Неврозоподобным пациентам нередко свойственно судорожное чувство одиночества с острым желанием общаться, поэтому они тянутся к контакту. Как же создается эмоциональный контакт?

М. Е. Бурно отвечает: «Обычными духовно-человеческими способами: раскрыть себя пациенту (в известных границах), рассказав о своих неприятностях, переживаниях, даже о недостатках. Всем этим показываем больному, что он для нас не просто медицинский объект. Можно ему рассказать о своих заботах в поисках даже некоторого сочувствия… Важно, чтобы все это было по-доброму естественно, тонко, без театрально-назойливой откровенности врача, фальши и неприятного любопытства, которые, конечно, отталкивают» /129, с. 599–600/. Нередко пациент влюбляется в психотерапевта, однако эта влюбленность сама по себе серьезно психотерапевтична. Шизофреническим пациентам важнее всего духовная привязанность, помощь (а не сексуальный контакт). Чтобы оставаться в лечебной плоскости платонической любви-дружбы, психотерапевту нужно создать в отношениях с пациентом невидимую, но ощутимую в нужные моменты дистанцию.

При создании эмоционального контакта важно принять душой пациента так, чтобы он это почувствовал, а не попытаться устраивать бесполезный логический спор. Следует помнить указание Г. Груле (1933 г.) о том, что шизофренические эмоциональные расстройства настолько своеобычны, что их не уловишь обычными нашими понятиями — грусть, страх, беспокойство, подавленность, раздражительность и т. д. Важно неназойливо показать пациенту, как подчеркивает М. Е. Бурно, что понимаем эту своеобычность и не считаем ее чепухой или симуляцией. Когда пациент жалуется обычными словами — «головная боль», «усталость», — необходимо понимать, что за ними часто скрываются трудновыразимые тягостные психические расстройства. На базе сформированного эмоционального контакта возможно стать проводником больного по жизни, его попутчиком, посредником, а иногда «переводчиком» в общении с людьми, которые его окружают.

«Эмоциональный контакт считается сформированным, когда больной оживляется в общении с врачом, много думает о нем, тянется к встрече и убежден, что это для него не просто врач в обычном смысле, а еще и подаренный судьбой, искренне заботящийся о нем друг» /129, с. 601/. Также важным индикатором является то, что в периоды разлуки пациент думает о том, как бы врач оценил его желания и поступки, что бы ему посоветовал. Иногда невольно пациент смотрит на что-то глазами врача, при этом врач может на что-то смотреть глазами пациента — это говорит о глубине контакта, важно лишь не путать свое видение мира с видением другого человека.

Основное положение лечения, по мнению автора, состоит в том, «что вы (пациенты. — П. В.) не должны стремиться как можно скорее вылечиться совсем, для того чтобы потом, уже вылечившись, «по-человечески» жить, иметь все главное для человека, а уже сейчас, в этом еще тягостном состоянии, будете стараться (хоть механически пока) жить «по-человечески» светло, творчески красиво» /129, с. 596/. Хочется добавить, что те пациенты, которые следуют логике, — «сначала дождусь, пока болезнь пройдет, а потом буду полноценно жить» — могут в этом ожидании потерять слишком много времени. С другой стороны, неврозоподобная шизофрения — хроническое заболевание, и тот, кто хочет одним прыжком выскочить из нее, обречен, скорее всего, на разочарование. Итак, пациент должен согласиться, что жить нужно уже сейчас, а болезнь будет исчезать по крошкам.

В деле активирования пациенту важно не жалеть себя, не укладывать себя «бедного» на диван. Необходимо «таскать себя за шиворот», «дрессировать», идти в гущу интересной жизни — тогда будет легче, это и есть строгая, разумная жалость к себе. Ведь тому, кто лежит на диване, мучительно больно сознавать, что жизнь проходит мимо, возникает дополнительное моральное страдание, а тот, кто что-то делает, незаметно для себя оживляется, и в его жизни появляются результаты труда и смысл. Психотерапевт может помочь больному, по-доброму требуя от него совершения усилий.

При лечении методом ТТС М. Е. Бурно полагает, что «надо напоминать пациентам, что творчество, как делание чего-то полезного по-своему, есть творение себя… С отчетливым чувством своей индивидуальности не может сосуществовать, смешиваться тягостное расстройство настроения, поскольку оно всегда проникнуто неопределенностью, оно есть «разобранность», расстроенность индивидуальности. Человек творящий проникнут вдохновением возвращения к себе самому» /129, с. 602/. На базе творческого вдохновения может возникать достаточно стойкая ремиссия. В творчестве человек как бы поднимается над своим недугом, и даже его недуг может стать предметом творчества. «Следует стремиться к тому, чтобы пациент научился смотреть на свои обиды, аналитическое самокопание, чувственное томление и даже тягостную апатичность, как на материал для творчества, среди которого нет плохого материала, все можно выразить стихотворением, эссе, музыкальным этюдом, художественной фотографией и т. д.» /129, с. 609/.

Статья М. Е. Бурно может рассматриваться как базисная, хрестоматийная; особенности психотерапии шизофрении на Западе можно найти в подробном научном обзоре А. Б. Холмогоровой «Психотерапия шизофрении за рубежом /149, с. 225–260/.

Мне хочется сказать, что по мере обогащения моего человеческого и профессионального опыта, шизофренические люди (полифонисты) вызывают у меня все большее заслуженное уважение, симпатию и тепло.

Замечательное позитивное определение схизиса дает психотерапевт А. Капустин /150, с. 56/. Он сравнивает схизис с лентой Мебиуса, в которой несочетаемое становится сочетаемым (как при схизисе): двигаясь по одной и той же плоскости, попадаешь в положение прямо противоположное первоначальному, хотя во время движения никуда не сворачивал. Также и полифонисты в своем мышлении «двигаются» не по банальным плоскостям, а по «лентам Мебиуса», порой испытывая дезориентацию от неожиданных результатов движения.

Даже сравнение шизофренической разорванности Э. Крепелина — «оркестр без дирижера» — имеет свою позитивную грань, так как отдельные инструменты могут прекрасно и свободно играть свои партии, и временами их игра сливается в удивительную полифонию.

Именно как полифонию понимает Е. А. Добролюбова в статье «Шизофренический «характер» и терапия творческим самовыражением» главную особенность шизофренического характера, который называется полифоническим /68, с. 7–8/. Она объясняет пациентам, что их характер созвучен характерам К. Васильева, С. Дали, Чюрлёниса, Врубеля, Сезанна, Ван-Гога, Пикассо, Босха, Пиросманишвили, Дюрера и других. Полифоническая характерологическая мозаика — одновременное звучание нескольких характерологических радикалов. В самом узком смысле она есть присутствие в один и тот же момент не борющихся друг с другом противоположных состояний, настроений.

По словам Е. А. Добролюбовой, для многих людей «полифония» — «будильник»: непривычное, необычное до загадочности полифоническое видение ненавязчиво, но уверенно помогает повернуться к творчеству. Наверно, ни один характер (художественные произведения творцов с ясным характером) не вызывает переживание «как странен мир, и откуда такая тревога-боль?…Полифонисты мучительнее других страдают, не просто живут, а «выживают», непрестанно ищут себя и подтверждение своей нужности людям оттого, как дышат, помогают другим».

Е. А. Добролюбова считает важным рассказать «полифоническому» пациенту особенности его «мозаики», чтобы он с облегчением перестал быть для самого себя загадкой; узнал свои ценности; разрешив себе быть самим собой, перестал бояться творить; понял, почему его не понимают, и смог объяснять себя другим. Также она придает большое значение тому, чтобы «полифонист» получил возможность учиться «дирижировать» своей полифонией и нашел свою целебную дорогу в жизни, где его полифония была бы уместной и проявлялась полнее всего.