Голингер именует Кюрасао «третьей американской границей».
«До февраля 2005 года Кюрасао не вызывал больших хлопот для венесуэльской безопасности, потому что на американской базе FOL там было только 200 солдат. Все изменилось, когда на Кюрасао без объявления прибыл американский авианосец «Сайпан»… одно из главных суден для перевозки сил вторжения, он прибыл на Кюрасао более с чем 1400 морскими пехотинцами и с 35 вертолетами на борту. Когда венесуэльское правительство отреагивало на этот недружественный жест, американский посол У. Браунфилд заявил, что виноват «разрыв в коммуникацих», одновременно при этом заявляя: «наше желание – чтобы было больше визитов кораблей на Кюрасао и Арубу (которая находится в 15 милях от берега Венесуэлы) в ближайшие недели, месяцы и годы».
Эта завуалированная угроза принесла плоды в апреле 2006 года, когда в порт Виллемстада вошли авианосец «Джордж Вашингтон» в сопровождении 3 военных кораблей. Всего на их бортах насчитывалось 86 истребителей и более 6500 морских пехотинцев. Кроме того, примерно в то же время у берегов Венесуэлы находилась американская атомная подлодка – для перехвата сообщений из Венесуэлы. А в июне того же года на берегах Кюрасао прошли военные учения «Карибский лев», целью которых провозглашалось «взятие в плен выдуманного лидера повстанцев «Уго ЛеГрана »… У кого-то еще есть после этого сомнения, какие планы строит американская военщина?.
…Слава богу, что ни мама, ни Ри Ран не знали, в какое волчье логово посылает меня родная партия. А то волновались бы за меня, переживали…. При мысли о них -о маме, о ребятах, о Ри Ране – у меня стало тепло на душе.
… И поэтому у вас есть только 3 дня, – закончил свою речь Донал.
Я посмотрела на незадачливого ирландского любителя рыбалки.
– Что Вы знаете о Кюрасао?
Он развел руками:
– Ничего. Видел, где это- на карте.
– Так… – я посмотела на Донала вопросительно,
– Дженни, я уже объяснял: нехватка времени, нехватка ресурсов. Мы собирались другого человека отправить с тобой, но он в последний момент передумал. Он только что дом новый купил, понимаешь, его обставлять надо… ну, а пока мы нашли другого подходящего товарища…
«Ой, ну до чего же мне повезло!»- подумала я со злом.
– Ну, понимаешь?
– Нет, честно говоря, не понимаю, – сказала я, а про себя подумала: «Ну конечно, мальчики состарились, и у них кончился адреналин!».
Но Донал по-ирландски пропустил мимо ушей то, что не хотел слышать:
– Но ведь ты-то там даже жила когда-то, как мне говорили! Чего же еще-то нужно?
– Донал, но ведь прошло больше 15 лет! Там все изменилось. Сравни свой Белфаст с Белфастом 15-летней давности.
– Между прочим, это не мой Белфаст, я из Кроссмаглена!- уточнил он. – Во-первых, там на месте есть наши люди, которые тебя во все новости посвятят. Только у них нет подхода к тем источникам, которые нас интересуют. Они не из тех социальных и расовых слоев, чтобы туда попасть. А для тебя это – первейшая задача. Ну, и главное – что ты при этом вдобавок хорошо знаешь местных людей и их менталитет. Это очень подходящая комбинация.
«Да уж, – невесело подумала я, – их менталитет я знаю… Как-то после развода уже, в Ирландии прочитала в голландской газете, что в Роттердаме мальчик -подросток катался на велосипеде по тротуару. Голландская женщина сделала ему замечание. А он пошел к себе домой, взял пистолет и прострелил ей ногу… Я еще не дочитала статью, как сказала себе: «Мальчик наверняка был антильский!» И попала в точку. Я вовсе не считаю всех антильцев хулиганами. Просто я каким-то шестым чувством поняла, что когда ему сделали замечание, мальчик этот почувствовал то же, что чувствовал в отношениях со мной Сонни: «Don't mess with me!»
– Так, на чем я остановился? Ты меня все время сбиваешь! В Кашкаише тебе, Дженни, придадут внешность Саскии и вам обоим выдадут другие паспорта. Ойшин знает, где и кто. Ну, значит, обо всем договорились? Пойдем вниз скорее, Дженни, а то наш китаец сейчас без нас уедет!
И мы с Доналом пошли вниз. А Ойшин остался на своем пеньке со своим термосом.
– До завтра!- сказала я ему, мило улыбаясь, и не без удовольствия увидела, до чего он перепугался.
Впрочем, самой мне тоже было очень не по себе. Несмотря на все мои бодрые улыбки.
****
Вечером я долго ворочалась в гостиничной кровати. Снова всплыло обжигающее чувство обиды, которое я так долго всеми доступными мне эмоциональными и рациональными метлами и вениками загоняла вглубь своей души. Обиды не только и не столько на Ойшина, сколько на всех них, поклонников инвестиционных «революций» с рыночными физиономиями. Которые смеют при этом еще брать на вооружение имена покойных героев! И оправдывать собственный оппортунизм тем, что якобы «вот если бы он жил в наше время…»
… Если бы Че Гевара не погиб в Боливии в далеком 1967 году, его портрет вовсе не красовался сегодня бы сегодня в таких количествах на футболках «бунтующей» западной молодежи. Более того, та же самая молодежь, которая нарасхват покупает эти футболки, скорее всего, клеймила бы его за то, что он «недемократичен», за то, что он «вместе со своим сообщником Фиделем – диктатор».
Да, если бы Че был жив, он определенно не был бы героем – ИХ героем. Он был бы «диктатором», – как Фидель и Чавес. Они предпочитают Че Фиделю именно потому, что он умер, а Фидель – живет и продолжает строить новую жизнь на Кубе. Они любят только таких революционеров, которые погибают – и лютой ненавистью ненавидят оставшихся вопреки всему в живых. Потому что о погибшем всегда легко можно сказать, что он не сделал бы того или этого – всего, что не вписывается в их красивые детские фантазии о бескровных революциях, в которых, как в концовке народных сказок, все «живут-поживают, да добра наживают». О революциях, которые происходят сами собой, как весенний дождик, проливающийся из набежавшей тучки. О революциях, которыми все довольны, включая народных угнетателей и «крутое» ворье всех мастей.
Такой придуманный Че – герой людей, которые ничего в жизни не доводят до конца, кроме разве что реализации своих зачастую непомерных личных амбиций. Людей, для которых форма важнее содержания. Людей, для которых борьба может быть исключительно «с автоматом в руках» (причем желательно- в руках кого-нибудь другого, а они только со стороны будут любоваться, – ну, в крайнем случае, поддержат лозунгами).
Пожертвовать собой – без истерик, с чувством собственного достоинства, – ради дела, которому была посвящена вся жизнь, как Че, они тоже неспособны: попробуй их только тронь, так раскричатся про «права человека» и «репрессии», что в ушах зазвенит. Очень уж они любят выставлять себя, неповторимых, «жертвами тоталитаризма.» Такие уж жизненные установки у нашей «пострадавшей от террора» интеллигенции. Что им до коммунистов и комсомольцев, которые шли на смерть, ни слова не вымолвив, как «предатель» Павлик Морозов, или призывая людей к борьбе, как Зоя. Или как брат моей бабушки, которыи после 20 лет лагерей только шутливо отмахивался: «За что боролись, на то и напоролись!» – и остался до конца своих дней настоящим большевиком.
Согласно тем, кто так любит щеголять сегодня на Западе в черных беретах и футболках со знакомым нам всеми ликом, всего этого вообще не было. ГУЛАГ – был, русская революция – «самое ужасное событие ХХ века»,- была, а вот, к примеру, героического сопротивления коммунистов в годы Второй Мировой в Европе – не было. Были гитлеровские лагеря, но томились в них исключительно «евреи, цыгане, гомосексуалисты, инвалиды и социалисты», а вот коммунистов – не было (согласно, в частности, ирландским левым).
Туманные прогрессивные «социалисты» – были, а «реакционных» коммунистов – ну, не было в лагерях, и все. ( Как и славян). Кто организовывал сопротивление в тылу врага и восстания на оккупированной территории? Не иначе, как гомосексуалисты. Или цыгане. А уж такую «кощунственную» мысль – что на самом деле очень многие евреи были одновременно и коммунистами-борцами с фашизмом, – ни один из господ в футболках и беретиках не осмелится и высказать вслух. Евреям полагается (по Спилбергу, по которому их учили истории) быть жертвами фашизма, а даже если и борцами с ним, то ни в коем случае не могли же такие интеллигентные люди быть «этими гадкими сталинистами», победившими фашизм…
