Лесли, приняв решение, начала смело и безостановочно проводить его в жизнь с характерной для нее энергией. Прежде всего следовало закончить генеральную уборку дома. Что бы ни случилось, а такие вопросы всегда стояли на первом месте. В сером домике за ручьем были наведены безупречная чистота и порядок. Все это было проделано при помощи мисс Корнелии, конечно. Мисс Корнелия, высказав все, что думает, Энн, а позже Гилберту и капитану Джиму, стала к ним более снисходительной и не упоминала больше о Лесли. Она смирилась с предстоящей Дику операцией и обсуждала этот вопрос только с организационными целями, а чаще, если это было возможно, игнорировала всякие разговоры об операции. Лесли же никогда не пыталась завести разговор на эту тему первой. Она была очень холодной и необщительной в те великолепные весенние дни. Лесли очень редко навещала Энн. И хотя была в свои визиты вежливой и дружелюбной, сама эта вежливость была как ледяной барьер между ней и обитателями маленького дома. Старым шуткам, забавным рассказам и милым потехам было не под силу преодолеть этот барьер. Энн не пугала холодность Лесли. Она знала, что Лесли была охвачена смертельным страхом, который не позволял ей смеяться и быть счастливой. Когда одно чувство берет в душе верх, другим легко окончательно прикончить человека. Никогда еще Лесли не была в такой депрессии, никогда так не боялась своего будущего. Но Лесли, как мученица, несла свой крест и не пыталась уклониться от выпавших на ее долю испытаний.

Финансовая проблема решилась гораздо легче, чем предполагала Энн. Лесли заняла необходимую сумму у капитана Джима, и по ее настоянию капитан взял закладную на ферму, которой владела Лесли.

— Так вот, Лесли считает, — сказала мисс Корнелия, — и я с ней согласна, что, если Дик поправится, то сам сможет заработать достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами. Если же нет, то капитан Джим сделает то, от чего Лесли усиленно отказывается. Он сказал мне, что так как у него нет близких родственников, ни собственных детей, то он собирается оставить свои деньги Лесли и, что если она не примет такой подарок от живого мужчины, то, может быть, возьмет от умирающего. «Это будет моей последней волей», — так капитан мне и сказал. Что же касается Дика, то он последние дни вел себя просто ужасно. В него просто дьявол вселился, можешь мне поверить. Мы с Лесли не могли заниматься своей работой из-за трюков, которые он вытворял. Однажды он разогнал всех гусей, которые паслись на лугу. Большинство из них умерло. Он совершенно не способен ни на какую работу. От него нам не было никакой помощи. Иногда, ты знаешь, он ведет себя очень хорошо, может принести ведро воды или нарубить дров. Но если бы мы послали его к колодцу на этой неделе, он попытался бы залезть внутрь. Однажды я подумала, что, если бы он свалился в воду, все проблемы раз и навсегда были бы решены.

— О, мисс Корнелия!

— Ну что, «мисс Корнелия»? Любой подумал бы то же самое. Что толку от того, что Дику вернут память? Вот если бы врачи из Монтреля смогли сделать его разумным, вот это было бы здорово.

В начале мая Лесли и Дик уехали в Монтрель. Гилберт поехал с ними, чтобы помочь и сделать необходимые распоряжения. Скоро он вернулся домой и сообщил, что хирурги из Монтреля, с которыми он советовался, подтвердили, что его утешительные прогнозы реальны, и Дика можно вылечить.

— Очень рада, — саркастически заметила мисс Корнелия.

А Энн только вздохнула. В последнее время Лесли очень отдалилась от нее. Они почти не общались, хотя Лесли обещала писать. Через десять дней после возвращения Гилберта пришло письмо. Лесли писала, что операция прошла очень успешно, и Дик поправляется.

— Что значит — прошла успешно? — спросила Энн. — Значит ли это, что память Дика восстановилась?

— Вряд ли, раз она ничего об этом не пишет, — сказал Гилберт. — Она пишет «удачно», потому что так считают хирурги. Операция прошла хорошо, значит, дальше все будет развиваться нормально. Но еще рано говорить о том, восстановятся ли функции мозга Дика полностью или лишь частично. Скорее всего, он не вспомнит все сразу. Этот процесс будет идти постепенно, медленно, если он вообще пойдет. Она больше ничего не пишет?

— Нет, больше ничего. Вот все ее письмо. Бедная девочка! У нее, должно быть, ужасный стресс. Я давно хотела поговорить с тобой, Гилберт.

— Мисс Корнелия уже поговорила со мной, — сказал Гилберт с печальной улыбкой. — Она пробирает меня при каждом удобном случае. Она постоянно дает мне понять, что считает меня чуть ли не убийцей. Она сказала, что было большой ошибкой со стороны дяди Дэйва позволить мне пойти по его стопам. Она даже заявила, что методистский доктор теперь предпоч-чтительнее меня. С таким приговором мне больше нечего здесь делать.

— Если мисс Корнелия Брайэнд заболеет, то прикажет послать не за доктором Дэйвом, и не за методистом, — фыркнула Сьюзан. — Она подняла бы вас среди ночи, если бы почувствовала себя плохо. А потом она заявила бы, что счет слишком велик. Но не принимайте это близко к сердцу. Мир состоит из самых разных людей.

В течение какого-то времени от Лесли не было ни весточки. Майские деньки пролетали один за другим, берега у моря сначала покрылись травой, а скоро на них уже цвели бледно-желтые нарциссы. Однажды в конце мая Гилберт, вернувшись домой, был встречен взволнованной Сьюзан.

— Боюсь, что-то не так с миссис доктор, — сказала она загадочно. — Сегодня днем она получила письмо. С тех пор она ходит взад-вперед по саду и разговаривает сама с собой. Вы знаете, ей нельзя так много ходить, доктор. Она вне себя и не хочет сказать мне, какая новость ее так взволновала, но я чувствую, ее что-то волнует.

Встревоженный Гилберт поспешил в сад. Что-нибудь случилось в Грин-Гейблз? Нет, вроде бы Энн, сидевшая на стуле возле ручья, не была расстроена. Хотя, без сомнения, она была сильно возмущена. Глаза ее были широко открыты, а щеки ярко пылали.

— Что случилось, Энн?

Энн странно засмеялась.

— Вряд ли ты поверишь, когда я скажу тебе, Гилберт. Я и сама еще не могу в это поверить. Как сказала недавно Сьюзан, я как муха, родившаяся на солнце. Я ничего не понимаю. Я читала это письмо много раз, но каждый раз происходило одно и то же. Я не могу поверить своим глазам. О, Гилберт, ты был прав, ах, как ты был прав! Теперь я это ясно вижу. Мне так стыдно за себя. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

— Энн, если ты не очнешься, мне придется встряхнуть тебя. Скажи наконец, что случилось?

— Не могу в это поверить. Нет, не может быть.

— Я пойду в дом и позвоню дяде Дэйву, — сказал Гилберт, делая вид, что намеревается идти в дом.

— Сядь, Гилберт. Я попытаюсь тебе все рассказать. Я получила письмо и, ох, все это так невероятно. Кто бы мог подумать? Никто из нас и мечтать не мог…

— Я считаю, что все, что ты можешь сделать, это рассказать мне по порядку, в чем дело, — сказал Гилберт, садясь на траву. — Откуда ты получила это письмо?

— Ох, Лесли и, ох, Гилберт…

— Лесли, у-у-ух, и что же она пишет? Какие новости о Дике?

Энн достала письмо и развернула его.

— Это не Дик! Мужчина, которого мы считали Диком Муром, который в течение тринадцати лет в Четырех Ветрах считался Диком Муром, на самом деле его кузен. Это Джордж Мур из Новой Шотландии, они были очень похожи. А Дик Мур умер тринадцать лет назад на Кубе от желтой лихорадки.