– И ты этому так радуешься? – попробовала неуклюже пошутить я. – Тому, что здесь затевается?

– Но ведь раз мы точно знаем, что что что-то затевается, то у нас есть и больше шансов это предотвратить!- возразил Ойшин.

… За Дэвидом Ратклиффом была установлена двойная слежка: наружняя, то есть за пределами базы- силами кружковцев и внутренняя, то есть на самой базе- с помощью Луиса. Положение там облегчало то, что Дэвида поселили в одну палатку с его другом Сэмом Джонсоном. По словам Сэма, Дэвид вел себя высокомерно. И всем своим существом давал понять, что здесь он ненадолго и что он не простой смертный пилот. Сэма это его высокомерие ужасно раздражало. Ну, а уж когда Дэвид по вечерам после ужина начинал хвастаться своими военными «подвигами», включавшими бомбардировки деревень в разных странах в качестве карательных операций, о чем он рассказывал с неизменной гордостью, нервы у Сема не выдерживали. Он-то и рассказал Луису, что Дэвид носит прозвище Черный Сокол. Черным его прозвали потому, что он специализировался по ночным вылетам. Он сам об этом рассказал.

Действительно все описанное было похоже на правду. Только вот откуда тогда могла знать о его существовании не пользовавшаяся особым расположением командования Зина – и о том, что он собирался прибыть на Кюрасао? Не противоречит ли это здравому смыслу?

Нам казалось, что мы наконец-то близки к там необходимой нам всем разгадке. Но вместе с тем начали возникать и загадки новые.

Через некоторое время наблюдение – как наружнее, так и внутреннее – доложило, что больше всего времени Черный Сокол проводит в компании полковника Ветерхолта. Хотя по логике вещей, казалось бы, не должен: ну что ему делать с такой постоянностью в компании полковника чужой, хотя и дружественной армии, вместо своих собственных? Мы гадали и так, и эдак, но найти очевидной и объяснимой связи между ними не могли. А уже приближался конец ноября…

Дэвид периодически вылетал на F-16 – тренировался, но больше времени чем на своей собственной базе, проводил на базе голландской. И в один солнечный и ветреный день Тырунеш сказала мне утром в офисе:

– Знаешь, Саския, мне думается, что у нас есть один способ достаточно быстро выведать у них нужную нам информацию. Только не знаю, как ты к этому отнесешься…

– К чему?

– К тому, что ты нравишься полковнику Ветерхолту. Помнишь, ты мне сама говорила?

– А как, по-твоему, я могу к этому относиться? -ответила я. Я уже поняла, что она имела в виду, к чему она клонит и, если честно, поежилась от одной даже такой мысли. Тырунеш почувствовала это:

– Саския, я не призываю тебя ни к чему, выходящему за рамки приличия. Но хотя бы некоторый интерес к нему ты временно можешь проявить? Если это, может быть, наша единственная возможность…

– Ты уверена, что это может принести какой-то результат, кроме возобновления его нездорового ко мне интереса? Я как раз не могу нарадоваться, что он оставил меня в покое, а ты предлагаешь мне подбросить дровец в костерок…

– Саския, времени осталось мало… Сейчас или никогда. Этот Дэвид проводит с полковником на голландской базе по меньшей мере 3-4 часа, включая субботы и воскресенья или ездит с ним вместе по острову, словно изучает что-то. Ты думаешь, они бы стали этим заниматься ради развлечения? Если мы сейчас ничего не сделаем, то потом, когда погибнут невинные люди, мы будем локти себе кусать, что были такими чистоплюями. Да если бы это я его интересовала, я бы ни секунды не сомневалась…

– А я и не сомневаюсь, – сказала я, покраснев до ушей. – Раз надо – так надо.

При упоминании о людях, которые каждый день ходят по этой земле вокруг нас, не подозревая о том, что их уже решено принести в жертву, сделать «побочным ущербом» «борьбы за свободу и демократию» по рецепту Вашингтона мне стало так стыдно за собственный эгоизм, что у меня на глазах выступили слезы.

«Вспомни пример Юдифи,»- сказала я себе, -«А ведь тебе даже никто не предлагает отрезать полковнику голову. Просто немного с ним пококетничать.» Хотя в глубийне души я была совсем не уверена в том, что этого окажется достаточным для того, чтобы приблизиться к нашей цели.

– Я попробую, – сказала я Тырунеш, – только, чур, не ругаться, если у меня ничего не выйдет. Я совсем разучилась кокетничать с людьми ради упражнения. И, честно говоря, рада этому.

При этих словах слезы снова выступили у меня на глазах. Потому что я вспомнила товарища Сон Ри Рана….

… Мы с Тырунеш договорились, что первую попытку я произведу у нас в офисе. Она выйдет, чтобы нам не мешать, а если полковник клюнет на удочку и начнет преступать рамки приличия, я уроню со стола тяжелое пресс-папье, и Тырунеш сразу же вернется. Я упросила ее об этом, потому что была совершенно морально не готова к тому, чтобы просто даже намекнуть полковнику на то, что он мне якобы приятен. Для меня сделать это было намного труднее, чтм взобраться на вершину Кристоффель-берга.

Тырунеш сочувствовала мне.

– Алану пока ничего говорить не будем. Посмотрим сначала, выдаст ли нам этот старый голландский орел хоть какую-нибудь полезную информацию с первого раза.

– Военный человек? С первого раза? Профессионал, которого наверняка предупреждали о шпионках? – воскликнула я, – Не думаю. Для такого надо съесть с ним не один пуд соли. Мягко говоря….

– И все-таки, попробуй, Саския, а?- взмоилилась Тырунеш, – К сожалению, это лучшее из того, что мы сейчас можем сделать. Не похищать же нам его с целью допроса! Тогда бы действительно все пошло насмарку.

И я скрепя сердце обещала ей попробовать.

….Голландский полковник Геррит Ветерхолт обхаживал меня уже давно. Неуклюже и неумело, как это умеют только голландские мужчины. Иногда они, стараясь стать привлекательными, пытаются копировать стиль антильцев, ухаживая за женщинами – не понимая, что тем самым превращают себя в совершенное посмещище. Но полковник был не из таких – это был Hollander до мозга костей- recht voor zijn raap. Антильцев он глубоко презирал. И это делало его еще более для меня неприятным.

Я с отвращением ожидала вторника, когда он должен был появиться в нашем офисе. Но судьба столкнула нас раньше – в понедельник, во Всемирном Торговом Центре (на Кюрасао есть свой, мини-версия), на пресс-конференции, посвященной выпуску нового ликера знаменитой фабрикой «Блю Кюрасао». Не знаю, с какой стати полковник там оказался – возможно,он был поклонником этого напитка. Я успела заметить, что выпить полковник не прочь.

Полковник был приятно удивлен, когда понял, что улыбаюсь я именно ему. Сначала он был в этом не уверен и даже несколько раз оглянулся, перехватив мой взгляд, словно искал за своей спиной кого-нибудь, кому на самом деле предназначалась эта моя улыбка. Но никого там не обнаружив, он покраснел как мальчишка и минут через десять уже вовсю улыбался мне в ответ. Я мысленно даже удивилась легкости, с которой это произошло. Он, кажется, даже не задался вопросом, а почему это я раньше так усиленно избегала его, а теперь вдруг стала ему улыбаться.

Наконец по окончании пресс-конференции полковник не выдержал и подошел ко мне в фойе. Он пожал мне руку и сказал по-английски (говорил он со мной на смеси английского и голландского, хотя мог бы и только по-голландски, но у многих голландцев это чуть ли не врожденное – говорить с иностранцами на английском, как бы подчеркивая «не доросли вы еще до нашего языка»):

– Очень приятно Вас видеть, Саския. Давно уже Вас не видел, а Вы за это время только похорошели.

– Спасибо, полковник, – смущенно сказала я.

А он нагнулся к моему уху и неожиданно прошептал:

– Вы мне нравитесь.

И тут же, видимо, подумал, вдруг я его еще неправильно, платонически пойму – и добавил:

– Я Вас люблю.

Интересно, неужели он действительно не понимает разницы между этими двумя вещами? Может, потому что это чужой для него язык? Или разница эта для него чисто физическая?

«Ага, это теперь любовью называется!»- с тоской подумала я и изобразила подобие улыбки. Но мой язык упорно не поворачивался сказать: «И я Вас тоже». Не совсем же он идиот, чтобы в такое поверить?!