Они так любят квохтать по поводу советских «гулагов», но ой как не любят вспоминать о том, чем.же именно в это время занимался их собственный империализм, обеспечивающий им, как их кумиру Дж.Орвеллу, его любимые «индийский чай», «крепкий табак» и «красное и белое вина», под которые так хорошо мечтается о революционных преобразованиях. И апартеид в Южной Африке, с которым боролся лично Мандела, без которого у них не обходится ни один поп-концерт, тоже возник как-то сам по себе, на пустом месте. Кто за ним стоял, кто его поддерживал – бог его знает. Ну не эти же приличные люди – главы их государств и бизнесмены, которые сегодня в обязательном порядке ездят на поклон к Манделе, как мусульмане- в паломничество в Мекку!
Они не стесняются торговать фотографиями похорон своих бывших товарищей – подобных Че, которые пожертовали своими жизнями в борьбе. По 17 фунтов стерлингов за штуку. «На благотворительные цели», как говаривал Карлсон, который живет на крыше, собирая в шляпу с детей по конфетке… Их не смущает, что каждыи раз, когда они начинают читать публике свои воспоминания о знакомстве с безвременно ушедшим от нас борцом (из года в год начинающеся фразой «*** был простым парнем, таким же, как я или вы…»), рядом не оказывается ни родных, ни близких покойного – слишком тошно им присуствовать при торговле памятью дорогого им человека…Это их «делегаты» – борющиеся за обьединение своей собственной страны (так, по крайней мере, они заявляют о своих целях) «выразили поддержку возвращению в Косово цыганских беженцев, праву на самоопределение для курдского народа, обьединению Кипра и самоопределению для Косово и Черногории».
Откуда такая империалистическая каша в их светлых социалистических головах? Почему они считают, что обьединение Кипра или Ирландии – это прогресс, а что Югославию надо добить уже совсем до конца, чтобы не рыпалась? И – ни слова ни об истории Югославии, ни о сербских беженцах из Косова, как будто они то ли не люди, то ли их вообще нет в природе, ни слова о том, что «самоопределившееся» – при поддержке западного империализма -Косово превратилось в бордель, невольничий рынок и поставщика героина европейского масштаба…. Указывать им на это бесполезно. «Мы – наследники Че Гевары! А, кроме того, у него бабушка ирландка была», – с пафосом скажут вам.
…. В детстве кажется, что так легко стать любимым тобой героем. Например, Зорро. Надел черный плащ, взял в руки игрушечную рапиру, помахал ею – и готово! Некоторые люди упорно не хотят взрослеть. Им еще и в 20, а то и в 30 продолжает казаться, что стоит нацепить черный берет и заветную футболку – и они тут же становятся такими, как Команданте. Но Че – не Зорро, не Робин Гуд и не Стенька Разин. Че был коммунистом. Одним из тех, кого эти же люди так страстно ненавидят. И они постоянно и упорно об этом забывают.
«В этой жизни умереть не сложно! Сделать жизнь значительно трудней!»- писал В.В. Маяковский. Да,- и особенно трудно сделать жизнь для других, для народа. Это тяжелое, неблагодарное, кажущееся бесконечным, как постоянная прополка огорода, занятие. Молодчики в беретах и футболках считают, что герои огородов не пропалывают. Это «скучное» занятие оставлено ими на долю «диктаторов».
ИХ Че не расстреливает и не сажает «деловых людей», захотевших «заняться бизнесом» (за чужой счет) в тюрьмы, не проверяет работу различных организаций в своей стране. Вместо этого он бегает с винтовкой по джунглям или лежит, расстрелянный, на столе, глядя на них страдальческим взором мученика. Так им приятнее.
Их Че, Че с футболок – не тот, которыи руководил кубинским банком, не тот, который занимался кубинской промышленностью, даже не тот, который рубил сахарный тростник в полях; не тот, который писал матери одной из «жертв репрессивного режима Кастро», Лидии Арес Родригес: «… Но я должен сказать Вам, что по моему личному мнению, Ваш сын должен отсидеть свой срок, потому что совершение преступления против социалистической собственности – это серьезнейшее из преступлений, вне зависимости от каких бы то ни было обстоятельств. Сожалею, что должен сказать вам об этом и сочувствую страданию, которое это вызовет у Вас, но я не исполнил бы свой революционный долг, если бы я не делал этого честно».
Интересно, как назвали бы они такого Че, объявись он сегодня у нас в России?…
****
Донал, естественно, не стал провожать меня в аэропорт. Его миссия на этом была выполнена, и даже лучше будет, если его в нашей компании больше никто не увидит.
В аэропорту я не стала ждать Ойшина, сама прошла регистрацию и отправилась на посадку. В конце концов, все равно мы летим в одном самолете. Мы оба окажемся в Париже. Неужели мне еще надо будет до этого сидеть с ним рядышком целых 10 часов?
Но какой-то злой рок не давал мне от него избавиться: наши места оказались рядом! На серединном ряду «Боинга». Слева от меня сидел кубинский спортсмен-инвалид, возвращавшийся, судя по всему, через Париж домой вместе со своей сборной – с Паралимпийских игр, рядом с ним – какая-то белокурая молодая красавица-англичанка, а справа – этот самый герой национально-освободительной борьбы, miho konosi komo менеджер по починке старой мебели.
Я не смотрела на Ойшина, старалась даже плечом его не касаться. И не дышать.
Самолет выкатился на взлетную полосу. Я не слышала привычного инструктажа стюардессы. Что теперь будет, как я смогу работать с ним вместе после всего, что было? Жить с ним под одной крышей? Ну вот, пожалуйста! Я разозлилась на себя даже за то, что подумала об этом.
Первые полчаса полета мы молчали и не смотрели друг на друга.
Я решила не говорить с ним первой. Наконец Ойшин не выдержал и наклонившись ко мне, тихо сказал:
– Ну, здравствуй! Как жизнь? Дети как?
– Хорошо, спасибо. А что тебе, собственно, за дело до моих детей?
– Да ничего, – посмотрел Ойшин на меня удивленно, – Просто когда ты пропала, я спросил у нашего общего друга, что с тобой случилось. Он сказал мне, что ты ждешь ребенка. Я спросил, а от кого. А он ничего не ответил, но как-то странно на меня посмотрел…
Странно? Ну конечно, ведь Дермот же решил, что…
Мне стало смешно до коликов в животе, и раздражение мое незаметно растворилось.
– Дело было не в детях, а в том, что изменилась обстановка. И в том, что то, чем мы тогда с тобой занимались, вам все равно уже было не нужно. И я это к тому времени уже поняла.
Ойшин тихонько толкнул меня плечом, чтобы я не сказала лишнего. А я и не собиралась говорить лишнее.
– Об этом мы потом с тобой поговорим, ладно? -прошептал он сквозь зубы. Я только пожала плечами – сам завел этот разговор. Хочешь – поговорим, не хочешь – не будем говорить. Мне от тебя скрывать нечего.
А тем временем по левую руку от меня разыгрывалась маленькая человеческая драма.
Кубинцу понравилась его хорошенькая соседка- белокурая Жози из какого-нибудь Дорсета, и он, естественно, по-кубински пытался забросать ее комплиментами. Боже упаси, он вовсе не приставал к ней – он просто оказывал ей знаки внимания. Но на непонятном ей испанском языке. А еще у него с трудом поворачивался язык из-за церебрального паралича – и именно это, по-моему, напугало ее больше всего. Жози смотрела на него почти с какой-то гадливостью и незаметно пыталась от него отодвинуться.
Когда я увидела, как эта хорошенькая дурочка реагирует на спортсмена-инвалида – красивого темнокожего парня, на которого заглядывались бы девушки всех времен и народов, если бы он не сидел в инвалидской коляске и не говорил бы с таким большим напряжением, я вспомнила СИРЕН, вспомнила танцующих кубинских докторов -и у меня сжалось сердце. Маленькая, глупая английская мерзавка!
– Давайте поменяемся с Вами местами!- предложила ей я. Она обрадовалась так, словно я явилась на белом коне спасти ее от ужасов преисподней:
– Ой, правда? Вы уверены? Спасибо, огромное Вам спасибо!
Пустая глупышка.
– Чего это она? – недоуменно сказал кубинец мне, когда я села с ним рядом. – Ничего не сказал же чике , кроме того, что она красивая…
