Из своих поездок Мишка привозила книги – как вы догадываетесь, не из тех, что можно было приобрести в книжных магазинах брежневских и андроповских времён. Книги привозил Мишке и Бёлль и его наезжавшие в Россию знакомые, и вскоре у неё образовалась уникальная по тем временам библиотека «тамиздата».

К этому времени Бёлль, думаю, не без помощи Мишки, хорошо разобрался в советской системе и образе жизни и создал «Фонд помощи советским узникам совести», в который вложил все деньги от своих русскоязычных изданий. Распорядительницей «Фонда Бёлля» он назначил Мишку. В результате этих действий Генрих Бёлль совершенно утратил расположение советских властей.

Теперь я подошла к событиям, в которых принимала непосредственное участие сама. При воспоминании о них меня до сегодняшнего дня бросает в дрожь и холодеет всё внутри.

Случается, что поступки, совершаемые из самых лучших побуждений, оборачиваются большим несчастьем для их вольных или невольных участников. В случае, который я собираюсь рассказать, этого не произошло по чистой случайности или, вернее, по счастливому стечению обстоятельств. Одно из них состояло в том, что я заболела тяжёлой ангиной, второе – что к власти пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв. Вот как развивались события.

…Отбыв срок в Сибири, в начале восьмидесятых годов в Москву нелегально вернулся писатель и поэт Игорь Губерман. Он не должен был приближаться к столице ближе чем на сто километров, но однако приблизился: ему нужны были хорошее общество и хорошая библиотека. Он тогда носился с мыслью написать книгу о женских лагерях, для которой начал собрать материал. И я решила – что может быть лучше, чем свести его с Мишкой! Она прошла через все круги этого ада, знала массу историй и замечательно их рассказывала – для Губермана это был бы клад почище пещеры Аладдина.

Надо сразу сказать, что Мишка желанием знакомиться с Губерманом не горела – я её едва уговорила. Позже я поняла, что, распоряжаясь Фондом Бёлля и помогая советским политзаключённым, Мишка не хотела усугублять свою и без того непростую ситуацию контактами с нелегальным «уголовником». Я старательно рассыпала перед ней бисер губермановских четверостиший, расписывала, какую он напишет замечательную книгу и как такая книга нужна народу, наконец, – просто какое счастье общаться с таким замечательно остроумным и талантливым человеком. Я пела, как Лорелей, и в конце концов я её уломала. Дважды мы назначали и отменяли встречу. Один раз Мишка, незадолго до этого перенесшая тяжёлую операцию, плохо себя чувствовала, второй – в преддверии какого-то пролетарского праздника власти усугубили охоту на Губермана, и он залёг на дно. Наконец, всё как будто бы сошлось, и мы в третий раз назначили встречу. Но накануне вечером у меня поднялась высокая температура и заболело горло – была эпидемия гриппа. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы я ехала к и без того тяжело больной Мишке, рискуя её заразить. Но отправить Губермана одного и добровольно отказаться от счастья присутствовать на этой встрече? Это было выше моих сил. Я представляла, каким соловьём будет рассыпаться Губерман, соблазняя Мишку, какие замечательные рассказы услышит от соблазнённой Мишки – а я буду в это время лежать в постели с распухшим носом и градусником под мышкой и понимать, что жизнь не удалась?! Нет, нет и нет! И я обзвонила участников и в третий раз отложила встречу. А вечером следующего дня к моему одру явилась связная от Мишки сообщить, что в тот самый час, когда у Мишки должны были быть мы с Губерманом, вместо нас явилось КГБ с ордером на обыск. Перевернули всю квартиру, отобрали около двухсот книг. Составили протокол, открыли на Мишку «дело». Мишка просила передать: «Не вздумай привозить Губермана, да и сама лучше со мной не контактируй – это опасно, я теперь зачумлённая, тебя выгонят с работы…»

Я похолодела. Представляете, какая конфетка была бы для КГБ, если бы в это время у Мишки оказались мы с Губерманом?! Для Мишки – контакт с нелегально проживающим в Москве уголовником, для Губермана – верный новый срок. Для меня – страшнее всяких увольнений – сомнение на лицах не слишком знакомых со мной людей: не правда ли, странно, что она привела Губермана к Вильгельмине Славуцкой как раз в тот час, когда туда пришло КГБ?

Я лежала в постели, вознося молитвы благодарности моему ангелу-хранителю, что так вовремя наградил меня тяжёлой ангиной.

Было начало восемьдесят шестого года. Семидесятипятилетнюю Мишку, только что перенесшую тяжёлые операции, начали таскать на допросы в КГБ. Мишка ждала ареста, настроение было самое подавленное, подскочило давление. Наши уверения, что не те сейчас времена, что её арест невозможен, что во всём мире с лёгкой руки Бёлля поднимется страшный скандал – не помогали. У Мишки был свой опыт, настойчиво шептавший обратное.

Приближалось лето, которое Мишка с Наумом всегда проводили в Прибалтике. Наум заручился справками от Мишкиных врачей, показал их следователю и получил разрешение на поездку в Прибалтику по указанному им адресу. Они уехали, и всё на время затихло. И вдруг в газете «Советская Россия» – был такой вонючий печатный орган – появляется огромная разгромная статья. В ней почти открытым текстом сообщается читателю, что Мишка – немецкая шпионка, что к ней в квартиру под видом дипломатов или журналистов ходят иностранные шпионы – приходят с чемоданчиком, набитым антисоветской литературой, уходят с чемоданчиком, набитым секретными сведениями …Это была катастрофа. После такой статьи Мишку надо было ставить к стенке. Понимая, что в Прибалтике эта статья тоже не прошла незамеченной, мы с Викой прыгнули в машину и помчались к Мишке. Мы застали их с Наумом очень подавленными; у Мишки было очень высокое давление, она с трудом говорила.

– Ты зачем приехала, – набросилась на меня Мишка, – уезжай немедленно, пока тебя здесь не видели, никто не должен со мной встречаться, за мной каждую минуту могут прийти – может, уже сегодня ночью…

Мы с Викой убеждали её, что весь мир поднимется на её защиту, что Бёлль не даст её в обиду, и что скорей всего ничего не случится, потому что властям это ни к чему. Умница Вика пыталась шутить, и к вечеру Мишка немного успокоилась, понизилось давление. С этим результатом на следующий день мы уехали.

И вдруг всё стихло. Прекратились допросы, закрыли «дело», и даже вернули часть книг. Началась Перестройка.

Эпилог

Через несколько лет после описанных выше событий Мишка с Наумом переехали в Германию и поселились в Кёльне. Им предоставили небольшую квартирку в специальном доме, где им обеспечен постоянный, очень хороший уход и медицинский контроль.

Курт умер в Бонне через несколько лет после Мишкино-го переезда.

В Германии Мишка с Наумом зажили наконец спокойно и комфортно, окруженные замечательными друзьями. Навестив их, я вспомнила слова Иешуа, сказанные в адрес Мастера:

– Он не заслужил света. Он заслужил покой.

Примечание автора

Я сохранила реальные имена героев, потому что ручаюсь за достоверность основной канвы этого повествования, хотя в отдельных мелких деталях и датах я могла ошибиться. Например, недавно я узнала, что предал Курта фашистам не эсэсовец, а соратник по коммунистической партии – штрих не меняющий дела, однако заслуживающий быть отмеченным… За документальным материалом о Мишке, Науме и Курте отсылаю читателя к недавно опубликованной статье Натальи Кюн и Галины Карасёвой «Мишка – дитя и свидетель своего времени» в номере 37 сетевого журнала «Заметки по еврейской истории», в разделе «Евреи в Германии».

Предисловие

В нашем семейном архиве сохранилась фотография, которую я долго принимала за открытку: необычайно красивая, похожая на кинозвезду девушка, одетая по моде тридцатых годов, рядом со спортивного вида молодым человеком, на фоне крымского пейзажа. Оказалось, что это ближайший друг моих родителей Надежда Вениаминовна Канель (для друзей – Диночка) с её первым мужем. Я никогда не спрашивала Диночку, почему она с ним рассталась – достаточно было взглянуть на ее второго мужа, Адольфа Сломянского. В великолепном хоре, собиравшемся за столом моих родителей, Адольф был одним из солистов. Талантливый инженер – создатель советских тепловозов, живой и остроумный рассказчик, глубокий знаток музыки, живописи, истории, Адольф хорошо пел и был замечательно красив.