Я запустил руку в копну ее волос на тот случай, если она попытается от меня отстраниться, но она не пыталась. Через вечность блаженного неверия, я вспомнил, что нужно снова дышать.

— Прости! — мягко поддразнила она меня.

Ей было точно также не жаль о случившемся, как и мне. Я прижал ее покрепче, чтобы вернуть ее назад, но обнаружил, что она уже там.

До этого я при встречах с женщинами полагался на стратегические кувшины с вином и многочисленные шутки и остроумие, за ними следовал изысканный балет в моей личной постановке. Умелыми, отрепетированными движениями я уводил партнершу со сцены в какую-то удобную кровать. Опыт Дидия Фалько был менее частым и гораздо менее интересным, чем можно предположить из постоянных намеков, но в мою пользу можно сказать, что я обычно способен найти кровать.

Теперь, не проявляя серьезных намерений, я целовал Елену, как хотел поцеловать уже так давно, что даже не представлял, когда это желание возникло. Она смотрела на меня вполне спокойно, поэтому я продолжал ее целовать, точно так, как мне на самом деле следовало поцеловать ее в Массилии и целовать каждую ночь на протяжении тысячи миль до Массилии. Она отвечала мне, и я понял, что ни один из нас на этот раз не считает это ошибкой. Я остановился.

— Мы смущаем лошадь…

Один из фактов жизни, которые первыми понимает мужчина, состоит в том, что женщине никогда не следует говорить правду. Тем не менее этой я сказал правду. Я всегда это делал и всегда буду.

— Елена Юстина, я покончил с совращением женщин.

Я держала ее лицо двумя ладонями, отведя волосы назад. Она осмотрела меня с серьезным видом.

— Это была клятва богам?

— Нет — обещание самому себе.

На тот случай, если она почувствовала себя оскорбленной, я снова ее поцеловал.

— Почему ты мне это говоришь? — она не спросила, почему я дал это обещание, и это хорошо, потому что я на самом деле не знал.

— Я хочу, чтобы ты в это поверила.

Елена очень осторожно меня поцеловала. Я взял ее ладонь в свою. Ее холодные пальцы переплелись с моими, а одна из ее обнаженных ног заводила дружбу с моей.

— А ты хочешь не нарушать это обещание? — спросила она.

Я молча покачал головой (Елена снова меня целовала). Различные связанные с делом обстоятельства вынудили меня признать:

— Я не думаю, что смогу…

Прошло столько времени с тех пор, как я так сильно хотел женщину. Я почти забыл боль острого физического желания.

— Сегодня я в любом случае не хочу…

— Марк Дидий Фалько, ты меня не совращаешь, — улыбнулась Елена Юстина, решая мою нравственную дилемму с мягкостью и сладостью, которую я так долго не видел в ней. — Я стараюсь как только могу совратить тебя.

Я всегда знал, что эта девушка все говорит прямо. Я не намерен описывать то, что случилось потом. Это очень личное между мною, сенаторской дочерью и лошадью садовника.

До утра оставалось два часа, и большая часть Рима спала. Все фургоны и повозки встали на прикол. Те, кто поздно ужинал, смело отправились домой, бросая вызов засадам на перекрестках. Проститутки и сутенеры дремали на тростниковых матрасах рядом с грязными сопящими клиентами. Свет во дворцах и особняках горел тускло. Было достаточно холодно, легкий туман спускался на долины между семью холмами, но когда я проснулся, мне было тепло. У меня в душе медленно крепло убеждение мужчины в том, что девушка в моих объятиях будет женщиной моей жизни.

Я не шевелился, вспоминая. Я наблюдал за лицом спящей женщины. Оно стало мне таким знакомым, и одновременно во время глубокого сна она странно не походила на себя. Я знал, что не должен ожидать новых объятий или наблюдения за тем, как она спит, никогда больше. Возможно, поэтому я и чувствовал, что не выдержу, если выпущу ее из объятий.

Она проснулась. Она тут же опустила взгляд. Она смущалась, но не из-за того, что произошло, а из-за того, что я мог измениться. Ее рука пошевелилась рядом со мной, в одном очень интимном месте. Я увидел, как у нее округлились глаза от удивления, затем она снова устроилась, как раньше. Я улыбнулся ей.

— Елена… — я смотрел на ее закрытое, осторожное лицо. Скульптор мог бы выискивать недостатки и придираться, но для меня она была красавицей. В любом случае, если бы скульпторы что-то понимали, то стали бы заниматься чем-то более прибыльным. — Тебе нечего сказать?

Через некоторое время она ответила. С типичной честностью.

— Как я предполагаю, прошлой ночью все было так, как должно быть?

Ну, она мне кое-что рассказывала про Пертинакса. Мой ответ был таким же сдержанным.

— Думаю, что да.

Если ее интересовало прошлое, то этот ответ кое-что сказал ей обо мне.

Я начал смеяться — над нею, над собой, над жизнью, над беспомощностью.

— О, Елена, Елена!.. Прошлой ночью я узнал с тобой кое-какие чудеса о женщинах.

— Я сама кое-что про себя узнала! — ответила она насмешливо. Затем она закрыла глаза и прижалась к внутренней части моего запястья. Она не хотела, чтобы я видел ее чувства.

Несмотря на ее сдержанность или как раз из-за нее, я хотел, чтобы она поняла.

— Это подобно изучению иностранного языка. Ты изучаешь грамматику, набираешь какой-то необходимый словарный запас, у тебя ужасный акцент, и тебя едва понимают. Годами ты упорно пытаешься заговорить на чужом языке, а затем без предупреждения все вдруг получается, ты понимаешь, как это все срабатывает…

— О, не надо! Фалько… — она замолчала. Я ее потерял.

— Марк, — попросил я, но, казалось, она не слышит.

Елена заставила себя говорить дальше.

— Нет необходимости притворяться. Мы нашли приятный способ провести время…

«О, Юпитер!» Она снова замолчала, потом опять заговорила.

— Вчерашняя ночь была прекрасна. Ты, наверное, понял. Но я вижу, как это бывает — по девушке в каждом деле. Новое дело — новая девушка…

Ожидается, что все это думает мужчина.

— Но ты не какая-то девушка в деле! — раздраженно воскликнул я.

— А кто я? — спросила Елена.

— Ты сама, — я не мог ей сказать.

Я едва ли мог поверить, что она не понимала.

— Нам нужно уходить.

Мне очень не нравилось, что Елена теперь стала такой неприступной. О, я знал почему, боги, как хорошо я это знал! Я поступал подобным образом по отношению к другим людям. Это жесткое отношение, такое неблагодарное, но такое разумное. Резкое расставание, сильно беспокоясь из-за того, что час страсти может быть использован против тебя, как оправдание для жизни, полной болезненных обязательств, которых ты никогда не хотел и не притворялся, что хочешь…

Здесь была ирония. Впервые в жизни я чувствовал все, что следовало, все, что, по мнению большинства женщин, им требуется. Это был единственный раз, когда это имело значение, тем не менее, Елена или просто не могла в это поверить, или судорожно пыталась меня избегать. Я крепко сжал ее в объятиях.

— Елена Юстина, — медленно начал я, — что я могу сделать? Если я скажу, что люблю тебя, это будет трагедией для нас обоих. Я ниже твоего достоинства, а ты вне пределов моей досягаемости…

— Я — сенаторская дочь, — перебила она сухо. — А ты на два разряда ниже. Это не противоречит закону, но не будет разрешено… — она беспокойно завертелась, но я не желал ее отпускать. — Мы ничего…

— Все возможно! Госпожа, мы с тобой оба очень цинично относимся к миру. Мы будем делать то, что должны, но не сомневайся во мне. Я очень сильно тебя хотел, я очень давно тебя хотел, так же, как ты хотела меня!

Я увидел, как изменился ее взгляд. Она колебалась. Внезапно у меня появилась надежда, и я заставил себя поверить, что она думала обо мне лучше, чем я считал, и не только прошлой ночью, но и вероятно задолго до нее. Я бросился в эту надежду, зная, что я дурак, но меня это не волновало.

— А сейчас…

— Сейчас? — повторила она.

В уголках ее рта мелькнула легкая улыбка. Я понял, что она отвечает на мою улыбку. Все-таки она оставалась со мной. Сражаясь за ее дружбу, я наблюдал, как она снова тает в близости, которую мы так неожиданно обнаружили прошлой ночью. Я стал более уверен в себе, погладил то нежное местечко на шее сзади, которого касался много часов назад, расстегивая ожерелье. На этот раз я позволил себе заметить дрожание кожи в месте прикосновения. На этот раз я понял, что она чувствует, что все нервы в моем теле ощущают ее.