— Большое спасибо, — ответил он, стараясь ни голосом, ни взглядом не показать, насколько она затронула его чувства.
— Мы стали бы глупцами, разжигая вражду в городе, когда за его стенами варвары рыщут, — продолжила она.
Кое-кто в Скопенцане мог бы назвать варваром ее, несмотря на то что она была женой видессианина. Да и сам Ршава мог бы — до тех пор, пока не узнал ее лучше. Надо быть глупцом, чтобы разжигать вражду в Скопенцане, — такая мысль никогда не приходила прелату в голову. Но это не означало, что Ингегерд не права.
— Мы поступили бы неправильно, если бы выгнали из города беженцев, — сказал он.
— Ну да. И это, конечно, тоже, — согласилась Ингегерд. Практические вопросы значили для нее больше, чем моральные.
Это разочаровало прелата. Было бы идеально, если бы она мыслила в точности как и он.
— Если мы не станем помогать друг другу, кто же поможет нам, когда мы будем нуждаться в помощи?
— Даже в этом случае, — решительно кивнула она. — Как хочется мне, чтобы Фос заставил и мятежника, и автократора этот вопрос себе задать.
Она наверняка знала, что Ршава — троюродный брат Малеина. Прелат не помнил, чтобы говорил ей о своем родстве, но в Скопенцане это уже давно не было секретом. И тем не менее Ингегерд решительно осудила и Малеина, и Стилиана. Значило ли это, что она наивна — или просто уверена в своих понятиях о справедливости?
Если бы не Малеин, а сам Ршава носил красные сапоги, он повторил бы не все поступки автократора с момента, когда против него выступил узурпатор. И отрицать этого прелат тоже не мог.
— Как ни печально, но человек сперва поступает так, как считает выгодным для себя, — сказал Ршава. — А уж потом отыскивает — или изобретает — всевозможные способы объяснить, почему именно его поступки были единственно моральными.
— Фос осудит тех, кто так поступает, — произнесла Ингегерд с суровостью самого непреклонного столичного богослова.
— Фос будет судить всех нас, — согласился Ршава. — Любой мужчина или женщина, кто позабыл о Мосте Разделителя и живет только ради этого мира, обречен вечно расплачиваться после смерти.
— Даже в этом случае, — повторила она и сделала реверанс, которого не устыдилась бы и аристократка. — А теперь, святейший отец, прошу меня извинить… — И она направилась к выходу, покачивая шерстяной юбкой.
Ршава и не думал, что так пристально за ней наблюдает… Однако же он пропустил мимо ушей то, что сказал ему не успевший похудеть толстый купец, и был вынужден попросить его повторить. Купец понимающе усмехнулся:
— На нее стоит посмотреть, верно? Если бы она согревала вашу постель, вам не пришлось бы мерзнуть зимними ночами. — И он подтолкнул Ршаву локтем в бок.
«Епитимьи. Мне нужно больше епитимий, — подумал прелат. — Любой, кто забывает о Мосте Разделителя…» — вспомнил он свои же недавние слова. Неужели он осудил себя сам?
Он не сделал ничего неправильного. Не пытался соблазнить ее. Он даже не пытался коснуться ее руки или погладить волосы… Но мысли его, мысли были не теми, какими им следовало быть. Признать хотя бы это — уже лучше, чем пытаться сделать вид, будто он чист. Разве не так?..
Обычно храм казался ему убежищем от мирской суеты. Теперь же Ршава едва не выбежал из него. Он ощущал себя грязным, недостойным высокого церковного звания, которого сумел добиться, и еще более высокого звания, к которому стремился. Если он не в силах обуздать свое животное начало, на что он вообще годен?
На площади между храмом и резиденцией эпарха что-то происходило. Люди отовсюду сбегались к месту суматохи, что-то выкрикивая, как если бы завидели драку двух школьников. Но там были не школьники, а взрослые мужчины: они размахивали руками и яростно ругались. Пока Ршава бежал к ним, на солнце уже блеснуло лезвие первого выхваченного меча.
Прелату хватило секунды, чтобы понять, что происходит. Ополченцы сцепились с крестьянами, нашедшими убежище в Скопенцане. Увиденный им меч находился в руке крестьянина; мгновение спустя ополченцы тоже выхватили оружие.
— Стойте! — рявкнул прелат. — Именем владыки благого и премудрого, стойте! Опустите оружие, все! Опустите, я сказал!
Они повиновались, и это показало, какую власть Ршава имел в городе даже над ополченцами, которые его презирали. Как и в драке на школьном дворе, противники тыкали пальцами друг в друга и кричали: «Это они начали!» Потом обе стороны одновременно завопили: «Лжецы!» — и едва не начали свалку заново.
— Кто смеется, когда мы деремся между собой? — вопросил Ршава. — Кто выигрывает, когда мы ведем себя подобно глупцам? Я вам скажу, если вы настолько слепы, что не видите этого сами. Хаморы выигрывают, а Скотос смеется! — Он плюнул. — Разве вы не слышите его смеха? Вы хотите, чтобы он восторжествовал над благим богом? Вы этого хотите?
— Нет, святейший отец, — негромко ответили крестьяне и ополченцы.
Сейчас они очень напоминали мальчишек, пойманных учителем во время потасовки.
Но тут один из крестьян сказал:
— Нам надоело, что эти мешки с навозом смотрят на нас свысока и оскорбляют, потому что мы растим еду, чтобы они не сдохли от голода. И не зарабатываем на жизнь, обманывая своих соседей.
Услышав это, ополченцы загорланили сильнее прежнего. Крестьянину не стоило произносить оскорбления, жалуясь на то, как другие оскорбляют его и его друзей. И ополченцы подробно и гневно втолковывали ему это.
— Довольно! — крикнул прелат. — Именем благого бога, замолчите все! Ибо не должно быть врагов внутри Скопенцаны. Мы должны быть едины против варваров за нашими стенами. А если мы деремся между собой, то что мы делаем? Помогаем кочевникам!
— Уж лучше варвары, чем эти сволочи, — буркнул крестьянин. — Степняки, по крайней мере, относятся плохо ко всем.
— Предатели! — завопили ополченцы. — Вонючие хорьки!
Они добавили немало и других отборных эпитетов, и крестьяне не остались в долгу. Противники снова потянулись к оружию.
Ршаве пришло в голову, что в такой ситуации следовало бы прибегнуть к власти Зауца. Если бы в распоряжении эпарха имелся гарнизон верных имперских солдат, прелат бы так и поступил. Но если бы у эпарха имелся такой гарнизон, то и нужды в ополченцах не возникло бы… Ршава вздохнул. Действовать придется ему. Он ткнул пальцем сперва в ополченцев, потом в крестьян:
— Вы не поднимете оружие друг на друга. Вы не будете оскорблять и бранить друг друга. Мы все видессиане. Мы не дикие степняки. И мы будем вести себя так, как положено видессианам. Вы меня поняли? Поняли?
Крестьяне и ополченцы угрюмо кивнули.
— Они навлекут на нас беду, — все же буркнул один из ополченцев.
— Все, хватит! Вы и так уже наболтали слишком много, — заявил Ршава. — Похоже, вы не хотите принимать меня всерьез. Так я докажу, насколько я серьезен, господа. Если вы поднимете оружие друг на друга, мое проклятие падет на вас. Если вы станете оскорблять и бранить друг друга, мое проклятие вновь падет на вас. Я понятно сказал?
До смерти Токсара они не обратили бы на слова Ршавы никакого внимания. И он это знал. Отлично знал. Но сейчас он не постеснялся воспользоваться их суевериями ради блага Скопенцаны. И угроза сработала даже лучше, чем он надеялся. Ополченцы и крестьяне ахнули от ужаса, сунули оружие в ножны и попятились друг от друга.
И от прелата тоже. Их примеру последовали горожане, сбежавшиеся поглазеть на драку. Когда Ршава заговорил о проклятиях, никто не пожелал остаться поблизости. И очень скоро прелат остался один на опустевшей площади.
Это его и опечалило, и нет. Он сделал то, что собирался, — заставил ополченцев и крестьян прекратить стычку и не оскорблять друг друга. И он не сомневался, что, до тех пор пока они будут оборонять Скопенцану плечом к плечу, никакая беда не ворвется в город.
«Я очень вовремя напомнил им о гневе Фоса», — подумал Ршава. Если тот крестьянин считал, что хаморы лучше ополченцев, то ситуация в Скопенцане воистину накалилась.
Когда он произносил в храме очередную проповедь, скамьи оказались наполовину пусты. Те же, кто пришел на богослужение, пялились на Ршаву примерно так же, как жители столицы таращились на слонов, привозимых иногда из варварских земель за морем Моряков, — зверей странных, умных и могучих, на первый взгляд спокойных, но готовых в любое мгновение вырваться на волю и разнести все вокруг. Когда прихожане очертили на груди знак Фоса, у прелата возникло чувство, что они берегутся от него.
