— А что с ним случилось? — может быть, я и в самом деле был к ним не справедлив? — Бунт?

— Да вот представьте себе, настоящий бунт. — Звонарев кивает на генерал-майора, и тот, с важным видом, склоняет голову в знак согласия. — Вообразите: пришел капитан в барак, выбрать заключенную, которая должна полы в штабе помыть. Ну, мы же люди, мы понимаем, что ежели тут молодые арестантки, а капитан — мужчина в свои пятьдесят семь еще хоть куда. Был. И вот, знаете ли, выбрал он одну молоденькую, а та возьми и зарежь его осколком стек…

Бац! Сам не пойму, как это вышло: только что стоял спокойно, а теперь вдруг ободранный кулак и Звонарев на полу. Ко мне кидается тот толстый интендант. Ха! Дитя! Да с тобой и Аришка справится, не говоря уже про Севку. Н-на! И еще, н-на! Ах, у вас, господин генерал-майор, «Вальтер» имеется? А бутылкой портвейна по голове не хочешь? А получишь! Ну, суки тыловые, б… зажравшиеся, кто еще хочет?

— Будьте добры, господин подполковник, — металлический голос, заставляет меня обернуться. — Будьте добры. Вот, возьмите его пистолет и покараульте их, пока я не приведу Патруль Чистоты Духовной. Сие есть дело Божие!

О. Платон? Вот это номер! Я и забыл про него совсем. Киваю ротному, и тот исчезает, чтобы через десять минут вернуться с «чекистами». Вся семейка Звонаревых вместе с гостями отбывает под конвоем, а с меня сняты показания под образами.

Мы идем домой. Люба молчит, должно быть дуется за испорченный день. Вдруг она порывисто прижимается ко мне и шепчет:

— Все испортил, дурак. Медведь сибирский, хунхуз маньчжурский! И за что я тебя люблю, такого нескладеху. У Ниночки ведь своя парикмахерская была. Где я теперь буду прическу делать?..

Едва прибыв из отпуска в свою часть и ознакомившись с ситуацией, мы получили новый приказ о бомбёжке аэродромов Шанхая, где базировались только что прибывшие в Китай американские опытные модели Б-17. Тридцать штук. Помните я рассказывал, как зимой наши монахи группу с радиомаяком захватили? Вот, оказывается, для чего он нужен был: чтобы янки на нас наводить. Группа глубинной разведки, шли к заводам Хейнкеля, к самому Георгиевску-на-Амуре… Ну мы и пошли, я в головном эшелоне шёл, как всегда. Не хотелось мне лететь, ой как не хотелось в этот рейд, не знаю почему, может, чувствовал чего, но приказы не обсуждают: дали, значит выполни, а потом оспаривай если не согласен… Загрузили нас под завязку, поднялись мы в воздух и пошли. Как назло, на небе ни облачка, луна светит. Срисовали нас желтопузые, и уже на подходе к цели навалились на нас «девяносто шестые» кучей. Наши «мессеры» на фронте в единственной части были — в нашей, а после бомбёжек Токио и «Токийского Экспресса», все самураи на нас большой клык, как русские говорят, имели. Или зуб? От этих-то мы на высоту ушли, на все свои восемь положенных, а может и больше тысяч метров, популяли они по нам снизу, у них-то кислорода и гермокабин нет, так что за нами они не полезли. Один было попытался, ну, словом, пускай императору на небесах верно служит. Зато потом страху натерпелся — перед самым Шанхаем уже другие нас встретили, «Р-36», уже штатовские, да только ушли мы от них сразу, и от «девяносто шестых». Скоростёнка у них не та: у нас-то на высоте далеко за шестьсот, а вот у них поменьше на сотню у обоих. Не знаю, кто так сгоряча у них скомандовал, но отбомбиться нам удалось, зато на обратном пути они нас перехватили на встречных курсах, и возможности пострелять по нам у них хватило. Конечно, были мы в их прицелах считанные доли секунды, но, извините, когда почти две сотни истребителей врага по тебе лупят, шальная пуля куда-нибудь да угодит. Пусть три-четыре из очереди, но иногда и этого предостаточно. Наше счастье, что калибры у них маленькие, крупнокалиберные «браунинги» только на «американцах», и по одному. Остальные — винтовочный калибр. Тем не менее, поскольку я первый шёл, мне и попало. Хорошо хоть герметичность не нарушило, но по бакам задело, и понял я, что до родного аэродрома не дотяну… Одна мысль в голове мелькнула только: хорошо, хоть жениться успел. К чему? Не знаю… Экипаж мой весь в кабине собрался, и как заворожённый на стрелку бензомера смотрит. А она ползёт к краю и ползёт, медленно, правда, но ползёт, а за крылом видно, как шлейф такой маленький на солнышке посверкивать начинает, а вскоре и один мотор зачихал и стал, я винт зафлюгировал, но всё-равно, тяжелее стало, так и тянет машину вправо. Видать, и его зацепило… Я экипажу говорю, мол, ребята, есть надежда дотянуть, бодрость пытаюсь в них вдохнуть, духом не падайте. А сам-то уже давно всё просчитал, знаю, что конец настал нам, хорошо хоть ребята мои рядом идут, прикрывают. Ююкин свой самолёт вперёд вывел, место головного занял, почти у самого носа летит, и вдруг понял я, что дойдём… Нет, не до аэродрома, но до линии фронта дотянем. И только я это сообразил, как опять эти самураи налетели, ну, орлы мои строй вообще сбили до невозможности, чуть ли не плоскости друг на друга кладут, только трассы во все стороны летят трассирующие, а у японцев наоборот, дымовые. Ну, слава Богу, тут наши истребители подоспели, мы уже в радиус их действия вошли, устроили они мясорубку, оттеснили узкоглазых недочеловеков, а мы тянем, да на приборы молча смотрим, и как бензин течёт… Немного уже осталось, уже и линию фронта видно, вдруг звук такой. Характерный, будто чихает кто-то: чхи, гхак, чхи! Второй стал, тут же третий, четвёртый последний. Я винты на флюгер. Лопасти развернул и слушаю, как ветер начинает завывать, сразу вниз, уже рёв дикий, ушам больно просто. Ну ещё бы, такая туша падает, одни крылья сорок три метра, трясти нас начало, но машина пока слушается, уже и окопы видно японские, штурвал вверх тяну так, что мышцы трещат, ору своим: «Приготовиться к аварийной посадке!» А те, дурни, вокруг меня столпились, в кресло вцепились и орут: «Врагу не сдаётся…» Кто там не сдаётся — не успели допеть: как вмазались мы на нейтральной полосе, так и полетели кто куда… Звуки мне по Испании хорошо знакомые: металл визжит рвущийся, лязг инструментов и принадлежностей по кабине из ящиков открывшихся, в разные стороны камни летят и земля, искры из приборов… Одно хорошо, соображаю, бензина ни капли нет — гореть не будем. Только я это сообразил, и башкой в лобовое стекло, хорошо шлем спас, очухался — ребята меня вытаскивают, ну я первым дело им заорал, мол оружие с собой берите всё, а то нам сейчас харакири быстро устроят! И точно — штурман мой только из кабины вывалился, как его снайпер, бац! Только мозги его на нас брызнули… Мы назад, а самураи как осатаневшие, из окопов вывалили толпой и бегут, впереди офицер мечом размахивает и орёт дурным голосом так, что нам за двести метров слышно. Желтопузые бегут, штыки примкнуты, сверкают, даже мороз по коже. Командую радисту: «К турели!» Тот очнулся вроде, за рычаги управления побежал, всё как загрохотало — хорошо, что только нижнюю снесло, но это уж всегда при вынужденной. Залегли наши жёлтые друзья с узкими глазками, вдруг опять слышу: Пак, пак, пак, дзинь. И мат отборный стрелка моего. А в фезюляже сразу светлее стало. Дыры здоровенные, да ещё в линию! Такого я ещё не видел в жизни ни разу: дыры по паре сантиметров в диаметре, ничего себе пулемётик… Этот гад тяги башни снёс, у нас только одна турель осталась действующая, кормовая, да у неё радиуса поворота не хватает, чтобы жёлтых накрыть. Всё, думаю, отлетались… Всё гудит, но начинаю соображать потихоньку: самолётное оружие мы использовать не можем, но самураи пока лежат, значит, надо их придержать слегка. Потащился в салон для отдыха смены. Шкафчик открыл, и ружьё монахово вытащил. Быстро его в боевое положение привёл, зарядил, прицел поставил, пристроился возле пробоины одной и смотрю внимательно, где тот снайпер затаился, что штурмана моего грохнул. И увидел — эта сволочь даже не пряталась! Стоит себе на колене, винтовкой водит, ждёт, когда следующий выскочит… Ребята мои, четверо оставшихся, за спиной стоят и сопят молча, отвлечь бояться. Я им показываю рукой: ложитесь на пол, сейчас по нам садить начнут, улеглись, тут я и выстрелил: только брызги полетели в стороны. Калибр то — ого-го! И сам тут же на полик рухнул. Опять эта дура крупнокалиберная по корпусу: Пак, пак, пак, пак… Не засёк… Офицер поднялся, меч свой поднял, только к своим повернулся команду отдать — я его вторым выстрелом, жёлтого даже унесло назад… Пак, пак, пак… да где же гад этот?!! Взял я пушку свою и в другое место, аккуратно, да тут солдатики очухались от неожиданности и давай палить, как осатанели, я снова вниз, башку руками прикрыл. Звон стоит. Искры сыпятся, гарью попёрло. Слышу, кто-то из моих застонал, видать зацепили… Ну всё. Пришло время умирать, не выбраться мне в этот раз, опять тоскливо стало… перевернулся на спину и уставился в потолок, слышу, мотор где-то загудел, наверное, истребители пошли… Какие такие истребители? Не понял… Ба-бах! Над самым ухом, грохот, лязг гусениц, я глазом к дырке прильнул — наши… НАШИ!!! «БТ»-эшки прут на выручку, не выдали соратники на съедение… патрон в ствол загнал, поднялся — смотрю, плевать уже на всё, вот уже первый морду нашу обогнул, к люку подкатывает, на башне номер видно, семнадцатый… И тут опять: пак, пак, пак, пак… и сразу пламя чёрное из всех дырок, грязное, нефтяное… На башне люк откинулся, танкист только голову круглую в шлеме высунул — пехота палить принялась японская, тот дёрнулся, и вниз опять… Да видно же, что не сам, а что зацепили… не знаю, что на меня нашло, я выкатился и к танку — руки в люк запустил, а там только огонь, и мне в лицо… Авиационный бензин, он хуже пороха горит, ничего не вижу, дым, пламя, плюхнулся на живот, руку прямо в огонь, нащупал кого-то, ухватил и тяну. А вокруг вой стоит, свист, рикошеты визжат, брызги свинца в лицо… Откуда силы только взялись, выдернул я его, он уж и не шевелиться, только комбез пылает на ногах. За каток его заволок, и песком, песком, лишь бы пламя сбить, уже начал рвать тряпки тлеющие голыми руками, ничего не чувствую, только ору изо всех сил ему в ухо: «Господи, танкист! Ты не смей! Слышишь?! Не смей!!!» А чего? Сам не понимаю себя… тут меня от него отрывать стали, я было на них — гляжу, мои же ребята, экипаж. А второй пилот мне рукой в сторону японцев тычет, только я повернулся посмотреть, тут танкист пошевелился, застонал, ребята мои его на живот стали поворачивать, чтобы рану осмотреть — Матерь Божья!!! Монах! Радист вдруг пистолет вытаскивает из-за пояса и на меня наводит, с ума что ли сошёл? И вижу, что глаза у него круглые от ужаса и смотрит он за меня… Инстинкт спас. Я по земле сразу растёкся, он из своего табельного — хлоп, и рядом со мной винтовка падает, Арисака японская… Тут из дыма от подбитого «БТ» вторая выползла, и пулемётчик веером над головами нашим трассерами, японцы на землю, я свой маузер из кобуры тяну, а меня за воротник тащат. Сгоряча чуть не выстрелил, хорошо, что не успел — это наши пехотинцы, десант танковый, и в этот момент самураи полезли… Самый первый с шестом бамбуковым бежит, на башке повязка с иероглифами, следом ещё человек десять, только штыки их плоские светятся, я сразу очередью — срезал троих, и этого, смертника. Десантник мой воротник отпустил и за свою винтовку: «Бах», прямо над ухом, ещё один упал, а какой-то из-за пояса гранату выхватил, замахнулся — второй пилот его снял. И граната та среди жёлтых рвануло, из-за дыма видно не было, скольким не повезло. Но вопли раздались красивые, и пальба. Тут уцелевшие на нас наскочили… Чудо спасло: я ту винтовку японскую успел подхватить и штык прикладом в сторону увести, а потом унтом ему, по этим, по тестикулам… Гад, зубы свои кривые оскалил, нож из-за пояса выхватил, и на меня, винтовка ведь из рук выпала… Хэйко банзай! На гад! Прямо ему в живот, он тесак свой выронил и в ствол вцепился обоими руками, вытащить не даёт. Я тяну, а эта сволочь узкоглазая держит и визжит, как свинья, вижу, остальные-то всё ближе, БАХ! Курок случайно зацепил, японец дёрнулся, и штык как из масла вышел, а этот… сложился… Тра-та-та… Сзади… Десантура вывалила из-за танка, человек этак тридцать сразу, и тут такое пошло, в жизни страшнее не видел… Рукопашный бой это только называется красиво, чтобы казалось, что там что-то упорядоченное… резня это. Резня и бойня. Полсотни диких зверей вспарывают друг другу животы, рвут на части. Раскалывают головы. Грызут зубами. Всё подчинено одной цели: убить противника. Вой, стоны, крики, мольбы о пощаде на всех языках. Вопли о помощи. Хряск костей. Когда их перерубают штыком, всаживая его в бок. Вонь выпущенных наружу внутренностей. Тупой хряск лопающихся черепов под ударами прикладов. Молодецкое хаканье русских при выдохе, когда всаживают штык. Жуткие выкрики японцев. Визг. Дикие глаза сумасшедших убийц, окровавленные рты и руки. Кровь повсюду, на земле, на изуродованных телах, валяющихся на песке… И мат. Отборный мат. Вот это рукопашная схватка — апофеоз войны…