И он совершенно для меня неожиданно приятным баритоном негромко пропел по-русски:

– У леса на опушке жила Зима в избушке.

Она снежки солила в березовой кадушке,

Она сучила пряжу, она ткала холсты

Ковала ледяные да над реками мосты.

Я ощутила, что еще немного – и я хлопнусь об землю без чувств….Эту песню я не слышала уже лет 20, если не больше! Я еще раз взглянула на своего собеседника и, к собственному удивлению, подхватила:

– Потолок ледяной, дверь скрипучая,

За шершавой стеной тьма колючая.

Как шагнешь за порог – всюду иней,

А из окон парок синий-синий.

И мы оба не сговариваясь, радостно засмеялись. И этих людей нам пытаются изобразить как каких-то замученных и затравленных роботов?!

Когда мы были уже недалеко от гостиницы, с неба вдруг неожиданно хлынул проливной дождь – тучи собрались на небе буквально на наших глазах и разразились шквальной грозой. У меня не было с собой зонтика, и я даже растерялась от скорости, с которой на нас обрушилось это явление природы. Но товарищ Сон не растерялся – у него зонтик оказался с собой, и он молниеносно раскрыл его надо мной прежде, чем я успела промокнуть. А гроза грохотала уже над самыми нашими головами.

– Побежали? – спросил меня товарищ Сон так, словно мы с ним в детстве ходили в один и тот же детский садик, а не видели друг друга в первый раз в жизни.

– Побежали! – подхватила я. И мы с ним запрыгали по лужам. К тому времени, когда мы остановились под навесом перед гостиничной дверью, я была уже мокрая по уши, несмотря на зонтик товарища Сона. Он, впрочем, тоже – но все равно улыбался.

– Это хороший знак, – сказал он, открывая передо мной дверь.

– Что? Что мы с Вами намокли?

– Нет, что вдруг пошел такой дождь. Да еще с грозой. Этот день непременно должен стать для нас счастливым.

– Хотелось бы надеяться, – отозвалась я, про себя вспоминая о предстоящей мне миссии. Взглянула на товарища Сона – и вдруг поняла, что он не шутит. Что он совершенно серьезно думает так.

– Спокойной ночи, товарищ Калашникова! – сказал товарищ Сон с легким полупоклоном, доводя меня до моего номера.

Я пожелала ему того же и вошла в номер. Я действительно очень устала после такого перелета и переезда, но мне почему-то не спалось. И не думаю, что из-за разницы во времени: просто слишком много было впечатлений.

… Ребят я отвезла к маме. Всю тройку. Ей, конечно, нелегко с ними придется, но ей поможет тетя Женя на первых порах. А потом они приедут сюда и будут меня здесь ждать…Здесь есть детские сады – даже, если уж очень надо, круглосуточные. А Лизу можно будет лечить традиционной корейской медициной.

Я не могла, естественно, рассказать маме, куда я и зачем собираюсь. Сказала, что меня пригласили временно работать в другую страну, но для детей там нет подходящих условий. Что я поработаю там и приеду. Мама у меня умная и она, конечно, почувствовала, что это липа. Особенно ее удивило, что ждать меня надо будет с ребятами не дома, а в Корее. О Корее как стране у нас дома знают все-таки мало (хотя у нас дома еще с маминого и Шурекова детства лежит книжка Гарина-Михайловского «Корейские сказки», которую я очень любила), а мама всегда Азию как-то немножко побаивалась. По-моему, из-за того, какое большое в Китае население. Ну так это же не Китай…

– Во что ты опять там ввязалась? – ворчала мама. – Искательница приключений на свою голову… Это все твои партизаны, я так чувствую!

– Ни во что я не ввязалась, мам. Все будет хорошо…

– Ага, и мы поженимся!

Это есть у нас такая присказка.

В общем, мне стоило большого труда ее убедить, но в конце концов все-таки удалось. Дело в том, что мама, со всем ее кипучим, деятельным характером, была вынуждена выйти на пенсию. А жизнь у наших пенсионеров сейчас сами знаете какая… Ну, а если не знаете, то считайте, что вам повезло! От такой жизни не то, что в Корею – на Северный полюс уедешь…

Итак, я перевезла ребят к ней, а сама вернулась в Ирландию – урегулировать все что мне было надо до отъезда. За фермой осталась следить молодая республиканская семья, у которой еще не было своего дома. Они были этим очень довольны.

В день отлета я проснулась когда еще было темно. Было тихо-тихо. Я вышла на улицу и посмотрела на чернеющий на горизонте силуэт наших гор. «Неужели я вижу вас в последний раз?» – мысленно обратилась я к ним. Что-то подсказывало мне, что Ирландию я больше никогда не увижу, и от этого чувства было грустно. Так что больно даже было дышать. Хотя в то же время не было чувства, что со мной случится что-то непоправимое.

Ирландия стала навсегда большой частью моей жизни. Конечно, это же можно сказать и про Антилы, и даже про Голландию (причем без натяжки!). Но Ирландия занимала особое место в моем сердце. И сейчас мне было очень жалко, что она на глазах теряет свой неповторимый колорит. Наверно, если я и окажусь здесь еще, она к тому времени совсем уже превратится в пластиково-бетонно-генетически модифицированное чудовище, как и вся остальная Европа. Бедные, бедные ирландцы! Это сейчас им кажется, что с данным образом жизни они что-то приобретают для себя – как той девушке из фильма «Берега» о грузинском благородном разбойнике Дата Туташхиа, что разделась перед каким-то гнусным типом за червонец и радовалась, глупышка, этому червонцу, не понимая, что теряет то, что уже потом не обретешь.

Ну, да бог им судья…. Тем более раз они в него верят.

Киран оставил мне место на здешнем клабище, рядом с собой: у ирландцев ведь принято даже предложение делать так – «Would you like to be buried with my people?”, хотя до предложений у нас с ним дело не дошло, потому что оба несли в себе багаж прошлых обид- , но буду ли я на нем покоиться?… Тут уж мне пришлось остановить себя: с подобными мыслями отправляться в далекое путешествие никак не годится!

Все то, что произошло со мной здесь за эти годы, пронеслось перед моим мысленным взором – и обиды, и радости. Каким путем пойдет Ирландия? Объединится она? И если да, то какой она тогда будет?

Наверно, я просто воспитана на других принципах для того, чтобы понять многое из происходящего здесь. Для меня «прийти к консенсусу» можно с другом, с которым у вас общая цель, но разные точки зрения на то, как ее можно достичь. Ради достижения этой общей цели. Но с врагами консенсуса не ищут. Это просто другим словом называется – компромисс. И это вынужденная мера, а не что-то такое, что надо превозносить до небес как собственную мудрость.А прийти к консенсусу с врагом означает сдаться, отказаться от своих целей и принципов. У советского человека другая система ценностей. Я, например, не понимала и не понимаю, как это в Америке встречали как героев собственных пилотов, захваченных в плен в Ираке во время первой войны в Персидском заливе- после того, как они, будучи в плену, охотно говорили по телевизору все, что от них ожидала захватившая их в плен сторона, лишь бы выжить. Сейчас я уже привыкла, что это физическое выживание – главный здешний критерий геройства – но не понимаю и не принимаю этого все равно. А как же жить потом со своей собственной совестью? Впрочем, у них давно ее полная атрофия… Этим шкурникам лишь бы остаться коптить небо, любой ценой. Понятия чести для них не существует. Только бы собственную задницу уберечь.

Вы можете себе представить Зою Космодемьянскую или молодогвардейцев, поступающих так – и чтобы им после этого еще ставили памятники? Чтобы вчерашняя школьница, совсем еще девочка Зоя вместо «Нас много, всех не перевешаете!» начала бы у подножия эшафота осуждать действия партизан? Фу, да такое и представить-то себе жутко….

В советской системе ценностей «бескомромиссный» и «несгибаемый» были качествами, которыми нужно было гордиться. Точно так же, как и «скромный». Точно так же, как и гражданская позиция «за себя и за того парня». И даже старая русская пословица «взялся за гуж – не говори, что не дюж».

В капиталистической системе ценностей культивируются «гибкость» и «беспристратность». Но в переводе на советский язык это – бесхребетность и беспринципность.