– В любой организации, группе, политической партии или правительстве всегда есть такие тенденции, всегда сохраняется эта опасность. Но у нас есть ясная перспектива наших политических целей, и мы так же ясно понимаем наши стратегические задачи. Именно это ведет нас по пути нашей борьбы. Мы постоянно коллективно обсуждаем и нюансируем наше продвижение вперед. Руководство в нашей партии -коллективное. Лидеры Шинн Фейн ведут за собой не стадо овец! Мы постоянно заняты процессом диалога со всеми нашими активистами и более широкими кругами наших избирателей. Все это необходимо для того, чтобы не потерять наш путь, не стать “элитой” и продолжать оставаться сосредоточенными на нуждах и целях нашей борьбы. Приведу Вам один маленький пример того, как мы функционируем как партия: все наши избранные члены, которые получают зарплату за политическую работу, в Североирландской ли Ассамблее или в Дублинском Парламенте, отдают в партийные фонды большую часть своей зарплаты. Неважно, является ли депутат министром или политическим советником, или секретарем – все они получают от партии одинаковую зарплату. Все остальное идет на партийное строительство.

– Что бы Вы посоветовали тем из нас в России и других странах Восточной Европы, кто устал, опустил руки и больше не верит, что социальная справедливость достижима? Как нам вернуть былую веру в самих себя?

– Мы все устаем. Такова человеческая природа. Борьба в Ирландии продолжается вот уже 800 лет. Для большинства из нас – это дело всей нашей жизни. Надо вернуться к основам. Это означает осознать, что большинство людей по своей природе – хорошие. В мире очень мало по-настоящему плохих людей. Это означает осознать, что конфликты произрастают из несправедливостей, и что для того, чтобы покончить с конфликтами и сделать жизнь лучше, необходимо бороться с причинами этих конфликтов – и ликвидировать их. Это означает – никогда не сдаваться.

Джим посмотрел на часы. Мне было пора уходить, а так не хотелось!

– Есть ли в сегодняшнем мире и в наше время место социалистической республике? – спросила я Лидера с такой надеждой в голосе, словно я загадала для себя, что это зависит от того, что он мне ответит.

– Есть!

…А у Дугласа рот так еще и по-прежнему не закрывался.

– Ворона влетит, – заметила я, отправляясь к выходу. Но очевидно, юмор этого нашего выражения потерялся при переводе.

Когда я только приехала в Ирландию, одной из вещей, поразивших меня в ней, были местные телефонные справочники. Точнее, то, что в них зачастую были буквально десятки страниц с одной и той же фамилией. Да и самих фамилий было с гулькин нос. Никакого настоящего разнообразия. Но фамилию Джима вы бы в них не встретили, потому что его фамилия была ирландским переводом с английского. Очень редко, но такие фамилии здесь бывают. Это свидетельство патриотизма их носителей, сделавших такой перевод сознательно. Зато поглядели бы вы, какими экзотическими фамилиями пестрят ирландские телефонные книги сегодня, спустя всего несколько лет! Даже мне, и то не по себе делается от таких головокружительно быстрых перемен.

Джек приехал в Раткарн на большом джипе.

– У меня пятеро детей- пояснил он. – Вот и машина нужна большая.

Две его дочки, лет 10 и 12 уселись в машине сзади, а я – рядом с ним. Дорога была неблизкая, молчать все почти три часа было как-то неловко, и я начала рассказывать этому незнакомому мне человеку – нет, не анекдоты, а разные забавные истории из своей собственной жизни. Он сначала просто слушал, потом начал улыбаться, потом посмеиваться, потом начал хохотать. В промежутках между забавными историями я рассказывала серьезные – чтобы не совсем его уморить. Одна из таких серьезных историй была о статье, которую я вычитала в интернете, когда делала обзор написанного в российской печати об ирландских республиканцах. В ней одна наша известная журналистка-правозащитница сравнивала одного не менее известного ирландского республиканца-«армейца» с диким зверем и чуть ли не призывала британцев пристрелить его на месте. Никогда не бывавшая здесь, она уверенно, безапелляционно, жирными мазками нарисовала картину, согласно которой руководители Шинн Фейн были лишь пешками и марионетками в руках этого коварного человека. Я пересказывала в красках эту ее статью, выражая возмущение тем, что человек пишет о вещах, о которых ни малейшего понятия не имеет. Я думала, что он это мое возмущение разделит. Но Джим вдруг захохотал неудержимо – так, словно я рассказала ему самую забавную изо всех историй, которую он когда-либо в жизни слышал. Он даже начал вести машину одной рукой, а другой вытирал выступившие у него на глазах от смех слезы. Я никак не могла сообразить, в чем дело. Прошло еще минут пять прежде чем Джим наконец оказался в состоянии говорить:

– Ой… ха-ха… бесподобно…ну, это я ему обязательно расскажу – ведь это же тесть мой!

Тут уж пришел мой черед смущаться и краснеть, хотя он понимал, конечно, что это были не мои слова, а этой самой журналистки. Это был хороший урок для меня: в такой маленькой стране, как Ирландия, никогда не знаешь, с чьим родственником или другом ты говоришь, поэтому прежде, чем что-то говорить, надо хорошенько подумать, какие это может вызвать реакции.

Потом я видела этого его тестя один раз – на открытии офиса Финтана в Дублине, офиса организации для бывших политзаключенных. Этот человек выглядел сурово, говорил мало и перед прессой выступал редко. Поэтому журналисты в тот день налетели на этот самый офис, как мухи на мед. Мне очень хотелось с ним хотя бы перекинуться парой слов, но когда я упомянула его имя Финтану, тот почему-то сделал вид, что меня не услышал. И даже что он с этим человеком не знаком, хотя потом я видела, как они разговаривают друг с другом – словно старые друзья. Позднее, узнав Финтана поближе, я поняла, что когда он делает вид, что тебя не слышит, это значит, что он не хочет отвечать на твой вопрос. Это значит, что ты затронула что-то такое, чего тебе знать не полагается. Естественно, я никогда не настаивала на получении ответа. Да и глупо было бы это делать.

После торжественной части началась, как обычно, алкогольная. Вот как раз тут в первую очередь можно составить неплохое себе представление, кто из присутствующих еще состоит на активной службе, а кто- нет. Добровольцы или не пьют совсем, или пьют мало.

Там я познакомилась с австралийской девушкой, которая приехала сюда среди республиканцев работать по их приглашению – одной из тех иностранок, кто считает себя ирландцами. Впрочем, в отличие от другой моей знакомой, американки, вращающейся в этих же кругах, это была очень милая, простая девушка. Мы с ней разговорились, когда сзади меня кто-то тронул за плечо и назвал по имени. Я обернулась.

Это был совершенно незнакомый мне брюнет с усами. Но, что самое удивительное, он меня откуда-то знал! И даже знал про меня довольно много. Пока я лихорадочно соображала, что бы это значило, и кто же это, ко мне подсели какие-то пьяненькие ветераны, и один из них начал уверять меня, что у меня такое лицо, что я ну совершенно точно должна быть родом из Южного Дерри Еле-еле мне удалось от них уйти. Усатый брюнет все не уходил, и наконец до меня дошло, кто это такой! Это же был тот бородач, бежавший из английской тюрьмы, с которым я познакомилась в тот же день, когда впервые увидела Финнулу – на курсах ирландского! Только бороду он сбрил, и поэтому я его совершенно не узнала!

Оказалось, что они с Финтаном большие друзья, и теперь уже оба начали уговаривать меня выступить у них в организации со своими воспоминаниями об СССР.

– Я сейчас отвечаю за политическую подготовку нашей молодежи, – сказал мне Финтан. – Ты не представляешь себе, как ребята будут рады, если у них будет возможность тебя послушать. И до какой степени это будет полезно и важно для них.

Я ужасно не люблю выступать на публике. Перед большой аудиторией мне хочется сжаться в комочек и спрятаться. Но разве я могла отказать им в таком?

И мы договорились о дате. Финтан аккуратно записал ее себе в ежедневник.