковая и световая сигнализация.

— Сколько же людей работает здесь? — спросил Пьер.

— Двадцать четыре, по числу часов в сутках.

— И это вся ваша обязательная нагрузка?

— Нет не вся. Ты обратил внимание на отводы от насосных труб? Перед тем как вода поступает в полукольцо, она процеживается через грубые фильтры. Они задерживают крупный и средний планктон, богатый белками, жирами, углеводами, витаминами, и подают прямо отсюда на химико-биологический пищевой завод.

Этот завод и есть наша вторая нагрузка. Ну, мы варьируем свою работу по договоренности, как кому удобно. Вот Анна дежурила на пульте ночью, а теперь уже опять здесь. На эти сутки она изменила порядок своих занятий.

— Из-за чего же?

По-видимому не расслышав вопроса, Инесса продолжала:

— Профильтрованная вода идет дальше. Планктон по отводам выдувается сжатым воздухом прямо в заводские лаборатории.

— А микроскопический планктон?

— Здесь пропускать воду через очень тонкие фильтры нет смысла — сильно замедлится ее продвижение. Микропланктон отбирается уже в полярных областях при выходе воды из труб. У них там еще более расширенные устья, и вода проходит через тончайшие фильтры на гораздо более широкой площади, так что циркуляция не замедляется.

— Неужели же Анна остальную часть ночи дежурила на заводе? А потом так скоро опять сюда?

— Ну что ты! В такой перегрузке нет никакой надобности. Завод отнимает часа полтора в сутки. Но нынче ночью Анна занималась совсем другим. Она сама тебе скажет. А теперь не хочешь ли посмотреть завод?

— Нет, спасибо, сейчас не хочется.

Пьер уже был знаком с подобным заводом, на котором работала Ольга. А главное, он чувствовал, что больше не в состоянии смотреть на чужую работу.

Подошла Анна, взяла отца под руку. Ее комната находилась в нескольких сотнях метров. Они молча пошли туда. Анна с трудом согласовала свой шаг с неторопливым, даже вялым шагом отца. Обычно он ходил совсем иначе.

Комната Анны была невелика, ведь в ее распоряжении все общие помещения дома — холлы, гостиная, библиотека, гардеробная, столовая, музыкальный салон, просмотровые телезалы.

В одном углу стоял мультитон.

Пьер с удивлением смотрел на дочь; она продолжала сосредоточенно молчать.

Но, войдя в комнату, выпустила его руку и стремительно бросилась к инструменту. Еще стоя, взяла первые аккорды, а затем села и уже не отрывалась от клавиш.

Изумленно слушал Мерсье.

Углубляются, растут звуки. Это — страстная жажда движения, деятельности.

Вперед, вперед, творить, дерзать!

Он слушал. Весь мир исчез, кроме этой музыки.

И вдруг… Препятствие, стена, глухая стена. Сломать ее, уничтожить, победно устремиться дальше!

Но нет, стена неодолима. Звуки бьются об нее, рассыпаются в прах. Так разбивается в пену и брызги морская волна об угрюмый утес.

Куда идти? Назад — нет волне дороги. В стороны — нельзя, там другие, параллельные ей волны. И вперед нет пути!

Недвижим мрачный утес. Вдребезги разбиваются волны. Разбиваются и рыдают в безысходной тоске, в могучем, но бессильном гневе!

И на этом ищущем и не находящем выхода, полном отчаяния аккорде внезапно оборвалась мелодия.

Наступила глубокая, страшная тишина.

Мерсье глядел на дочь и не узнавал ее. Эта озорная, порой взбалмошная девушка, его Анна — настоящий, зрелый композитор. Как незаметно для него она выросла. И как она проникла в самую глубину его переживаний!

Вот сидит перед ним, так похожая на него своей беспокойной душой и на Ольгу — белокурой головой, голубыми глазами, ласковой улыбкой. Но на этот раз на лбу у нее прорезались две вертикальные морщинки — в первый раз, кажется.

Мерсье тихо сказал:

— Я знал тебя как отличную исполнительницу. Но что ты такой композитор…

Анна подошла и взяла его за руку:

— Это только первый набросок. Но может быть, получится стоящая вещь. Над ней надо серьезно поработать.

— Этим ты и занималась ночью?

— Да.

Взбудораженный музыкой, Мерсье решился. Его неукротимая натура требовала действия. Хотя разве можно назвать действием то, что пришло ему в голову? И зачем это нужно? На такой вопрос Пьер вряд ли сумел бы ответить.

Чтобы связаться с любым человеком, надо было, вызвав по приемно-передаточному кольцу Информационный центр, назвать основные сведения об этом человеке. Центр автоматически находил его индекс и производил вызов легким покалыванием пальца.

Мерсье вызвал Центр, назвал Симона Котона и прибавил ряд признаков: место работы — одна из приливных станций, возраст — около сорока лет, средний рост, серые глаза, прямой короткий нос, рыжеватые волосы, голос низкого тона…

Минуты через две раздался знакомый бесцветный голос:

— Слушаю.

— Котон, — сказал Пьер, — это Мерсье. Мне нужно с тобой поговорить.

Короткое молчание, потом ответ, равнодушный, без малейшего признака удивления:

— Ну что же?

— Но я хочу говорить не издали.

Вероятно, Котон все же удивился, но голос его по-прежнему был лишен всякого выражения.

— Хочешь приехать ко мне?

— Да.

— Что же? Хочешь сегодня?

— Если не возражаешь.

— Можно. Через сколько времени?

— Точно не могу рассчитать.

— Ну неважно. Я буду на станции или дома — очень близко отсюда.

Анна изумленно смотрела на отца, с трудом удерживаясь от вопроса — зачем ему это? Вместо того сказала:

— Я тебя доставлю до Новой Гвинеи в микросамолете.

— Время тебе позволяет?

— Позволяет.

Изумление Анны не ускользнуло от отца. И в самом деле, зачем ему Котон?

Разве в Котоне дело?

Но все-таки интересно: что за человек? Почему он так враждебен к величайшему предприятию человечества?

Будь Пьер занят хотя бы самым небольшим делом, стал бы он на это тратить время?

Прибыв через час на Новую Гвинею, он должен был прождать около получаса до отправления реактивного самолета в Токио. Затем простился с Анной, и она возвратилась к себе. Пьеру же предстояла еще долгая дорога — к Белому морю.

С воздушного вокзала у Белого моря он позвонил Котону. Тот был дома.

— Что же, — сказал Котон, — приходи. Минут двадцать пешком от вокзала. Или возьми микросамолет.

Мерсье предпочел пройтись пешком. Ему казалось, за это время он соберется с мыслями. Но мысли так и оставались разбросанными, неопределенными.