— Что же это за аппарат? — спросил председательствующий.

— Представим себе птицу, у которой на шее висит сумка с запасом провизии, скажем, на двадцать дней. Далеко ли улетит такая птица? А ведь любая современная транспортная машина должна возить с собой запас горючего тем больший, чем дальше она должна уйти от базы. Таким образом, значительную часть энергии машина затрачивает на перевозку топлива. Вот почему империалисты стремятся обеспечить себя морскими базами и аэродромами, где только можно. Они захватывают для этого чужие территории…

Заметив, что Иринин перешептывается со своим соседом справа, Солнцев с силой произнес:

— Я знаю, что все эти истины вам известны без меня. Я напоминаю о них лишь для того, чтобы обосновать нашу техническую идею. Советский Союз настойчиво борется за мир. Но летать мы должны дальше, выше и быстрее всех! Советская наука решила эту задачу.

— Каким образом? — спросил Иринин.

— До сих пор конструкторы искали решение этой задачи в идеальном зализывании корпуса самолета, они увеличивали мощность двигателя, добивались более высокого коэффициента полезного действия… Они шли по пути, который я назвал бы «принципом сменных габаритов». Это — выдвижные крылья, убираемое шасси, переменный шаг винта, блоки винтов и так далее. Мы не отказались от этого. Как я уже сказал, мы взяли все, удачно примененное до нас. Но главное наше внимание было сосредоточено на проблеме горючего. Нужно освободить птицу от сумки! Современный самолет должен пользоваться топливом, не отнимающим у него подъемной силы.

— Правильно! — поддержал Иринин.

— Мы нашли такое топливо! — подняв руку, заявил Солнцев. — Это электролит!

Некоторые «авторитеты» утверждали, что мы ищем напрасно, но мы искали и нашли… Как мы этого добились, вам уже известно из проекта. — Солнцев положил руку на свои чертежи и расчеты. — Килограмм этого вещества дает энергии больше, чем четыре тонны лучшего бензина.

В зале задвигались, зашептались. Кто-то из сидевших у другого конца стола воскликнул:

— Перпетуум мобиле! Фантастика Жюль Верна! Чудеса какие-то!

Иринин застучал карандашом по столу.

— Продолжайте, Лев Леонидович.

— Не перпетуум мобиле и не фантастика Жюль Верна! — сердито сказал Солнцев.

— «Светолет» есть! «Светолет» существует! Еще до того, как был одобрен наш проект, мы построили экспериментальные машины. Вот акт государственной приемной комиссии. Только что закончены первые испытательные полеты. Теперь надо решить вопрос о серийном производстве новых машин, о постройке специальных предприятий по производству электронных двигателей. А для этого необходимо испытать «Светолет» в самых трудных условиях, какие только существуют на земле. Я прошу разрешить мне отправиться на «Светолете» в высокие широты. Полярные условия — вот где «Светолет» должен проявить себя наилучшим образом.

В зале снова возник шум. На этот раз он свидетельствовал об одобрении слов Солнцева. Скептик, только что кричавший о Жюль Верне, вдруг вскочил и торопливо зааплодировал, оглядываясь. Иринин поднял руку.

В наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:

— Лев Леонидович, позвольте от души поздравить вас с разрешением трудной и благородной задачи… От имени Высшего технического совета выражаю вам благодарность! — Он крепко пожал руку молодому ученому.

Все присутствующие окружили Солнцева, со всех сторон к нему потянулись руки.

Молодой конструктор едва успевал отвечать на приветствия.

— Оставьте свои расчеты, документацию, Лев Леонидович, — сказал Иринин. — Технический совет в ближайшие дни решит вопрос об испытаниях вашей машины в условиях Арктики. Вы будете своевременно поставлены в известность.

Провожаемый дружескими взглядами и рукопожатиями, Солнцев покинул зал заседаний.

В вестибюле его ждали жена Надежда Алексеевна и старший конструктор бюро, его ближайший помощник — инженер Федоров. Едва Солнцев показался в дверях, они бросились к нему.

— Ну, что? — спросила Надя.

— Все в порядке, — ответил Солнцев. — Не думаю, чтобы теперь затянули.

— Машина существует, — сказал Федоров.

— Да, — задумчиво промолвил Солнцев. — Одно меня смущает: среди нас нет никого, кто знал бы Арктику. А такой человек нам необходим…

…Лев прошел к себе в кабинет, включил свет и сел за массивный письменный стол. Это была единственная вещь, перешедшая из мира детства в творческий и суровый мир зрелости. Письменный стол отца… Лев поднял глаза на портрет, стоявший на столе. Пожилой моряк с худощавым, энергичным лицом глядел на него в упор. Как гордился бы отец, если б дожил до этих дней!

Солнцев принялся за почту.

Вошла Надя, поставила чашку кофе, тарелку с бутербродами.

— Опять до утра будешь работать?

— Нет, не думаю… Ложись, родная. Я только прочту письма.

— Я посижу возле тебя.

Надя взобралась с ногами на диван, раскрыла книгу. В комнате было тихо.

Тикали настольные часы, чем-то напоминая сверчка.

Вдруг Солнцев радостно воскликнул:

— Вот это здорово!.. Нам нужен знаток Арктики, и он — вот он, пожалуйста.

Как я мог забыть о Рыбникове?

Он протянул жене телеграмму.

Надя подняла взгляд на мужа. Лев грустно смотрел на портрет отца. И она сказала:

— С подготовкой к испытаниям Федоров справится без тебя. За это время ты побываешь на Рыбачьем…

Солнцев тряхнул головой.

— На Рыбачьем мы побываем во время испытаний «Светолета». А Рыбникова надо встретить. Я уговорю его поехать с нами… Будь добра, позвони на телеграф.

Никогда раньше радисту «Днепра» Симе Масленникову не приходилось так много и так напряженно работать. Не будь он специалистом высшего класса, ни за что бы не справиться ему с такой нагрузкой. Началось с той памятной ночи, когда первая шифровка в две тысячи слов, содержавшая подробное изложение рассказа Гарри Гульда, полетела в Москву. С тех пор Симе нет покоя: запрос за запросом, ответ за ответом… И все нужно зашифровать, расшифровать… На ледоколе нет специального шифровальщика, и этим делом по совместительству приходится заниматься тому же Симе. И еще — по общественной линии он руководит драмкружком, дирижирует струнным оркестром, консультирует в радиокружке, а кроме всего, совершенно секретно работает над новой моделью радиоаппарата.

Сима на слух принимает радиограмму и заносит содержание в журнал:

«Ба-рен-цо-во мо-ре, ледокол «Днепр», Рыбникову. Выезжаем Мурманск. Солнцевы».

Рыбников по обыкновению находился на мостике. Давно уже миновали полосу льдов. «Днепр» идет по чистой воде со скоростью восемнадцать узлов. Значит, нужно глядеть в оба. В море много странствующих мин. Сколько лет минуло после войны, а до сих пор носит их течениями. И не заметишь, как нарвешься!

В поле зрения бинокля сверкает рябь. На волнах как будто катится бревно. Это стая гаг… До нее три-четыре километра. Птицы — а держат строй, подобный пехотному!

Далеко на горизонте, сливаясь с облаками, сверкают ярко освещенные вершины.

Скандинавия. Если подняться на крышу рубки, в сорокакратный бинокль будут видны и свои, Кольские, горы. Завтра — Мурманск.

— Товарищ старпом! Разрешите?

На ступеньках трапа — вахтенный матрос.

— Вам депеша.

Рыбников прочел и радостно улыбнулся. Завтра он обнимет Левушку, того самого, который так настойчиво, бывало, теребил его когда-то за усы.

Очевидно, приедет с женой: «Солнцевы». Интересно, какую он себе жену выбрал?

Наконец-то они побывают на Рыбачьем! Останки Леонида Солнцева покоятся, по-видимому, там. Он, Рыбников, скажет последнее «прости» своему лучшему другу, а Лев — отцу…