Девочки двинулись к дверям, а Кореньков всё стоял и смотрел на кораблик.

— Кореньков! — окликнула Света. Но Кореньков стоял и смотрел.

— Это фрегат? — спросил он старую женщину. Но так как она ничего не ответила, он сам сказал: — Точно! Фрегат!

— Можешь подойти поближе, — разрешила Анна Николаевна. — Только руками не трогай.

Кореньков подошёл к этажерке. Фрегат был сделан, действительно, мастерски. Строитель не упустил ни одной детали. На тоненьких, устремлённых ввысь мачтах вздымались паруса. Швы обшивки были пригнаны плотно. И даже на борту аккуратными латунными буквами, потемневшими от времени, было написано: «Паллада».

Кореньков смотрел на корабль, а девочки, задержавшиеся у дверей, и Анна Николаевна смотрели на Коренькова.

— А кто его делал, этот фрегат? — спросил Кореньков.

Спросил он чуть слышно, но в тишине большой комнаты его голос прозвучал неожиданно громко. Анна Николаевна ничего не ответила. На её хмуром, застывшем в этой постоянной хмурости лице проступила боль, даже некоторая враждебность, словно вопросом Кореньков неосторожно прикоснулся к чему-то запретному. Она вдруг будто очнулась и сердито сказала:

— Ну, ступайте, ступайте. — И тяжело зашаркала по коридору, выпроваживая ребят.

Итак, состоялась наша первая встреча с героями этой повести. Сначала мы увидели просто мальчишку в кроличьей ушанке, просто девочек — Красную и Белую Шапочку. Так оно часто и бывает. Впервые взглянув на какого-нибудь человека, мы отмечаем про себя: «Высокий мужчина, с усами, в светлом плаще» или «девушка с коротко остриженными волосами, в красной кофточке». Мы их видим, но ещё ничего о них не знаем. Потом мы узнаем новых знакомых поближе. Вот и теперь мы узнали фамилию мальчишки в кроличьей ушанке — Кореньков. Узнали имена Красной и Белой Шапочки — Света Мурзина и Наташа Бочкарёва. Узнали, что все трое учатся в одном классе, четвёртом «А». А ещё вместе с ребятами познакомились со старой женщиной Анной Николаевной Полуниной. Вот пока и всё. А может быть, и не всё. Ведь мы увидели, что ребята такие разные. А старая женщина Анна Николаевна — хмурая, неприветливая. Во всяком случае, такой она показалась девочкам Свете и Наташе.

— Уф, — вздохнула Света и даже, согнув спину, поболтала руками, будто сбросила с себя тяжёлую ношу. — Ну и бабка. Прямо Баба-Яга, костяная нога.

Наташа ничего не сказала, только подумала, что её собственная бабушка, к счастью, совсем другая: весёлая, говорливая, всё время хлопочет и всех привечает. А Кореньков не подумал ничего. Он был так занят другими мыслями, что даже не подразнил Свету Мурзину, хотя момент для этого был вполне подходящий.

Ирина Александровна всегда смотрела строго и, чуть что, стучала по учительскому столу ручкой. Может быть, это происходило потому, что Ирина Александровна была маленькая и тоненькая. Она ходила на высоких каблуках, а на голове у неё возвышался холмиком узел тёмных волос. Но всё равно, когда она стояла рядом с ребятами, видно было, что даже многие четвероклассники и те на полголовы выше её, а некоторые — так и на целую голову. Правда, когда Ирина Александровна объясняла урок, и её чёткий голос будто волна за волной накатывался на класс, никто из ребят и не замечал, что их учительница такая маленькая и тоненькая. Но всё равно, Ирина Александровна часто подходила к столу и стучала ручкой. Вот и сейчас она постучала и окликнула:

— Кореньков! Ты меня слушаешь или мечтаешь о чём-то?

— Слушаю, — вскочил Кореньков. По правде говоря, он не очень слушал, о чём рассказывала Ирина Александровна. Но ведь не скажешь учительнице: «Нет, я Вас не слушаю, я мечтаю». Впрочем, Кореньков и сам не осознавал, что он мечтает. Он думал, что он просто думает. А может, так оно и было. Ведь раздумья от мечтаний отличить очень трудно. А думал Кореньков... Ну о чём может думать человек, да ещё такой, как Кореньков, даже очень внимательному наблюдателю сказать было бы нелегко. Вот только что думал об одном, теперь — совсем о другом. А потом вдруг, ни с того ни с сего, вспомнил о кораблике, стоявшем на полке там, в квартире по Гвардейскому переулку, где он был с девчонками. Вспомнил и будто заново увидел этот кораблик — гордый фрегат с тремя мачтами и надписью «Паллада» на борту. И увидел его не на полке, а на воде. Увидел, как фрегат, подгоняемый ветром, распустил свои белые паруса и бежит, рассекая волны. Куда он бежит, Кореньков ещё не придумал — помешала Ирина Александровна. И он перестал думать о фрегате, а попытался слушать то, что объясняла Ирина Александровна. Собственно говоря, слушал он не очень внимательно. Зато всем своим видом показывал, что слушает. Сел попрямее, как учила Ирина Александровна, и уставился на учительницу. Он уже давно усвоил, что учителя любят, когда ты на них смотришь. Вот он и сел попрямее и смотрел на Ирину Александровну. Отчего же не посмотреть?

После уроков они возвращались домой уже втроём: Кореньков, вертлявый с веснушками Борис Авдеев и маленький кудрявый Валера. Валера говорил:

— В двухтысячном году автомобилей не будет.

— Что же, пешком все будут ходить? — заспорил Борис Авдеев.

— Нет, электромобили будут, не на бензине.

— А ты откуда знаешь? — сказал Борис Авдеев.

— Знаю, — сказал Валера и добавил: — А может, они будут не ездить, а летать.

— Здорово! — сказал Борис Авдеев. — Мой папка водитель автобуса. Так он говорит, очень нервная работа — пешеходы под колёса так и лезут. А если автобус летающий, попробуй полезь!

— В двухтысячном году люди будут летать и на Венеру, и на Марс, — сказал Валера. Помолчал и добавил: — И зверей не будут убивать. И вообще животных.

— Каких животных? — поинтересовался Авдеев.

— Всяких.

— А мясо? — деловито спросил Боря Авдеев.

— Мясо будет искусственное. Синтезированный белок.

— А зачем же их тогда разводить, животных? — заспорил Борис. — Ну, корова или коза молоко даёт, овца — шерсть. А свинья? У бабушки в деревне каждый год кабана откармливают, а этот твой... как его... белок...

— Да он по вкусу будет не хуже кабана, — сказал Валера.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво сказал Борис Авдеев.

— Знаю, — сказал Валера.

Кореньков слушал, как они спорили, но сам в спор не вступал, хотя и был на стороне Валеры. Просто он не умел так складно говорить, как Валера. Валера, он человек такой — всё на свете знает. Даже Ирина Александровна иной раз, когда Валера задаст какой-нибудь вопрос, задумается и скажет: «Интересный вопрос. Только сейчас не время, а вот после уроков поговорим с тобой». А Борьке Авдееву всегда лишь бы спорить.

Они медленно брели по улице. Было много прохожих. Ни автомашины, ни троллейбусы, ни автобусы ещё не летали, а мчались по дороге, и у перекрёстка пришлось долго стоять и дожидаться, пока на светофоре загорится зелёный человечек. На другой стороне Валера махнул рукой: «Привет!» — и исчез в метро. Боря Авдеев тоже вскоре свернул к своему дому. Кореньков пошёл дальше по переулку, и тут путь ему преградила большая лужа. Кореньков посмотрел на лужу, и вдруг перед ним опять будто откуда-то из глубины выплыл трёхмачтовый белопарусный фрегат.

Стандартная двухкомнатная квартира блистала той угрожающей чистотой, которая бывает у очень рьяных хозяек. Только маленький письменный стол представлял собой полный диссонанс с остальной обстановкой. Он раздражающе и нагло утверждался в своём праве на жизнь иную невообразимым хаосом, словно бросал вызов этой вылизанной квартире. На нём вперемешку валялись учебники и тетради, деревяшки, железки, молоток, пила, ножик и прочие нехитрые инструменты. На освобождённом краешке стола стоял свежевыструганный корпус кораблика, и Кореньков сосредоточенно возился с ним. Кому-нибудь этот кораблик, наверное, показался бы неуклюжим, но Коренькову он нравился. По правде говоря, ему нравился каждый корабль, который он мастерил, и нравился до тех пор, пока он его делал. Никто не будет делать то, что ему не нравится, если, конечно, его не заставят. А Коренькова строить корабли никто не заставлял. Напротив, как только он принимался за работу, на его пути вставали препятствия, и зачастую весьма серьёзные. Случалось даже, что он — человек весьма мужественный — плакал от несправедливых обид и бессилия, отстаивая своё право на эту самую работу. Сегодня работа спорилась, и Кореньков трудился самозабвенно и только изредка распрямлял усталую спину.