— Это ты зачем? — почти вскрикнула Анна Николаевна.

— Просто так, — сказал Кореньков.

Вряд ли можно сказать, что Анна Николаевна обрадовалась приходу гостя. А может быть, обрадовалась. Немного. А может, и в самом деле обрадовалась. Когда-то в этой просторной комнате часто бывали гости. Приходили друзья и знакомые Анны Николаевны и её мужа, Фёдора Алексеевича. И Павлика. Тогда в этой комнате всё вроде бы было, как сейчас. На том же месте стояла кровать с тускло блестящими металлическими спинками, и кушетка возле этажерки, и круглый стол посередине. Всё было так и было по-другому. Потому что в этой комнате была другая жизнь. Удивительно прекрасная! Нет, когда она была — та жизнь, она вовсе не казалась прекрасной. Казаться прекрасной она стала потом, когда её уже не было. И наверное, именно поэтому Анна Николаевна запретила себе вспоминать о ней. Приход незваного гостя всколыхнул давно забытое. Гостей, как известно, принято угощать. Анна Николаевна не то чтобы подумала об этом. Получилось само собой. Она взяла чайник, вышла на кухню, налила в чайник воды, велела Валентине:

— Убери свою кастрюлю! Это моя конфорка!

— Ну до чего же вредная старуха! — в сердцах сказала Валентина. — Целый день сидит, как сова, в пустой квартире, хоть всё четыре конфорки занимай! Так нет. А теперь, когда люди пришли с работы, она тут как тут.

— Ну, чего раскричалась? У меня гость! — не без гордости сказала Анна Николаевна.

— Гость у неё! — фыркнула Валентина, но кастрюлю свою с конфорки сдвинула. — Хоть бы чайник свой ради гостя вымыла, — уколола она старуху. Но та, не обращая на неё внимания, ушла из кухни.

И вот Кореньков, сбросив пальто и шапку на стул, сидел за столом и пил чай с малиновым вареньем, которое Анна Николаевна обычно приберегала к тем дням, когда её одолевала простуда. Но сейчас ради гостя она переложила его из банки в вазочку, которая уже много лет без дела стояла в буфете. Кореньков пил чай и не переставая болтал. Он рассказал уже про свой кораблик. В сущности, не так уж много было на свете людей, кому бы Кореньков мог рассказать о своих кораблях и их злоключениях.

— Спустил его, а он бац набок и зачерпнул. Конструкторский просчёт, — самокритично признавался Кореньков. — А второй не перевернулся. Он бы пошёл, только древесина. Древесина тяжёлая. Древесина для корабля — это главное. Я Борьке Авдееву за неё марки сменял, а она...

Кореньковским кораблям действительно не везло. Ну, с первым, где был допущен конструкторский просчёт, оправданием строителю могло служить то, что учился он тогда не в четвёртом, а ещё только в третьем классе и многого не знал и не умел. А последний?! Он бы наверняка поплыл — ведь при его постройке был учтён печальный опыт двух предыдущих. Но корабль — этот был корвет — так и не вышел в плавание. Больше того, он так и не был достроен до конца. Когда Кореньков за неделю схлопотал сразу три двойки — по математике, русскому и рисованию, мама, не обращая внимания на крики и слёзы (что уж таиться? бывает, плачут и кораблестроители), сломала незаконченную модель и выбросила в мусоропровод. А при чём здесь был корабль?! По математике просто попались на контрольной сразу две трудные задачи. По русскому Кореньков сам не знал, почему он вдруг насажал столько ошибок. Учительница русского языка, правда, сказала, что это оттого, что он думал о постороннем и не сосредоточился на уроке, но корвет всё равно можно было, в крайнем случае, запереть, а не выбрасывать в мусоропровод. А третья двойка была тогда по рисованию — за то, что Кореньков забыл дома альбом и прочие принадлежности, причём второй раз подряд.

Подумаешь, двойка! Просто даже непонятно, почему взрослые приходят из-за двойки в такое отчаяние.

Про этот третий корабль Кореньков не стал рассказывать. Он вообще не любил жаловаться. А тем более — на собственную маму.

Анна Николаевна сидела за чашкой чая тут же за столом и слушала Коренькова. Может быть, она не слишком внимательно следила за нитью его рассказа, но его увлечённый голос, звонко звучавший в её тихой, словно нежилой комнате, и то, как он с удовольствием уплетал хлеб с малиновым вареньем, и даже как он шмыгал носом от собственной увлечённости и горячего чая, — всё это будто вдохнуло новую искру жизни в мрачную душу старой женщины. Она подкладывала на розетку варенья и снова слушала.

— Фрегат! Как вылитый! — говорил Кореньков теперь уже о кораблике на этажерке, и в его голосе звучало почтение.

Анна Николаевна думала: «В тот вечер он тоже сидел на этом месте, и мы пили чай. И не было ещё войны. Нет, что я! Война уже была. Только он тогда ещё не ушёл. Он ещё был дома. Сидел тут, за столом, и мы пили чай. Я сказала:

— Павлик, ну, отец, я понимаю. Он военнообязанный, и его долг — быть там. А ты? Тебе ещё нет восемнадцати.

— Нет — так будет! — весело ответил он.

Я достала из шкафа тёплые вязаные носки, в которых он ходил на лыжах, положила их вот здесь, на его кушетку, рядом с уже приготовленными вещами.

— Мама, ну что ты! — засмеялся. — До зимы всё кончится!

Потом он подошёл к этажерке, взял какую-то книгу, открыл наугад и снова положил на место. Потом подошёл к своему столику, взял кораблик, повертел в руках, потрогал мачты и паруса и поставил кораблик на полку этажерки, на верхнюю полку... »

— А его на воду спускали? — спросил Кореньков.

Анна Николаевна очнулась, но не сразу поняла вопрос.

— «Палладу» эту на воду спускали? — снова повторил Кореньков, кивнув на кораблик.

— Не знаю, — тихо и скорбно ответила старая женщина.

— Надо спустить! — деловито сказал Кореньков. Анна Николаевна не ответила, словно не слышала. А потом спросила:

— Хочешь ещё чаю?

Кореньков кивнул.

Анна Николаевна вышла на кухню подогреть чайник. Там уже было пусто, соседки разошлись по своим комнатам, и все четыре конфорки были свободны. Анна Николаевна зажгла газ, поставила чайник, подождала, пока он закипел. А когда вернулась в комнату, там уже не было ни гостя, ни фрегата с белыми парусами. На этажерке стоял только неуклюжий кораблик удравшего мальчишки.

Кореньков, сбежав с лестницы, остановился в парадном. Пустая обмякшая сумка невесомо болталась на его плече. Кораблик он бережно прижимал к груди. «Надо было спросите, — думал он. — Дождаться её и спросить. Да, а вдруг бы она не позволила? А может, всё-таки вернуться? Она и чаем вот угощала, и вообще... » Кореньков повернулся, поднялся на несколько ступенек и опять остановился. «Нет, не разрешит». Не все люди понимают, что корабль обязательно надо спустить на воду. Взрослые, конечно. Любой мальчишка понимает, а они — нет. Да ведь он не навсегда взял фрегат. Нет. Он только спустит его на воду и принесёт назад. На этом Кореньков и порешил и снова побежал вниз по лестнице.

Едва прозвенел звонок с последнего урока, Катя Озеркова, председатель совета отряда, вскочила и закричала:

— Сегодня сбор! Не расходитесь! Сегодня сбор.

За девочек Катя не беспокоилась. Они остались все, только вылезли из-за парт и болтали, разбившись группками. С девочками стоял и Игорь Агафонов, худой, в очках — самый крепкий отличник с самого первого класса. Игорь что-то говорил, изредка проводя ладошкой по своим и без того прилизанным волосам. У Игоря была такая привычка. Даже когда он отвечал у доски, скажет что-нибудь и проведёт ладошкой по голове, словно сам себя похвалит. Игорь что-то рассказывал, а девочки смеялись. Что говорил Игорь, Катя не слышала. Впрочем, ей было не до Игоря. Некоторые из мальчишек, несмотря на Катины крики, стали быстро собирать вещи. Катя была человеком ответственным. Она знала, что мальчишек надо задержать, пока не придёт вожатая Лена. А потом уже не её, Катина, ответственность, пусть Лена сама справляется. Но сейчас Катя зорко следила за теми, кто мог удрать именно в эти пять минут, пока Лена из своего девятого «А» дойдёт до их четвёртого. Может быть, Кате и не удалось бы справиться со своей задачей, но, на счастье, в дверях показалась Ирина Александровна. Катя тотчас закричала радостно: