Но я ничего не понимал. Это были просто чистые звуки — порой перламутровые, порой лазурные, порой бирюзовые. Но все какие-то таинственные и непостижимые. Запись кончилась, и мы некоторое время сидели молча, словно мелодия Вонана еще продолжала звучать. Для меня это было не доказательством, хотя Ллойд мог принять эти звуки за ранний английский. Колф мрачно поднялся и спрятал в карман кассету. Потом повернулся к Элен Эмсилвейн, чьи черты лица изменились, словно она столкнулась с восьмым чудом света.

— Пошли, — сказал Колф и взял кисть ее руки, — Пора спать, а сегодня нельзя спать одному. Пошли.

И они вышли.

В ушах у меня все еще стоял голос Вонана, который воспроизводил звуковой пассаж грядущего или просто нес чепуху. Но меня это успокаивало.

Наш караван сместился на запад от снежного Денвера к солнечной гостеприимной Калифорнии. Но я покинул всех. Меня охватило страшное желание на некоторое время отдохнуть от Вонана, Хеймана, Колфа и других. Я уже находился в комиссии больше месяца, и это начинало сказываться. Поэтому я попросил разрешения у Кларика немного отдохнуть, и он отпустил меня. Пообещав, что присоединюсь к группе в Лос-Анжелесе, я направился на юг в Аризону, в уединенный домик Джека и Ширли Брайнт.

Последний раз я виделся с ними в начале января. Прошло не так уж много времени. Но для наших душ это был огромный срок. Я заметил в друзьях перемены. Джек был измотанным, словно в последнее время очень мало спал. У него были какие-то дерганые и нервные жесты, что очень напоминало мне прежнего Джека — бледного мальчика с востока, который появился у меня в лаборатории много лет назад. Ширли тоже выглядела какой-то переутомленной. Померкли золотистые волосы. Пропала былая гибкость. Возле горла периодически напрягались мышцы. Внутренняя напряженность компенсировалась веселостью. Она слишком часто и слишком громко смеялась. Ее голос часто звучал как-то неестественно, становясь пронзительным и резким. Она стала как-то старше. Если в декабре она выглядела на двадцать пять вместо тридцати с хвостиком, то теперь ей можно было дать все сорок. Я заметил все это с первых секунд появления, но не успел ничего сказать, в то время как первыми словами Джека были:

— Лео, ты выглядишь слишком усталым. Должно быть, ты слишком вымотался на своей должности.

— Да, бедный Лео, — подхватила Ширли. — Все это глупое турне. Тебе следует хорошенько отдохнуть. Ты не можешь остаться здесь больше, чем на неделю?

— Неужели я так плох? — спросил я. — Это даже можно заметить?

— Немного солнечного тепла Аризоны все исправит, — сказала Ширли и рассмеялась каким-то новым ужасным образом.

В первый день мы ничего не делали, а только наслаждались солнцем. Мы втроем растянулись на веранде, и после стольких недель холодной восточной зимы для меня было истинным наслаждением ощущать тепло обнаженной кожей. В тот день, тактичные как всегда, они ничего не спрашивали. Мы просто загорали и немного болтали, а вечером под жареное мясо распили бутылочку чамбертинского за 1988 год. Когда пустыня закуталась в темноту, мы послушали Моцарта, и все, чем я занимался и что видел за последние недели, стало казаться чем-то нереальным.

Утром я проснулся ни свет, ни заря, потому что сменилась временная зона, и некоторое время бродил по пустыне. Когда я вернулся, Джек уже встал. Он сидел на краю высохшего русла и что-то выковыривал из земли корягой. Когда я приблизился, он не выдержал:

— Лео, тебе удалось что-нибудь выяснить о… — Нет.

-..энергетической конверсии. Я покачал головой.

— Джек, я пытался. Но из Вонана невозможно что-нибудь вытрясти, если он того не желает. Он вообще не дал никаких конкретных сведений ни по одному вопросу. Он чертовски хитро избегает вопросов.

— Лео, я в затруднении. Возможность того, что что-то придуманное мной, может разрушить общество….

— Брось это, ладно? Джек, ты уже пересек границу. Опубликуй свою работу и получи Нобелевскую премию, и черт с ними, со всеми злоупотреблениями, которые могут произойти. Ты сделал чистое исследование. Зачем губить себя ради возможных последствий?

— Должно быть, человек, изобретший бомбу, рассуждал точно так же, пробормотал Джек.

— Но разве в последнее время сбрасывали какие-нибудь бомбы? В то время как твой дом работает на карманном реакторе, ты бы жег дрова, если бы эти парни не докопались до ядерного расщепления.

— Но их души… их души… Я начинал терять терпение.

— Мы чтим их души! Они были учеными и сделали все возможное. Вне всяких сомнений, они изменили мир, но они должны были это сделать. Тогда была война, понимаешь? Цивилизации грозила опасность. Они изобрели что-то, что повлекло за собой немало бед, но в то же время сделало немало хорошего. Ты ничего не изобретал. Уравнения! Основные принципы! И теперь сидишь и горюешь, потому что считаешь, что предал человечество! Джек, все что ты сделал — это поработал мозгами, и если это считается, с твоей точки зрения, предательством, то тебе лучше…

— Хорошо, Лео, — тихо сказал он, — я уже сожалею, что поделился своими горестями, и готов пойти на мученичество. Спишем меня в смертники и сменим тему разговора. Что ты думаешь о Вонане? Он настоящий? Или мошенник? Ты же виделся с ним близко.

— Я не знаю.

— Отлично, старина Лео, — обиженно отозвался он. — Ты всегда был проницательным. И у тебя всегда есть точный ответ!

— Все не так-то просто, Джек. Ты следил за Вонаном на экранах?

— Да.

— Тогда ты должен был понять, что это очень сложная личность. Это слишком хитрое отродье. Хитрее я не встречал.

— Но, Лео, интуитивно ты должен был почувствовать — да или нет, настоящий или нет?

— Я почувствовал, — отозвался я.

— Хочешь сохранить это в тайне?

Я облизнул губы и опустился на песок.

— Мне кажется, что Вонан тот, за кого себя выдает.

— Человек из 2999 года?

— Пришелец из будущего, — подтвердил я. За моей спиной резко расхохоталась Ширли.

— Лео, это просто великолепно! Ты наконец-то научился принимать иррациональное!

Она подошла сзади, обнаженная подобно богине и прекрасная до того, что замирало сердце. Ее волосы развевались на ветру, подобно флагу. Но ее глаза горели каким-то новым огнем.

— Иррациональность — противоречивая подруга, — отозвался я. — Я бы не хотел разделять с ней постель.

— Почему ты решил, что он настоящий? — продолжал допрашивать Джек.

Я рассказал ему об анализах крови и о том, как Ллойд Колф беседовал с ним. К этому я добавил пару личных впечатлений. Ширли сияла. Джек оставался печальным. В конце концов он сказал:

— Так тебе ничего не удалось выяснить о машине времени?

— Ничего. Он ничего не сказал.

— Не удивляюсь. Он не захотел, чтобы 2999-й год ворвался в жизнь дикарей, которые смогут создать машину времени по его описаниям.

— Может быть, здесь… связано с безопасностью? — предположил я.

Джек прикрыл глаза и стал раскачиваться вперед-назад.

— Если он настоящий, и эта энергетическая штука тоже настоящая, остается возможность того, что…

— Забудь об этом, Джек, — яростно набросился на него я. — Выбрось из головы!

Он с трудом прервал свои горестные страдания. Ширли подняла его на ноги и сказала:

— Как насчет завтрака?

— А как насчет форели, только что из морозильника?

— Отлично. — И я нежно хлопнул ее пониже спины, как бы подгоняя к дому. Мы с Джеком последовали за ней. Он уже успокоился.

— Я бы хотел поговорить с Вонаном лично, — сказал Джек. — Ну, хотя бы десять минут. Ты не можешь устроить это?

— Сомневаюсь. Личные беседы разрешаются очень редко. Правительство за ним следит очень строго — ну, по крайней мере, пытается следить. Ты же не епископ, не президент компании, не известный поэт. Но это не имеет значения. Он все равно не ответит на твои вопросы. Я просто уверен в этом.

— Но я хочу попытаться что-нибудь узнать от него. Имей это в виду.