Город располагался на горном склоне, вытянувшись с востока на север. Приблизительно посередине располагался железнодорожный вокзал. Вокруг разросся торгово-развлекательный квартал, где они и позавтракали в одном из немногих кафе, открытых в такую рань.

Сонная официантка оказалась на диво любезна и подробно объяснила, как дойти до ближайшей гостиницы.

— А где расположена Клиника Катадо? — спросил Ёсио.

Официантка распахнула окно и, вытянув пухлую ручку, показала на возвышенность в западной части города.

— Да вон же она.

В лучах утреннего солнца здание клиники казалось средневековой крепостью. Удивляло, как мало окон в этих неприступных стенах. Поблизости ни одного жилого дома, со всех сторон высокий забор. Несколько машин на грунтовой стоянке.

— Если вы привезли больного, — сказала официантка, — прием с половины девятого.

Она сообщила это так непринужденно, точно речь шла о расписании автобусов.

Эцуко вспомнила, что, когда в газетах писали о трагедии в «Счастливом приюте», никогда не забывали упомянуть о том, что город благоденствует за счет расположенной в нем психиатрической клиники. А также о том, что развитие курортной зоны, включающей дачный поселок, в котором произошло убийство, могло бы в корне изменить все городское хозяйство.

— Что стало с дачным поселком после преступления?

Официантка сделала кислое лицо, точно съела лимон.

— Да ничего хорошего! Все пришло в запустение. Площадка для гольфа худо-бедно функционирует, а в санатории ни души, участки, хоть их и раздробили, не находят покупателей, да и от тех, что были уже проданы, отказываются.

Ничего не поделаешь, подумала Эцуко, такова человеческая натура. Тот, кто платит огромные деньги, чтобы приобрести дачу или отдохнуть в санатории, прежде всего ищет покоя, зачем же он поедет в место с такой дурной славой?

Сняли комнату в гостинице, которую рекомендовала официантка. Было около десяти. Юкари тотчас забралась на кровать.

— Дед, ты нам кое-что обещал.

Эцуко села в кресло у окна.

— Расскажи, наконец, что это за человек — Саэгуса.

Ёсио присел на край кровати, взглянув на прикорнувшую Юкари.

— Ты помнишь, Эцуко, пожар, случившийся в гостинице «Новый японский отель»? — спросил он.

Немного подумав, она вспомнила. В Адзабу загорелась гостиница, в огне погибло около сорока человек.

— Да, помню.

— Дело в том, что в момент пожара твоя мать находилась в этой гостинице.

Эцуко вытаращила глаза.

— Впервые слышу. Восемнадцать лет назад — мне тогда было уже шестнадцать. Если бы у мамы были ожоги, я должна была заметить.

— Она не пострадала. Хотя и была в большой опасности. Но ее спасли.

— Но… почему я об этом ничего не знала?

Ёсио некоторое время молчал. Как будто положил воспоминания на весы и ждал, когда остановится дрожащая стрелка.

— Саэгуса спас жизнь твоей матери.

— Он вывел ее из огня? — спросила Эцуко и, не удержавшись, добавила полушутя: — Он что — пожарный?

Ёсио, грустно улыбнувшись, покачал головой.

— Во время пожара он был в одном номере с твоей матерью. На самом верхнем этаже гостиницы.

Она уже догадывалась, что скажет Ёсио, но продолжала сидеть, молча глядя на него.

— Такао Саэгуса, — сказал Ёсио, — восемнадцать лет назад, очень недолго, был возлюбленным твоей матери.

Восемнадцать лет назад… — подумала Эцуко. Сколько же тогда было ее матери, Ориэ? Она родила Эцуко в двадцать один, значит — тридцать семь?

— Но ведь Саэгусе сейчас около сорока?

— Сорок три. Восемнадцать лет назад он был двадцатипятилетним юнцом.

Ориэ всегда выглядела моложе своих лет. Когда умерла, казалось, что ей нет и пятьдесяти. В тридцать семь она, должно быть, выглядела на тридцать два, тридцать три.

И все же, у Ориэ — ее матери — пусть недолго — был любовник, да еще моложе нее!

Нет, это нельзя назвать любовью.

Скорее — интрижка?

— А ты, папа, знал?

— До того, как случился пожар, нет.

Он потер рукой шею.

— Я был поглощен работой и не лез в домашние дела.

Эцуко взвилась:

— Ты называешь измену жены домашним делом?!

— Не кричи, Эцуко.

Эцуко вскочила со стула. Она не хотела оставаться лицом к лицу с Ёсио. Открыла холодильник, достала две банки пива, передала одну Ёсио.

— Не можешь слушать на трезвую голову?

— Когда в тридцать четыре года узнаешь, что твоя мать в свои тридцать семь гуляла на стороне, без пива не обойтись.

— Что ж, это годится для рекламного слогана.

Оба почти одновременно открыли банки. Одновременно раздались два хлопка. Это было так забавно, что Эцуко невольно прыснула.

— Извини.

— За что?

— Я не должна была смеяться. Ведь это же не смешно?

— Да уж. — Ёсио отпил пива. — Но каждый раз, когда вспоминаю об этом, мне становится немного смешно. Совсем чуть-чуть.

— Сколько тебе потребовалось времени, чтобы начать посмеиваться над тем, что произошло?

— Наверно, лет пять…

Пять лет. Много это или мало, чтобы оправиться после измены жены? Впрочем, наверно, есть мужчины, которые уже никогда не смогут рассмеяться.

— Что он был за человек?

— В то время работал в отделе происшествий нашей газеты.

Эцуко, обернувшись, уставилась на Ёсио.

— Так, значит, ты был с ним знаком?

— Да, он нередко бывал у нас, вместе пили. Не помнишь его? Приходил к нам в гости. Он еще заваривал кофе, не пользуясь фильтром, мы все потешались над ним.

Эцуко пошарила в памяти, но ничего не нашла. Коллеги отца и корреспонденты часто бывали у них дома. Но никто не запомнился четко.

— Мне он нравился, — простодушно сказал Ёсио и поставил банку на столик.

— Другими словами — ты пригрел на груди змею?

— Эцуко, люди — не змеи.

— Получается, ты сам свел их?

Ёсио почесал висок.

— Получается, что так.

— Это черт знает что! — Эцуко всплеснула руками. — Вот уж не думала, что моя мать способна вытворять такое…

— Никогда не говори плохо о матери! — резко оборвал Ёсио.

Эцуко безвольно опустила руки.

— Я не знаю, как они сблизились. Не расспрашивал. Честно говоря, мне было неинтересно.

Естественно, подумала Эцуко.

— Я отчасти могу понять, твоей матери было очень тоскливо. Я постоянно на работе, дома не бываю, ты к тому времени уже училась в старших классах и хотела казаться взрослой. Только и думала, что о развлечениях и друзьях, постепенно отдалялась…

— Все это не оправдывает измены.

— Настоящей изменой это назвать трудно.

Эцуко вновь опустилась на стул, сложила руки на груди, закинула ногу на ногу. Впервые она сидела перед отцом в такой вызывающей позе.

— Какой ты, папочка, великодушный!

— Сейчас да, — рассмеялся Ёсио.

— А тогда? Ты же наверняка простил мать?

Ёсио немного подумал.

— Простил — неправильное слово. Как я мог простить или не простить мою жену за то, что ее чувства переменились?

— Но…

— Я решил — сделанного не вернешь. Конечно, я бы соврал, скажи, что не рассердился. Но, Эцуко, в то время мне не оставалось ничего другого, как повторять про себя — сделанного не вернешь.

— Почему ты смирился?

Ёсио вновь замолчал. Эцуко вдруг поняла, как было жестоко с ее стороны начинать этот разговор.

— Ну ладно, хватит, все и так уже ясно, — сказала она.

— Еще не хватит. Тебя же интересует, почему я ему доверяю?

Эцуко кивнула, не поднимая глаз.

— Во время пожара в гостинице он спас твою мать. Огонь распространился очень быстро, почти половина постояльцев погибла, и мать, находившаяся на верхнем этаже, спаслась только потому, что он был рядом с ней.

— Как они выбежали?

— Поднялись на крышу, и в самой последний момент ее сняли оттуда пожарные.

— А он?

— Помог спуститься с крыши всем, кто там был. Но к тому моменту из-за бушующего пламени и дыма пожарные машины уже не могли приблизиться к зданию. Ему пришлось спрыгнуть вниз.