д) у меня дома грязно, особенно под кроватью.
Но самым чудовищным было обвинение в том, что я…. бью Лизу! От такого у меня действительно «в зобу дыханье сперло» .
В такие моменты начинаешь лихорадочно думать, кто же это тебя так ненавидит, и за что. Но я ни с кем не ссорилась, никому не вставляла в колеса палки. Я вообще предпочитала не иметь слишком близких отношений с соседями: мой девиз «leven en laten leven” . Я не сую свой нос в чужие дела и органически не перевариваю сплетен. Когда ко мне в офисе подходили с тем, чтобы о ком-то посплетничать, я обычно такое «сарафанное радио» выключала на корню. Впрочем, к тому времени я уже совершенно точно поняла, кто был таинственным анонимом, и открытие это лишило меня дара речи. Ни один посторонний человек не бывал у нас на кухне, где лежали зловещие «русские таблетки» (даже детей я туда не пускала)….
Какой тут Брут… Бруту такое и не снилось! Даже знаменитый змей-искуситель из любимой настольной книжки Лиз просто в подметки ей не годился.
Киран, естественно, тоже сразу понял, из чьих уст исходит вся эта чудовищная ложь. Я бы не стала даже говорить с Лиз об этом, притворилась бы, что ничего не случилось, и только сделала бы для себя соответствующие оргвыводы. Но Киран немедленно отправился к ней – выяснять отношения. Через 10 минут Лиз примчалась ко мне:
– Женя, Киран думает, что это я…. Господи, да как вы могли такое подумать!
Я смотрела на то, как немолодая мать 4 детей, которой уже пора вставлять зубы, внаглую врет, широко растопырив глаза – и чувствовала такую гадливость, что к горлу начала подкатывать тошнота.
– Лиз… у нас на кухне кроме тебя, никто не бывает. Никто не знает, какие там у меня таблетки лежат, – тихо сказала я, – У меня молоко на плите сейчас закипит, извини…
И вышла на кухню. Когда я вернулась, Лиз в комнате уже не было…
Через два дня она ему созналась. Но продолжала уверять, что совершила богоугодное дело. Почему богу не было угодно, чтобы она просто помогла мне вымыть пол, раз ее так не устраивало его состояние- вместо того, чтобы спать до двух часов дня ежедневно- и каким это образом богу угодно вранье, которое могло иметь роковые последствия как раз для самих детей, осталось в тайне.
Последовали три совершенно кошмарные недели. Я ощущала себя настолько преданной Лиз и униженной, словно меня публично выпороли на площади. Я чувствовала, что задыхаюсь, не могу больше оставаться жить в этом месте. По ночам мне снились ужасы. Днем оба мы, и я, и Киран ходили словно оглушенные, онемевшие, будто бы нас огрели поленом по башке; он чуть было не запил, хотя до этого совершенно бросил пить лет 10 назад. Последовала куча телефонных звонков и визитов различных социальных работников, медиков и так далее, пока те не убедились, что с детьми,естественно, все в порядке. Хорошо, что у меня уже была собственная социальная работница – из-за Лизы-, которая знала меня как облупленную…
Несколько раз, когда Киран напивался пива, я даже всерьез опасалась, что он наложит на себя руки. В такие моменты его прорывало, в нем всплывали все его фобии, боли и страхи, которые он обычно отгонял от себя с помощью работы. Целыми вечерами говорил он в такие моменты о Шивон …
Шивон была самой младшей сестрой Кирана, моложе даже меня. Она умерла за год до этого, от алкоголизма. Я знала ее недолго, но даже за это короткое время Шивон произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что и сейчас, стоит только мне закрыть глаза – и она стоит передо мной, как живая. Невозможно поверить, что ее больше нет…
Это был очень светлый, добрый человек – иначе не скажешь. Несмотря на все свои проблемы, которые в конечном итоге ее безвременно похоронили. Шивон была из тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба – причем безо всяких ссылок на мать Терезу и на падре Пио. Когда я в первый раз увидела ее – на расстоянии, то сначала приняла была ее за Лиз, только почему-то лет на 20 помолодевшую и похорошевшую. За все почти 10 лет жизни в Ирландии, и в южной, и в северной, ни разу не встречала я здесь более красивой женщины, чем Шивон Кассиди. Если не более красивой, то уж во всяком случае, более милой. Тем грустнее было наблюдать, как она постепенно убивает себя.
Киран и Шивон были очень близки духовно – изо всех его братьев и сестер именно она была его настоящим soulmate . И потому он особенно винил себя, что не смог предотвратить то, что с ней случилось. Хотя, если честно, никто как следует не пытался этого делать: все родственники были заняты собственными жизнями, а принудительного лечения в «свободном мире», естественно нет (и не из-за того, что это противоречило бы свободе личности, а потому, что это стоит денег!).
Все началось для Шивон так же, как и для меня с Сонни – разногласия с мужем, который был control freak (замуж она вышла очень рано, как здесь принято,и у них было 4 детей), долги, выпивание вместе… Муж сумел вовремя остановиться, а у нее организм оказался более слабым… Джерард перепробовал все средства, чтобы лишить ее самостоятельности и подчинить себе: запретил водить такси, потом отобрал швейную машинку, на которой Шивон шила резинки для волос на продажу. Когда она начала ходить к соседке и шить там на ее машинке, он донес шиннерам, что Шивон шьет не только резинки цветов ирландского флага, которые особенно хорошо расходились под Пасху, но и такие же банты, только в красно-бело-голубых гаммах – для протестантских клиентов. После этого шиннеры перестали у нее товар покупать. Шивон не сдавалась и стала подрабатывать парикмахерством- она виртуозно стригла. Но Джерард повыбросил из дома все ножницы…
Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек – борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!…
… Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу… Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших – мальчика лет 8 и девочку лет 5 – чтобы приласкать их и сунуть какой-нибудь подарок, купленный на последние гроши…. Чем больше всплывало этих деталей, тем сильнее мрачнел и уходил в себя Киран. После этого он купил для себя диск Эми Уайнхаус и по выходным целыми ночами слушал одну и ту же песню- «Rehab”:
«They’re tryin to make me go to rehab
I said no, no, no
Yes I been black, but when I come back
You wont know, know, know.»
В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было – потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу – например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.
Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет – все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали…»
В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию – за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, – и как пригласит нас пообедать на эти деньги, а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.
