– Наверное, скорее поучительная сказка, – возразил Банкрофт. – Этих людей нельзя было назвать непогрешимыми. Никак нельзя. Все дело в том, что один из их опытов экономического регулирования помимо их воли в конечном счете привел к возвышению нацистской Германии.

Андреа посмотрела ему в лицо.

– Вы это серьезно? – тихо промолвила она.

– Что, по сути дела, свело на нет все добро, совершенное ими. Эти люди, размышляя о причинах и следствиях, забыли, что следствия, в свою очередь, тоже становятся причинами.

Сквозь разбежавшиеся облака проглянуло солнце, сначала тусклое, затем засиявшее в полную силу. Андреа молчала.

– У вас такой вид, будто вы…

– Я просто ошеломлена, – призналась Андреа. И это действительно было так: профессиональный историк, она была ошеломлена историей «Инвер-Брасса», ошеломлена тем, с каким спокойствием доктор Банкрофт ее поведал. – Получается, такая крошечная группа заговорщиков смогла изменить ход истории человечества… – Она умолкла, не договорив.

– Есть вещи, Андреа, которые никогда не будут напечатаны в учебниках истории.

– Извините, – пробормотала она. – «Инвер-Брасс». От маленького озера в Шотландии до возвышения Третьего рейха. Нужно какое-то время, чтобы это прочувствовать.

– Мне никогда не приходилось встречать человека, способного так быстро впитывать новую информацию, – доверительным голосом промолвил стареющий ученый. – Вы поняли это значительно раньше других: вершить правое дело не всегда просто. – Он устремил взор вдаль, через многие акры сочной зелени к протяженной невысокой каменной стене, живописно выложенной из сланца.

– Должно быть, история «Инвер-Брасса» вас смущает.

– И унижает, – бросил на нее многозначительный взгляд Поль Банкрофт. – Как я уже сказал, главное – это всегда думать наперед. Мне бы хотелось верить, что фонд Банкрофта хоть как-то владеет элементами исторической причинной обусловленности. Мы убедились, что прямой удар нередко оказывается менее эффективным, чем карамболь. – Он запустил через пруд еще один камушек. Этот отскочил от поверхности три раза. – Все дело в запястье, – подмигнув, объяснил он. Ему было семьдесят лет и в то же время семь. Он взвалил себе на плечи тяжелейшую ношу, и в то же время в нем было что-то невесомое. – Помните негодующий призыв Вольтера: «Ecrasez l’infame!» – «Сокрушите ужас!» И в этом я с ним солидарен. Но самым сложным вопросом всегда было: как? Я уже говорил, что творить добро не всегда просто.

Андреа шумно вздохнула. Облака, носившиеся по небу, начинали сгущаться в тучи.

– Все это слишком сложно, чтобы понять за один раз, – наконец сказала она.

– Вот почему мне бы хотелось, чтобы вы сегодня вечером поужинали у меня – en famille.[23] – Он указал на дом в нескольких сотнях ярдов за каменной стеной, частично скрытый листвой. Значит, Поль Банкрофт живет на соседнем участке, и от его дома до фонда всего каких-нибудь двадцать минут пешком.

– Получается, вы живете над своей мастерской, – беззаботно хихикнула Андреа. – Точнее, рядом с ней.

– Это избавляет от необходимости тратить время на дорогу на работу, – согласился он. – А если я тороплюсь, по этой тропе можно проехать верхом. Надо понимать, ваш ответ «да»?

– Чистосердечное, не раздумывая. Благодарю вас. Принимаю ваше приглашение с огромным удовольствием.

– Мне почему-то кажется, мой сын будет рад с вами познакомиться. Его зовут Брэндон. Ему тринадцать. Все говорят, жуткий возраст, но он держится неплохо. В общем, я предупрежу Нуалу о вашем приходе. Она… в общем, она присматривает за нами. Помимо всего прочего, я осмелюсь предположить, что вы назовете ее гувернанткой. Но это звучит так по-викториански.

– А вы, скорее, из эпохи Просвещения.

Поль Банкрофт звонко рассмеялся.

Рассмешив этого великого человека, Андреа вдруг поймала себя на том, что ее уносит волна необъяснимого счастья. Она находится в незнакомом месте, на нее вывалили гору новой информации – однако она почему-то еще никогда не чувствовала себя так естественно.

«Вы рождены для этого», – сказал ей Поль Банкрофт, и, вспомнив свою мать, Андреа на мгновение ощутила неприятный холодок. Однако, а что, если он прав?

Сковав наручниками начальнику охраны запястья и щиколотки, Тодд Белнэп несколькими умелыми взмахами ножа раздел его догола, затем приковал наручники к тяжелому железному стулу. И только после этого он зажег свет. Для того чтобы справиться с таким противником, ему потребовались скорость и скрытность, а эти преимущества были временными. Стальные оковы же стали перманентным решением проблемы.

В резком свете люминесцентных ламп оливковое лицо застывшего на стуле человека приобрело нездоровый желтый оттенок. Белнэп подошел к пленнику и отметил, как глаза у того сначала широко раскрылись, а затем прищурились – начальник охраны узнал своего противника и понял, что это значит. Юсуф был одновременно ошеломлен и расстроен. Тот самый человек, которого он собирался пытать, теперь привел его самого в комнату пыток.

Белнэп, в свою очередь, обвел взглядом инструменты, которыми были увешаны стены подземелья. Назначение некоторых из них оставалось для него непостижимым; его воображение было извращенным в недостаточной степени, для того чтобы постичь, какое им можно найти применение. Другие он узнал по посещению музея пыток в Милане, где было представлено жуткое собрание средневековых орудий истязаний.

– А твой хозяин был настоящим коллекционером, – заметил Белнэп. Прикованный к стулу тунисец скорчил свое угловатое лицо в вызывающую усмешку. Белнэп увидел, что ему надо дать понять пленнику, как далеко он готов идти. Он знал, что собственная нагота заставляет Юсуфа чувствовать беззащитность своей плоти.

– Вижу, у вас здесь есть настоящая «железная дева», – продолжал оперативник. – Впечатляющая штука. – Он подошел к похожему на склеп ящику, изнутри утыканному железными гвоздями. Жертву помещали внутрь, после чего закрывали крышку. Гвозди медленно впивались в плоть, а крики несчастного жуткими отголосками усиливались в замкнутом пространстве. – Святая инквизиция продолжает жить. Все дело в том, что твоего покойного хозяина к изучению древности подтолкнуло не очарование Средневековьем. Сам подумай. Инквизиция действовала на протяжении столетий. И все это время продолжались пытки. То есть десятилетия за десятилетиями проб и ошибок. Обучения на собственном опыте. Постижения искусства играть на болевых окончаниях человека, как на струнах скрипки. В результате был накоплен невероятный опыт. Нам даже нечего мечтать о том, чтобы сравняться с ним. Не сомневаюсь, какая-то часть искусства безвозвратно потеряна. Но не вся.

Сидящий на стуле плюнул в него.

– Я тебе ничего не скажу, – с легким акцентом произнес он по-английски.

– Но ты даже не знаешь, чтó я собираюсь у тебя спросить, – удивился Белнэп. – Я просто хочу предложить тебе сделать выбор, только и всего. Определиться с решением. Неужели это так много?

Пленный охранник сверкнул глазами, но промолчал.

Выдвинув ящик комода из красного дерева, Белнэп достал инструмент, в котором сразу узнал «туркас», орудие, предназначенное для того, чтобы вырывать ногти. Он положил его на большой отделанный кожей поднос на виду у своего пленника. Рядом с «туркасом» Белнэп положил стальные щипцы, тиски для пальцев, с выступами, чтобы сжимать, а затем крушить суставы пальцев рук и ног, и стальной клин, назначение которого заключалось в том, чтобы выдирать ногти со стороны основания, очень медленно. Во времена инквизиции один из самых распространенных методов пытки состоял в том, чтобы как можно медленнее вырывать ногти на руках и ногах.

Продемонстрировав пленнику набор сверкающих инструментов, Белнэп произнес одно-единственное слово:

– Выбирай.

По лбу тунисца медленно заструилась полоска пота.

– Не хочешь? Тогда за тебя выберу я. Думаю, начнем мы с небольшого. – Говоря ласковым, увещевательным тоном, Белнэп снова обвел взглядом полки. – Да, я знаю, с чего именно. Как насчет «груши»? – спросил он, остановив взгляд на гладком яйцеобразном предмете с торчащей с одной стороны длинной рукояткой.