Но деваться ей было некуда- дома родителям надо было поднимать на ноги еще двоих ребятишек, родившихся еще в то спокойное время, когда никто и не подозревал, что детей может быть не на что растить… Зинаида попробовала податься в модельный бизнес – благо, внешность ей это позволяла, а все девичьи журнальчики наперебой твердили о том, какая сахарная жизнь у моделей, но жизнь эта на поверку оказалась все в том же духе, что и в ларьке…
Она совсем уже было отчаялась, но в это время одна из ее колхозных подружек выскочила замуж в Германию. По переписке. Ей теперь бурно завидовал весь колхоз- слушая рассказы ее мамы, рассматривая присланные ею фотографии («это наш дом», «это наша машина») и подарки, присланные ею родным. Завидовали ей на редкость дружно – несмотря на то, что немецкий супруг был лет на 30 ее старше и на редкость невзрачен. Зинаида, которой к тому времени уже исполнилось 19 лет – по сельским понятиям, чуть ли уже не старая дева, – тоже загорелась желанием устроить свою судьбу. Сфотографировалась в бикини на фоне старого маминого ковра в вульгарной позе (ей сказали, что это называется «сексапильно» и что после этого отбою не будет от западных женихов), послала фото в какое-то московское брачное агенство – и стала ждать принца.
Принцы попадались какие-то странные – никто не стремился спасти русскую красавицу и умницу от нужды, все только просили еще побольше подобных фотографий. Но наконец принц нашелся – в лице неюного уже американца по имени Джерри, который письменно заявил ей, что влюбился в нее с первого взгляда и попросил стать его женой. Джерри было почти 50, и жил он в небольшом городке у черта на куличках, но Зинаиду это не пугало.
Воображение рисовало ей радужные картинки мирного сельского быта – похожего на то, каким был их ростовский колхоз до перестройки. Золотые пшеничные поля, играющие в степи дети… И – добрые люди, которые не ищут, как тобой можно воспользоваться, а потом выбрасывают тебя на обочину, когда ты не станешь им больше нужна…
Зинаида внушила себе, что влюблена в Джерри. И даже его фотография ее не испугала. Лишь бы только уехать, уехать поскорее и навсегда – чтобы ее детям не пришлось пережить то, что пришлось пережить ей, чтобы быть в состоянии помогать родителям.
Вот о чем она думала по пути в Америку, в самой уже Америке, идя под венец с Джерри и даже во время первой брачной ночи с ним.
Но жизнь в Америке оказалась совсем не такой, как она ее себе представляла. Совсем не похожей на добрый и мирный советский ростовский колхоз. В детали Зинаида не стала вдаваться, но я поняла, что Джерри оказался по уши в долгах и бил ее как сидорову козу. С большим трудом смогла Зинаида сбежать от него и с еще большим трудом – с ним развестись, но все-таки остаться в Америке. Вернуться домой означало бы для нее не просто экономические трудности – означало бы потерю лица. Вещь гораздо более страшную в сельской местности.
…Шло время, а принц на белом коне все так и не встречался Зине. Ей пришлось поработать посудомойкой, официанткой, няней и даже девушкой по вызову. Но Ричарды Гиры так все и не попадались на ее жизненном пути. Да что Ричард Гир – она согласилась бы уже даже на О. Дж. Симпсона! Она просто не позволила бы ему с самого начала так обращаться с нею, как он обращался со своей Николь. А потом содрала бы с него кругленькую сумму, развелась бы и уехала куда-нибудь в Канаду. Брак с Джерри закалил Зинаиду, и теперь она уже не потерпела бы такого обращения ни от одного мужчины. Скорее сама бы стала так с ними обращаться.
Но ей уже исполнилось 26, а принца все не было. Неужели же так и оставаться Золушкой до конца жизни – добродетельной и по уши в золе, когда где-то на свете есть хрустальные туфельки? И тогда она записалась в американскую армию – где еще можно встретить сразу столько холостых и молодых мужчин, как не там? Да еще и неплохо приплачивают за вращение в их кругах – по крайней мере, по сравнению с оплатой посудомойки?
В армии Зина приобрела специальность механика, вскоре пошла на повышение по службе и впервые в жизни ощутила профессиональную гордость. Об этической стороне своего поступка она никогда не задумывалась. Этика умерла для нее вместе с Советским Союзом. Гоголевские слова «отчизна есть то, чего ищет душа наша» никогда не мучали ее своим холодным кощунством. «Неужели жить как те черви из анекдота – всю жизнь в навозе, только потому, что «есть такое понятие – Родина?» – рассуждала она.
Через некоторое время, уже в Ираке, ей встретился Фред. Компанейский, веселый любитель компьютерных игр, гамбургеров и стейков, он легко купился на ее карие глаза с поволокой и казацкий свекольный борщ.
Им было так хорошо вместе – даже в Ираке. Так весело – даже во время песчаной бури, даже во время ночных обысков домов этих арабских придурков. Рядом с Фредом Зина почувствовала себя наконец 100%-ной американкой и ничего не боялась, даже придорожных мин. А потом… потом его убили. Сбили вертолет, на котором он летел. На ее глазах. И с тех пор жизнь уже никогда не была для нее прежней.
Зинаида, наверно, очень хотела, чтобы ее пожалели. Ее рассказ даже отдавал местами нотками из толстовского «Петра Первого». «Хоть бы опять тошнота заволокла глаза, – не было бы себя так жалко… Звери – люди, ах – звери… …Жила девочка, как цветочек полевой… Даша, Дашенька, – звала мама родная… Зачем родила меня?.. Чтоб люди живую в землю закопали… Не виновата я… Видишь ты меня, видишь?»
Я пыталась ее пожалеть, но мне совсем не было ее жалко. Мне было жаль Наташу- жертву секс-рабства, а вот Зинаиду – нет.
Вместо этого я представляла себе тех, чьи дома они с Фредом так весело обыскивали. Их перепуганных, плачущих детей. И в моей душе росло чувство гадливости по отношению к этой своей, если так можно выразиться, соотечественнице. Поступок Зинаиды был равноценен тому, чтобы записаться в мясники – после того, как твои родные погибли на бойне. Да еще к тому же и гордиться этим. А Зинаида явно гордилась – и своей формой, и своим купленным чужой кровью паспортом. Из такого сорта людей выходили в войну полицаи. Они ведь тоже шли в услужение к немцам потому, что им «не хотелось жить в дерьме». Вместо этого им хотелось втаптывать в дерьмо других людей….
Как бы скверно ни обращалась с тобою жизнь, нельзя превращаться в недочеловека, пользуясь этим в качестве оправдания. Можно ошибаться, можно натворить глупостей – но нельзя позволить себе озвереть.
– С нею тебе надо будет держать ухо востро, – сказал Ойшин, когда мы вернулись к себе.
– Это я уже поняла, – вздохнула я.
На душе у меня было тревожно. Не только и не столько из-за беспокойства за свою безопасность, сколько из-за всех тех мыслей и чувств, которые разбудила во мне встреча с этой хуторянкой. Очень серьезных мыслей – о смысле человеческой жизни.
Появление Зины на базе словно подхлестнуло меня плеткой. Всю неделю у меня буквально все валилось из рук. Так, по крайней мере, мне казалось. Хорошо, что на этой неделе экскурсия по базе у меня была всего одна. Мне казалось, что я даром копчу небо. Мы ведь так и не узнали еще до сих пор, что означают те загадочные слова о самолете и о мышеловке для Чавеса. И я так и не встретилась еще с товарищем Орландо – хотя наша встреча должна была состояться еще в середине мая.
– Он задержался в Европе по делам, – объяснила мне Тырунеш.- Не волнуйся, он скоро приедет.
По вечерам я чувствовала, что у меня начинают сдавать нервы. Особенно когда я вспоминала ребят и Лизу. Очень хотелось, чтобы рядом хоть ненадолго оказался понимающий человек, с которым можно было бы обо всем этом поговорить, Да, Ойшин был моим товарищем, но он сохранял в разговорах определенную дистанцию, и я была не уверена, понял ли бы он меня, если бы я поделилась с ним размышлениями, которые вызвала у меня встреча с Зиной. «Ри Ран, вот он бы уж точно понял»!- уже в который раз за последние месяцы думала я. И перечитывала в который раз его милые, затертые мною до дыр простые и ласковые строчки, которые я давно уже выучила наизусть. Но мне по-прежнему хотелось видеть эти округлые, аккуратно выведенные им буквы- он будто сам представал передо мной при этом, такой же аккуратный и подтянутый. Я до боли в глазах разглядывала перед сном единственную его фотокарточку, которая была у меня с собой, стараясь потом воспроизвести в своей памяти каждую черточку его лица. И отсчитывала дни до предстоящего свидания Ойшина с Сирше – через нее приходили ко мне редкие весточки от моих близких. Я представляла себе, как получу еще несколько строк, написанных рукой Ри Рана. Они были так нужны мне сейчас- словно кислородная маска для оказавшегося в безвоздушном пространстве. При одной мысли об этом у меня теплело в душе.
