Я была похожа на него во многих отношениях или старалась быть похожей, вероятно, потому, что не хотела походить на мать, женщину вполне современную, хотя она была моложе отца всего на пять лет. Она часто рассказывала мне, как пришла к нему попросить денег на аборт, а он, не дожидаясь ее просьбы, предложил, чтобы они поженились, и она вышла за него. Она желала вести примерно такой образ жизни, как семейство Кеннеди, и старалась, чтобы при ней всегда был кто-то, с кем она могла выезжать в свет. Отец оставался дома с нами, детьми, пока она этим занималась. Надо отдать ей должное, по большим праздникам она принимала дома, и вот вам пожалуйста, все они тут как тут с короткими визитами. Глупая история…

…Уитт. Это была неожиданность, именно так я тогда записала в своем дневнике. Джейн считала, что увлеклась гением. Что для нее настало возрождение… Мы не закончили в постели тот вечер, когда познакомились. Мне и сейчас приятно вспомнить, что Уитт тогда беспокоился о своем старом друге Лу. Но на следующий день он позвонил мне и пригласил на репетицию — и я пропала. Я, мне кажется, верила тогда, что человек, который таким образом выражает свое негодование по поводу расовой истерии и ханжества, обладает истинным иммунитетом к расовому безумию. Такой иммунитет, с моей точки зрения, вполне возможен. Нет нужды говорить, что и в Чикаго, и в Нью-Йорке мы познакомились с несколькими межрасовыми семейными парами. В артистических кругах это не было столь уж необычным. Возможно, втайне они и страдали, но лично я не видела тому подтверждения. Некоторые из этих людей чувствовали себя счастливыми оттого, что они живут активной жизнью и имеют успех. Я думала, что и мы будем такими же. Читая об этом сейчас, я понимаю, что у меня не было ключа, не было путеводной нити. Может, и у него тоже. Но даже и теперь я предпочитаю думать, что Уитта изменила Африка с ее обаянием колдовства.

Не он первый из числа вполне доброкачественных людей поддался соблазну власти над людьми. И что-то во мне самой подсказывает, что тут есть и моя вина. Что же я такое сделала?

С деньгами все было отлично. У каждого из нас денег имелось более чем достаточно, а каждый знает, что люди богатые счастливы. Уитт никогда не интересовался, сколько у меня денег и откуда они, однако, замечая, что я ограничиваю себя в расходах, подшучивал надо мной, называя скупердяйкой. Он был расточителен на свой лад, но утонченный вкус удерживал его от превращения в отвратительного нувориша. Некоторые эксцессы, осуждаемые мною, я относила за счет его артистической натуры. Вокруг нас образовался кружок прихлебателей, но не слишком большой. Уитт был добр по отношению к тем, кто начинал с ним вместе в Чикаго, и мне это казалось хорошим знаком.

Секс был на высоте. Мы страстно желали друг друга с самого начала, так это оставалось и в дальнейшем. Кажется, я удивляла его в этом отношении, потому что выглядела застенчивой, неловкой, этакой выпускницей монастырской школы, но он, видимо, рассчитывал со временем избавить меня от католической стыдливости. Меня уже отчасти избавил от нее любовник энциклопедически образованный в области сексуальной техники и весьма виртуозный. Был ли Уитт настолько же хорош, как Марсель? И что значит «хороший» в этом смысле? Марселем я была по-детски увлечена до безумия, а Уитта любила, вот в чем колоссальная разница. Все, чему я научилась у Марселя, я положила к ногам или, если хотите, к пенису Уитта. В конечном счете большего ни потребовать, ни получить нельзя. Чем богаты, тем и рады. Могла ли я предвидеть происшедшее? Есть ли на это хоть малейшие указания в моем дневнике, которых я даже теперь не могу видеть? Он всегда старался сделать меня счастливой. И к моему восхищению, у него был на это особый дар. Однажды в день моего рождения он не поздравил меня, и я решила, что он забыл, но когда мы вернулись на свой роскошный чердак, там было полно цветов, я хочу сказать, тысячи и тысячи цветов. Однажды он нанял целый хор петь для меня под нашими окнами. В другой раз он взял меня с собой в музей, а потом усадил в такси, чтобы, как я думала, отвезти домой, но мы поехали в аэропорт имени Кеннеди, сели в «конкорд» и полетели в Лондон. Уитту нравилось делать меня счастливой.

Ладно, это всего лишь деньги, но он был к тому же очень внимателен ко мне. Когда он не работал, а это бывало часто и подолгу, у него не было других интересов. В отличие, кстати, от Марселя, который чуть ли не силком приобщал меня к жизни разных знаменитостей. Уитт часами слушал мои разглагольствования, причем далеко не всегда о таких предметах, в которых я хорошо разбиралась. Превосходный муж, не правда ли?

Есть еще одна маленькая деталь — его происхождение. В дневнике есть записи, касающиеся великого разоблачения, нашей ссоры и счастливого воссоединения. Я перечитываю их, чтобы разобраться заново. Мой раненый герой! Я молокосос в сравнении с моим раненым героем, тем более с героем гениальным. Марсель скрывался от нацистов, Уитт скрывался от белой Америки, мой отец скрывался от моей матери.

Я посетила родителей Уитта, не сообщив ему об этом. Стэна и Синтию Мур, Морристаун, штат Нью-Джерси. Я позвонила им и спросила, могу ли к ним приехать, они разрешили, и в конце весны в одно из воскресений я туда отправилась. Я нашла примерно то, что и ожидала: засаженная кленами улица с домами, выстроенными на разных уровнях, на подъездной дорожке новенький фургончик с наклейкой на заднем стекле, призывающей к амнистии, и с другой наклейкой, на бампере, с протестом против проводимого в штате референдума («Не голосуйте за список 171!»). На гараже закреплена корзина для баскетбола. (Уитт играл в баскетбол? Странно. Он даже на велосипеде ездил с трудом.) И наконец, сами Муры, симпатичные, либерально настроенные люди среднего возраста. Голосуют за демократов. Принадлежат к унитарианской церкви[74] (Синтия — крещеная еврейка), в прошлом пацифисты, борцы за гражданские права.

Дом их обставлен сборной мебелью без претензии на стильность; на стенах постеры в металлических рамках и оригинальные картины. В гостиной, где меня усадили на обитый коричневым вельветом диван, полно книг, и ясно, что их читали и читают; на одной из стен огромная стереосистема, вокруг нее громоздятся во множестве долгоиграющие пластинки и диски. Боюсь, что я (это я-то, которую с детства приучали не задавать неуместных вопросов!) применила к Мурам лучшие достижения техники антропологического опроса. К счастью, эта американская чета, видимо прошедшая сквозь горнило множества групповых собеседований разного рода, не предъявляла претензий по поводу вторжения в их частную жизнь. Они были без памяти рады новостям об их сыне.

Я узнала, что, когда Синди после очередного аборта в результате неудачной операции лишилась возможности иметь детей, они с мужем решили усыновить ребенка, и — вопреки предубеждениям расистски настроенных буржуа, — ребенка, принадлежащего к одному из угнетаемых меньшинств. Колесо судьбы повернулось и предоставило им возможность усыновить мальчика в возрасте десяти недель, мать которого родила его в больнице Бельвю в Нью-Йорке и улизнула оттуда на следующий день после родов, оставив фальшивый адрес. Они дали ему имя Малькольм (без всякой связи с кем-либо) Де Уитт (в честь незадолго перед этим скончавшегося отца мистера Мура). Он был просто куколкой. Это определение я услышала из уст миссис Мур и записала его. Куколка куколкой, но, как заметил тут же мистер Мур, с первой недели он был острым, словно гвоздик с большой шляпкой. Воспитывали его в соответствии с новейшими гуманитарными установками — много движения, много внимания, никакой слащавости, Моцарт в детской, Монтессори[75] до поступления в школу. И они хотели привить ему принципы уважительного отношения ко всем расам. У Муров было множество друзей среди афроамериканцев и знакомых, усыновивших детей иной расы. В церкви, которую они посещали, было полно таких ребятишек — маленьких корейцев, маленьких китайцев, маленьких чероки, маленьких мулатов всех оттенков кожи, — и Мурам это казалось преддверием Утопии. И это могло быть так. Господь благослови их щедрые души, славные они люди, вот что главное.