В довершение ко всему, пару раз пытался приходить к моей двери Куивин и трезвонил в нее как сумасшедший – а дверной звонок у меня не отключался…. В конце концов я просто вынуждена была обратиться в полицию. Краснея, я поведала пожилому гарду , что один человек не дает мне покоя, хотя я давно уже сказала ему, что не желаю иметь с ним ничего общего. О том, что случилось на самом деле, мне было слишком стыдно говорить. Сержант выслушал меня с таким же, как Нора,человеческим сочувствием и пообещал позвонить домой этому типу и поговорить с ним, чтобы тот прекратил свои преследования. Не знаю, сделал он это или нет, но с тех пор Куивин больше не появлялся.
Через месяц – который показался мне бесконечным – приехала мама, и первое, что она сказала, увидев мое жилье, которым я так гордилась, было уже упоминавшееся мною: «Боже мой, ты живешь в чужом подвале!». Мама просто не имела ни малейшего представления, что такое начинать жизнь в новой, чужой стране, где не на кого опереться. Социализм настолько «избаловал» ее, что она, видимо, всерьез ожидала, что я уже через полгода здесь обзаведусь собственным домом и начну преподавать где-нибудь в университете. Ведь нашим принципом было «от каждого по труду, каждому – по способностям». У нее в голове не укладывалось, что может быть так, что способности твои просто никому не нужны. Ее комментарии нанесли чувствительный удар по моей и без того еще до сих пор хрупкой уверенности в своих силах. Я считала, что мне все-таки есть, чем гордиться: за полгода я смогла найти в новой стране относительно приличную работу, хорошее по меркам моей зарплаты отдельное (а это здесь такая редкость!) жилье, освоить совершенно новую для меня специальность, адаптироваться к местной жизни, в конце концов, несмотря на все препятствия, привезти сюда их …. Я только еще осваивалась в роли семейного кормильца – провайдера – в роли, которую обычно в западной семье берет на себя муж/ отец, и привыкала к новым связанным с этим обязанностям. Мамины ремарки перечеркивали все мои скромные достижения на этом поприще и заставляли меня ощущать себя маленькой и никчемной.
А ведь я так старалась! Одновременно, не сходя с рабочего места, я пыталась с помощью интернета и телефона найти, где же в Дублине лечить Лизу, где она сможет пройти реабилитацию. Знакомые ирландцы очень хвалили мне свою систему здравоохранения. Я снова обратилась за советом к знакомым уже женщинам из Citizens Information Centre. Так в нашей жизни появился социальный работник Патрик Дойл.
Он возник на пороге неожиданно – пожилой человек с седыми волосами и с резкими чертами лица (потом он рассказывал, что его предки были бежавшими в Ирландию французскими гугенотами).. Выглядел он очень серьезно, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он в то же время любитель пошутить: шутил Патрик тоже с каменным выражением лица. Именно с таким лицом он рассказывал о том, как когда он молодым жил в Англии и ухаживал за своей будущей женой, то очень старался произвести на нее впечатление своей игрой во время футбольного матча. Окрыленный победой, разгоряченный, подошел он к ней после финального свистка судьи, а она только и спросила, почему зрители на трибуне кричали ему «Давай, Клевер (Shamrock)!» и почему это у него на ногах носки разного цвета…
До встречи с Патриком я вообще имела весьма слабое представление, кто такие социальные работники, и с чем их едят. Он всерьез, от души занялся нашим случаем. Он возил нас в клинику в Дан Лири – лучшую якобы реабилитационную клинику в Ирландии, где нам сказали, что такими случаями, как у Лизы, они не занимаются. «Вот если бы она не могла ходить!» – сказал врач почти мечтательно. (Господи ты боже мой, ну и пожеланьица, спасибо хотя бы за то, что она ходит!) Но и после этого Патрик не сдавался и повез нас в детскую больницу в Кромлине – самую большую в Дублине. Увиденная там разруха поразила меня. Обшарпанные стены, промокшие потолки, свисающая со стен пластами штукатурка… Даже в ельцинской России медицинские учреждения еще не выглядели настолько плачевно. Врачи тоже были совершенно ко всему безразличные. Даже компьютерную томограмму, которую в Голландии Лизе быстро сделали (хотя, по словам врачей, аппарата для этого там было два на всю 15-миллионную страну!), ирландцы делать отказались: это слишком дорого стоит, пользы от этого нет, да и в списке на очередь придется ждать пару лет. Замечательное, что и говорить, здравоохранение!
Тогда Патрик решил найти Лизе хотя бы школу – и повез нас в Сент-Майкл Хаус, учреждение для детей-инвалидов… Мама вышла оттуда в слезах. Как только мы вошли, к нам бросились обнимать и целовать нас дети с различными деформациями. Картина была действительно не для слабонервных, только мама почему-то брезговала этими детьми («через мой труп Лиза будет учиться вместе с этими дебилами!»), а у меня просто сердце разрывалось при их виде, и я гладила и целовала их в ответ без какой бы там ни было брезгливости.
Одним словом, Патрик старался изо всех сил, но особых результатов не было. Лечить Лизу оказалось просто негде. Состояние ирландского здравоохранения вовсе не было таким замечательным, как меня пытались уверить мои коллеги. Больше того, за элементарный визит с гриппом к семейному врачу-терапевту приходилось выкладывать наличными около 30 фунтов. Поставить пломбу стоило около 90 (моя квартплата составляла 72 фунта в неделю, недельные услуги Джозефины – 80). А врачи были зачастую совершенно дремучие: здесь не знали, например, элементарных вещей насчет лечения травами, которые у нас не то что врач – каждая старушка знает.
Положение усугублялось тем, что маме в Ирландии решительно не понравилось. Список ее претензий, кроме «дома-чужого подвала» включал:
А) В Ирландии «бесполезное море» – потому что здесь так холодно, что в нем нельзя купаться; здесь «ничего нет, кроме скал и мохеровых овец на них»;
Б) Ирландцы – трепачи и вообще легкомысленные люди, потому уже, например, что зимой дети у них ходят по улице с голыми коленками;
В) Ирландцы много пьют, и у них нет других развлечений в жизни, кроме пабов;
Г) Ирландцы – расисты, потому что одна полусумасшедшая бабушка говорила им на улице что-то про Африку (английского моя мама не знает) и показывала при этом пальцем на Лизу;
Д) В Ирландии правостороннее движение;
Е) В Ирландии невозможно найти в магазинах несоленое масло.
А еще она заявила, что ирландцы напоминают ей героев песни Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке»:
«Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь,
Остров Невезения в океане есть
Остров Невезения в океане есть,
Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь.
Там живут несчастные люди-дикари,
На лицо ужасные,
Добрые внутри…» – и далее по тексту.
…Знаете что? Я согласна с Карлсоном: «если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым!»
Каждый день я приходила с работы выжатая 150 звонками как лимон – и получала вместе с тарелкой картошки очередную порцию маминых насмешек над ирландцами и возмущения ими.
Я по собственному опыту знала, как паршиво может чувствовать себя человек в чужой стране и поэтому пыталась объяснить маме, как с этими своими чувствами бороться, чтобы жить было легче: ведь это же в твоих собственных интересах! Надо концентрироваться не на плохом, а на хорошем ( как бы немного его ни было). На том, зачем ты, собственно, здесь. Не надо зацикливаться на мелочах, обижаться следует только на вещи непростительные. И главное – если ты в этой стране временно, а не постоянно, если тебя гнетет сама общая обстановка, надо себе все время напоминать, что это не навсегда.
В первый год все тебя удивляет в новой стране, все тебе в новинку, все интересно. На второй год все то же самое, что так удивляло и занимало тебя год назад, начинает ужасно раздражать. Все кажется неправильным, все сравниваешь с тебе привычным. Если это самый первый твой опыт жизни за границей, то чаще всего именно на этом этапе «свое» начинаешь восприминать как единственно правильное. В Нидерландах я довольно быстро перестала это делать: я вовсе не говорю, что «наше» – это единственное допустимое в мире, но при всем моем уважении к «хозяевам» я хочу иметь право оставаться сама собой. Больше того: это не мы, а Запад сегодня ведет себя в планетарном масштабе так, словно его образ жизни, правила и нормы – единственно правильные для всей Земли. Это он навязывает их нам руками ельциных, дювалье, гавелов и пиночетов (а если не получается, то своими бомбами и танками!); это он лишает нас нашего образа жизни и нашей уникальности – и именно все это выдавливает людей из нашей собственной страны как зубную пасту из тюбика. Это западные «миссионеры» из всяких НПО пытаются нас учить, как нам жить в нашей собственной стране и как у нас должны проходить выборы.
