Они обогнули последний дом. Неподалеку от основания лестницы, по которой Ршава поднимался на стену в тот день, когда у него произошла стычка с Токсаром, собралась толпа. В основном ее составляли ополченцы, но среди них затесалось и несколько обычных горожан.

— Фаос! А вот и прелат! — воскликнул кто-то в толпе.

Люди стали расходиться: одни торопливо зашагали вверх на стену, другие шмыгнули в ближайшую улицу. Некоторые, казалось, убегали не важно куда, лишь бы подальше от Ршавы. А у стены…

— Видите, святейший отец? — прошептал Воил.

— Вижу. — Рука Ршавы невольно очертила на груди символ солнца.

На снегу лежал Токсар, неестественно вывернув голову с окровавленной правой стороной лица. Из разбитого черепа вытекала кровь, все еще испускавшая на морозе пар. Значит, трагедия произошла совсем недавно. Кровь еще не остыла — и Токсар был, несомненно, мертв.

— Как это произошло? — спросил прелат.

— Вам лучше знать, святейший отец.

— О чем это ты?

— Вы же прокляли его тогда… На этом самом месте, святейший отец. — Воил указал вверх — на стену, где стояли ополченцы, разглядывавшие тело Токсара. Встретившись глазами с Ршавой, некоторые из них осенили себя символом Фоса. — Вы прокляли его на стене, святейший отец, а сегодня он спускался по лестнице, поскользнулся на снегу или на льду и упал… и вот он лежит.

— Быть такого не может…

— Я не лгу, святейший отец. Это чистая правда, клянусь благим богом. Ваше проклятие сработало, и он мертв. Теперь никто не станет с вами спорить, святейший отец. Говорите, что надо сделать, и мы сделаем. Не сомневайтесь, сделаем. Жить-то всем хочется.

— Почему бы вам не проклясть хаморов, святейший отец? — спросил один из ополченцев на стене.

Несколько его товарищей кивнули.

— Все это чепуха, — ответил Ршава. — Простое совпадение. Люди каждый день проклинают друг друга. Токсару просто не повезло. Любой может поскользнуться. Я тут совершенно ни при чем.

— Вряд ли, святейший отец. — Воил снова покачал головой. — Очень даже при чем. Плохие люди призывают Скотоса, — он плюнул, — и темный бог их слушает. Это все знают. А если хороший человек обратится к Фосу, разве он тоже не прислушается?

Ршава все еще смотрел на искалеченный труп. Прелат не помнил, что взывал к благому богу, когда проклинал Токсара. Он всего-навсего отреагировал на слова каменщика.

— Я молился владыке благому и премудрому, чтобы он отогнал варваров, — ответил Ршава. — И об этом буду молиться еще, можете не сомневаться.

— Этого недостаточно. Совсем недостаточно, — настаивал Воил. — Вы должны проклясть их, святейший отец. Тогда мы от них избавимся.

— Ты думаешь, что я смогу сделать больше, чем могу?

— Нет, но знаю, что вы можете сделать больше, чем думаете. — Воил указал на тело Токсара. — Разве это вам ни о чем не говорит?

— Фос! Он что, так и будет здесь лежать? Унесите его, — велел Ршава. Похороны Токсара придется на время отложить, пока не оттает земля. — У него есть семья? Им надо сообщить.

— У него жена и четверо малышей, — ответил Воил. — Им будет тяжело без него.

На это возразить было трудно, но Ршава все равно повторил:

— Это не моя вина. Я тут совершенно ни при чем. Мне жаль, что он погиб. Но вы не можете винить меня в этом, и его семья тоже.

«Жена и четверо детей!..» — прелат скорбно покачал головой. — Им пришлось бы тяжело без кормильца, даже если бы хаморы не рыскали вокруг Скопенцаны…

— Все знают, что вы его прокляли, святейший отец, — не сдавался Воил. — Можете теперь говорить что угодно, но все это знают. А теперь все узнают и как он умер. Это не секрет.

— Ты сам мне сказал, как он умер, — поскользнулся. Какое это имеет отношение ко мне?

— А сколько раз он поднимался и спускался по лестнице, пока вы его не прокляли? Разве он с нее падал? Не-ет. А еще кто-нибудь с лестницы падал? Не-е-ет.

— Сколько раз он поднимался и спускался уже после того, как я его проклял? — с отчаянием спросил Ршава. — Он ведь не в тот же миг поскользнулся. Все это чепуха, вот что я тебе скажу.

— Да, святейший отец. — Воил ответил так явно не потому, что согласился с прелатом. Гончар очень боялся возражать.

Ршава еще раз взглянул на тело. Кровь уже остановилась. Летом над ним кружились бы мухи, подумалось прелату. Но зимой в Скопенцане нет мух. Насекомые зимой не летают. Если бы они попробовали, то замерзли бы…

А поверил ли сам Токсар, что проклятие сработало? И не винил ли он во всем Ршаву в последний страшный момент своей жизни? Этого уже никто не узнает.

Вестей с юга не было. В прежние зимы до Скопенцаны долетали хотя бы обрывки новостей; теперь же горожане были лишены и такой малости. Насколько широко хаморы рассеялись по Видессу? Ршава не мог этого знать. Мог лишь предполагать, и собственные догадки ему не нравились.

Чем дольше тянулась зима, тем больше снижал Зауц норму выдачи зерна. Она стала неприятно маленькой, но не настолько, чтобы грозить людям настоящим голодом. «Пока не стала», — мрачно подумал Ршава. Он каждый день молился о том, чтобы хаморы ушли от города. Они не уходили. Осада, если ее можно было так назвать, продолжалась.

Ополченцы выслали конный отряд через задние ворота. Если Скопенцана не знала, что творится на просторах империи, то все шансы были за то, что и в империи не знают о происходящем здесь, на северо-востоке. Ополченцы надеялись, что гарнизон какого-нибудь соседнего города придет на помощь Скопенцане.

Ршава подозревал, что надежде этой сбыться не суждено. Если гарнизон Скопенцаны отправили сражаться на гражданскую войну, то почему с другими гарнизонами не поступили так же? Звучит вполне логично. Но какое ополченцам дело до логики, когда ими командует Воил? Не очень-то большое — во всяком случае, с точки зрения прелата.

Но он все равно помолился за успех отряда. Слабый шанс на успех не делает задачу невыполнимой, всего лишь маловероятной…

День тянулся за днем. Ни один имперский солдат не пришел и не прискакал в Скопенцану с юга. Ни один человек из тех, кто уехал из города, так и не вернулся. Никто не мог сказать точно, что с ними случилось. Никто не мог сказать — но, опять-таки, все возможные причины Ршаве не понравились.

Люди начали шептаться у него за спиной. Они тыкали в него пальцами, когда полагали, что прелат их не видит, и быстро отворачивались, когда думали иначе. Некоторые из тех, кто годами ходил на божественные литургии в его храм, стали молиться в других местах. Взамен на его службы начали приходить совершенно незнакомые прихожане. Ршава счел такой обмен неудачным. Новые прихожане глазели на него так, словно надеялись, что он проклянет кого-то еще и невезучая жертва умрет у них на глазах.

Ршаве хотелось проклясть их. Но прелат не сделал и этого. Проклятия — дело серьезное, даже если прихожане этого, кажется, не понимают. А если бы проклятия не были делом серьезным, то они не имели бы никакого смысла — и это опять же было не то, что зеваки из его новых прихожан хотели бы услышать.

Ршава старался проповедовать и возносить молитвы как можно ближе к тому, как он говорил бы, если бы не было ни гражданской войны, ни нашествия хаморов. Но такое удавалось не всегда. Ему приходилось держать в уме крестьян-беженцев и напоминать слушателям, что эти бедняги такие же видессиане, как и те, чьи предки жили в Скопенцане последние сто пятьдесят лет.

Такие напоминания нравились не всем. Многие ополченцы вставали и уходили из храма посреди проповеди.

Так же поступали и некоторые из богатых торговцев и состоятельных горожан. Когда Ршава после литургии выходил к прихожанам для неформальной беседы, он видел, что и некоторые женщины, покидают свою галерею, не задерживаясь в храме.

Но Ингегерд всегда подходила к прелату, и он издалека видел ее солнечно-яркие волосы.

— Вы хорошо говорили, — сказала Ингегерд после одной из страстных проповедей.

Ршава поклонился, как будто не он сам, а она была родственницей императора. Неужели ее одобрение так много для него значит? Очевидно, да.