К следующему утру я более или менее вхожу в курс дела. Я успеваю наорать на начтыла нашей дивизии, вдрызг разругаться с рембатом, связаться с генерал-майором Анненковым, наябедничать ему на самоуправство «горючников», обменять масло, погрызться с командиром Партизанского конвойного и выдрать из него дизельное топливо: в конце-концов мне наплевать, на каком топливе поедут его «Фиаты»; получить тройной боекомплект снарядов и патронов и еще много чего. У меня сел голос от бесконечного ора и только то, что я еще не слишком хорошо слышу, сберегло мою нежную и ранимую душу от большинства тех эпитетов, сравнений и экскурсов в историю анатомии и физиологии, которыми меня одаривали соратники. Зато теперь у меня все в норме. И у полка — тоже. Теперь можно подумать и об отдыхе…

К сожалению, о нем удается только подумать. Только я откидываюсь на спинку походного стула и закрываю глаза в предвкушении первого глотка крепкого чая, щедро сдобренного ромом, как оживает главный мучитель и палач всех офицеров — полевой телефон, который голосом адъютанта дивизии сообщает, что меня ждут в штабе. Срочно.

Срочно — так срочно. Я вызываю ЛБ-62, и отправляюсь в штаб дивизии под защитой выксунской брони и крупнокалиберного пулемета. Согласно последнему приказу соратника Малиновского, перемещение штаб-офицеров по освобожденной территории Великой Монголии без охраны строжайше запрещено. В ЛБ немного тесновато, но куда просторнее, чем в стареньком БА-20 или немецком «Хорьхе». Пожалуй, только редкий в войсках «Фиат-Ансальдо» по удобству для экипажа превосходит ЛБ, зато здорово отстает в проходимости, да и в вооружении. ЛБ полноприводной, чем мы и пользуемся, лихо свернув с дороги и заскакав по полям, срезая крюк в добрых десять верст.

К штабу мы подлетаем лихо, подняв тучи грязных брызг. А еще говорят, что наши, русские дороги плохи. Взгляните на китайские дороги, и вы легко поймете, что это еще хуже, нежели у нас дома. Говорят, что в Европе дорога — это мощеный путь из одного места к другому, а в России дорога — это место, где деревья растут не так густо. Что ж, дороги в Китае — это просто направление из одного места в другое. Причем с бесконечным количеством луж, ухаб, колдобин и вечных подъемов без всякого намека на спуски. А мосты, Боже мой, что за мосты! Любой китайский мост — это реквизит бродячего акробата. Может где-то есть и хорошие китайские дороги, только я что-то их пока не видел, кроме тех, которые ударными темпами строят вставшие на путь исправления военнопленные.

К моему большому счастью броневичок остановился так, что можно выйти, благополучно минуя лужи. Придерживая рукой полевую сумку, я скачу мартовским зайцем через заполненные бурой ледяной водой впадины.

Генерал-майор Анненков уже ждет. Судя по его лицу, ничего хорошего меня не ожидает. Так и есть: пришла расплата за мое бегство из-под опеки медперсонала. Вот только я уже не первый год в армии и точно знаю, что каждый поступок должен иметь оправдание. Лучше — в письменном виде, ибо чем больше бумаг, тем чище, гхм… ладно, думаю, что это все знают. И не только в армии.

Дождавшись паузы в страстном монологе отца-командира, поименовавшего меня «безответственным мальчишкой» и «закоренелым нарушителем дисциплины», я выкладываю на стол свой «туз из рукава» — медицинское заключение нашего дивизионного медика. Военврач первого ранга Владимир Семенович Раевский — личность уникальная. Свою войну на Дальнем востоке он начал еще в 1904 году, в Русско-японскую. Потом принимал участие в Великой войне и в кампании 1923 года. И вот теперь постаревший, но не утративший боевого духа ветеран снова в строю. Он не боится ни Бога, ни черта, ни начальства. Когда я пришел просить у него медицинское заключение, он сперва крепко выбранил меня по отечески, а потом, подумав, сказал, что, разумеется, полноценным бойцом меня не назовешь, но, с другой стороны, меня все равно в госпитале не удержишь, так что он со спокойным сердцем выдает мне справку о годности к строю. И готов отстаивать свое мнение на любом консилиуме.

Я с любопытством смотрю на Бориса Владимировича, читающего заключение своего собственного «лепилы», которого он знает еще с партизанского отряда. Похоже, такого он не ожидал. Соратник Анненков попал в дурацкое положение: или признавайся, что не доверяешь своему дивмедику, или признавайся, что пропесочил меня напрасно. Окончив читать, он долго буровит меня тяжелым взглядом. С видом оскорбленной невинности я держу его взгляд. Наконец комдив спрашивает:

— Ну, и во что тебе обошлось это так называемое «свидетельство»?

— Я не понимаю вопроса, Борис Владимирович.

(Пробный шар: если не оборвет обращение по имени-отчеству, значит — гроза миновала.)

— Вопроса он не понимает, — кажется, Анненков все же сменил гнев на милость, — как же! Я спрашиваю: что ты старику пообещал за эту цидулку?

— Ничего! (Чистая правда! Соратник Раевский отверг предложенный гонорар в виде трех бутылок шустовской рябиновой и бутылки рома Баккара, сказав, что к вопросу об обсуждении гонорара он вернется позже, когда его документ будет признан.)

Анненков подозрительно смотрит на меня, но, видимо, он уже успокоился.

— А Фока зачем медикам подсунул? Что за детские игры.

— Помилуйте, Борис Владимирович, какие игры? Соратник почувствовал себя плохо и прилег отдохнуть. Не знаю, чего вам наговорили «лепилы», но все было именно так. Слово офицера.

Он усмехается, и наконец, окончательно оттаяв приглашает меня садиться.

— Вот что, Всеволод Львович. Если честно, то я очень рад, что ты уже поправился. Сейчас каждый человек будет на счету. — Он широким жестом показывает на карту, висящую на стенде. — Смотри. Мы выведены во второй эшелон. На нашем участке «Платов» и 2-я танковая взломают оборону, а мы с тобой развиваем успех.

Через сорок минут мы — четверо командиров полков, начальник штаба и начальник разведки обсуждаем в штабе план наступления.

Согласно правилам военной науки потери обороняющихся относятся к потерям наступающих как 1:3.

Русские продержали поляков на границе ровно сутки. Время необходимое для развёртывания двух своих отборных танковых дружинных дивизий «Варяг» и «Русский витязь». Те самые, испанские. Ох и вмазали же они полякам, ох и вмазали… рассказывали, пшеки от них удирали сломя голову. Обе дивизии на новых тяжёлых танках воевали, двухбашенных «Змей Горыныч», мы их просто «ЗГ» звали, пушка грабинская, сто двадцать два мымы, скорость — под пятьдесят км, броня — до ста пятидесяти, и моторы — по восемьсот сил. Да ещё «Хейнкель-Миг», новейшие, плюс пикирующие «Пе-2». Там вообще бойня была. А позади зондеркоманды церковные шли, зачисткой и сортировкой занимались местного населения… Я потом ездил, смотрел что они вытворяли, но это уже потом было… Ну, короче, через три дня мы к Кракову подошли. Вернее, к тому месту, где он раньше был. Города не было. Ну не было и всё. Груда развалин, остатки пожарищ, кое-где по руинам уцелевшие ползают, жрать ищут, родственников там. И мертвечиной воняет из камней так, что надолго аппетит отбивает. У меня половина роты зелёной ходила, пока сапёры мост через Вислу строили. Да и мне, мягко говоря, не по себе было… Мы по городу ни одного выстрела не сделали, не по кому было. Не знаю, на что их Смыгл-Рыдзя надеялся, но здесь накрыли все его так называемые танковые части, оба бронеполка. Все его «Рено-17» времён первой мировой войны, а пехота вообще была деморализована налётом. Так у нас и пошло потом: едва разведка на сопротивление натыкается — авиация спешит. Да не два-три самолёта, а сотня, или полторы, и начинается концерт. Особенно интересно было, когда они «зажигалки» кидали. Нам потом приходилось по часу ждать, пока пламя утихнет. Один стандартный бак накрывал сто метров в длину и двадцать в ширину, это по инструкции, на деле — когда как, иногда больше, иногда меньше. Они обычно на малой высоте подкрадывались. Скорость бешеная, никто ничего сообразить не успевает, а тут раз — тушите свет, апостол Пётр, на сортировку, становись. И работает райская канцелярия круглые сутки… Словом, уже через два дня поляки к нам попёрли массово, в плен. Тысячами сдавались. Мы только за неделю, ну, наша рота, записали на свой счёт шестьдесят пять тысяч сдавшихся в плен. Стреляют по нам редко, знают — себе дороже, ну, ребята себе и развлекаются. Уже разговоры всякие идут, настроения такие, залихватские… Мы уже к Тарнуву подходить стали, где с союзниками пересечься должны, когда нам в спину ударили. Да не в этом смысле. Французы нам войну объявили, и англичане. Причём так интересно — с линии границы в нашу сторону ни единого выстрела, ну и наши, соответственно, тоже. «Странная» война. Её так и назвали. Ну и хорошо, мы пока здесь управимся.