Было тепло, и я решила просто дождаться первого автобуса на набережной реки Лиффи. В каком-нибудь укромном уголке, чтобы никому не бросаться в глаза. Все вокзалы и автостанции в ирландской столице на ночь закрываются, пассажирские поезда здесь ночью по стране не ходят. Это тебе не советский Ворошиловград.
Вскоре я нашла такое местечко, присела там на ступеньках, закуталась поплотнее в аранский свитет – вот когда он пригодился!- и задремала…. Скажу маме, что взяла на работе отпуск!
****
… Я уже упоминала, что Сонни даже не встретил меня в аэропорту, когда я прилетела из Москвы. Зато меня встретила голландская таможня: в то время по всему Западу ходили страшилки о русских контрабандистах с ураниумом в чемодане. До полония дело тогда еще не дошло.
– Откройте, пожалуйста, ваш чемодан!- попросила таможенница, посмотрев на мои документы.
Я открыла. Она с напряженным лицом глубоко зарылась в моих книжках, кассетах с попсой (я никогда не слушала нашу попсу в советское время, а теперь у меня даже по ней была ностальгия), коробках с шоколадными конфетами (настоящими, источающими сладкий аромат на весь Схипхол, а не замазкой цвета детской неожиданности, как западные конфеты) и в неваляшках – и вдруг издала такой крик, словно у меня в чемодане пряталась по меньшей мере змея:
– Что это??!!
Я поглядела. Она с ужасом подносила к носу тонкий, изнеженный и дрожащий пальчик одной руки, указывая другой на завернутую в полиэтиленовый пакет таранку….
Обошлось без дипломатического инцидента. Таможенница побежала мыть руки. А таранку пропустили – после небольшого замешательства – в свободный мир…
Я рассказала об этом Сонни – он пристрастился у нас к таранке, и я везла ее для него, – но он даже не улыбнулся. А после инцидента с Гансом Клоссом (см выше) и вообще несколько дней со мной не разговаривал.
Что-то непоправимое произошло между нами в ходе этой поездки – словно мы дошли до перекрестка и начали расходиться в разные стороны. Сонни винил в этом эксклюзивно Володю Зелинского – и напрасно было протестовать, что между мной и Володей до сих пор ничего не было. Для Сонни даже любоваться Джеффом Голдблюмом в «Парке Юрского периода» было изменой.
А для меня, как я уже сказала, Володя в тот момент просто стал олицетворением всего советского. Того, какой могла бы быть жизнь, но не стала (и значения не имело даже то, что и сам он уже стал не вполне советским человеком). Но олицетворения и символы- это слишком высокие материи для рядовых жителей Запада. Это только на Востоке любая мелочь имеет символический смысл…
Сонни успешно защитил диплом и… стал безработным. Инженеры-электротехники никому не требовались. Во всяком случае, уж точно не антильские. Каждый день он штудировал газеты в поисках объявлений о вакансиях, отправил не один десяток писем – даже на не совсем подходящие должности, но все безрезультатно. Это тоже не прибавляло ему ни уверенности в себе, ни хорошего настроения…
Я продолжала учиться – и работать, когда была возможность, благо теперь с Лизой мог посидеть и он, и не всегда надо было тащить ее за тридевять земель в Тилбург. По возвращении из России, естественно, я не стала даже пытаться устроиться на старое место в «МакДональдсе». Другую постоянную работу на полставки найти так и не удалось, и я продолжала учиться и перебиваться случайными заработками на временных вакансиях: в основном на упаковке чего-нибудь на различных фабриках, от губок для мытья посуды (там меня хотели попросить перевести на русский текст для их упаковки (товар шёл в Россию!) – только , конечно, бесплатно) до печенья и туалетных наборов…
Там я впервые увидела голландский “рабочий класс” – женщин-упаковщиц. Это были весьма грубые, все до одной курящие как отставные солдаты, замученные, бледные женщины, любящие пошлые шутки и совершенно не задумывающиеся ни над своей жизнью, ни над жизнью окружающих. Им было не до того. Они жили сегодняшном днём и даже вообще текущей минутой. Они боялись, что их места займем мы, “временщики”, контрактницы, которых призывали тогда, когда есть paбота, и отсылали по домам, когда её было мало, – в другой раз буквально прямо с конвейeра, тыкая в нас пальцами: “Ты, ты и ты… для вас сегодня работы нет. Приходите завтра.”
В число таких неудачниц обычно попадала моя новая индонезийская подруга Ингеборг: у неё было слишком “жертвенное” выражение лица. Зачем она вообще работала, если тем, кто живет на пособие по безработице, разрешают сохранить только 25% от таких заработков? Затем, что она по уши была в долгах.Каждый раз она старалась заработать все больше, вкалывала изо всех сил, выклянчивала дополнительные часы, – a в конце месяца все это вычитали из её пособия. Когда я в последний раз видела её, она уже потеряла свою полугосударственную квартиру и скиталась, снимая комнатушки у частных хозяев.
…Конвейeр с пачками печенья двигался с такой скоростью, что с непривычки мы обдирали пальцы до крови. Единственно приятным был сладкий запах вокруг. А самой приятной из всех моих работ того периода было украшение тортов фруктами. Работали там в основном арабские девушки. Вот только весь день мы проводили в холодильной камере, при температуре около – 10, и к обеду мы все синели от холода…
Каждый раз, когда ты приходила в бюро по временному трудоустройству, и тебе сообщали, что есть вакансия на завтра, – неважно, какая!- сердце радостно подпрыгивало в груди. Ура! И о самих вакансиях сообщалось c такой важностью, словно бы речь шла по меньшей мере о ставке профессора в универcитете.
Один раз я почти устроилась на постоянную работу! Правда, деньги предлагали грошовые, а хозяин насмешливо-высокомерно отзывался о “вонючих” (это после дальних поездок!) российских шоферах-дальнобойщиках, с которыми мне пришлось бы работать, но главное было не в этом, а в том, что если бы я туда устроилась, это дало бы мне возможность “приобрести опыт” ( без опыта здесь вообще никого и никуда на работу не брали, а как, спрашивается, его приобрести, если без него на работу не берут?) . Об этой вакансии я узнала случайно: русская знакомая, замужем за голландским полицейским, сказала. Её сын работал на этом посту, но, к гневу хозяина, нашёл себе место получше в другой фирме….
Я уже строила радужные планы, но Сонни мне поступать на работу запретил. Под предлогом того, что я «достойна лучшего». А ведь дело было не только в том, чего я достойна – всем надо где-то начинать! : нам еще и отчаянно были нужны деньги. Он же говорил так, словно я была по меньшей мере принцессой Оранской и работала исключительно для собственного удовольствия! Тогда мы в первый раз поссорились не на шутку. Но он был непреклонен. И если кто-то из вас скажет, что я могла его просто не послушать: вы вряд ли были сами с маленьким ребенком на руках в чужой стране, без родных , без близких подруг и безо всякой возможности устроить ребенка в садик, если так считаете. Я была связана по рукам и ногам. Может быть, для того Сонни и понадобился ребенок?
Целый год Сонни сидел без работы. Он даже пытался пристроиться к какой-то компании торговать на улице энциклопедиями: каждое утро уходил на вокзал с тяжелой сумкой, а вечером возвращался – с ничуть не полегчавшей. Я сердилась на него за то, что он занимается такой ерундой, не дав мне возможности поступить на относительно нормальную работу: вся эта торговля энциклопедиями и «гербалайфом» была ничуть не лучше нашего АО «МММ».
Во время этой горе-торговли он познакомился со своим земляком Венсли – разорившимся в очередной раз бизнесменом- экспортером. Венсли был жизнерадостен и не семи пядей во лбу. Я горячилась:
– Вот они, твои образцы для подражания! «Свой бизнес», «свой бизнес»… Лучше бы работу нормальную оба нашли!
Венсли часто спорил со мной о том, какая общественная система лучше – правда, он не вопил истерично, как мой знакомый англичанин, утверждавший, что у нас была военная диктатура, но его познания о нашем строе были примерно того же пошиба. Я сразу же авторитетно заявила ему, что я, в отличие от него, имею право сравнивать – я жила при обеих системах, а он нет. Сонни с тоской слушал наши споры, а потом не выдержал и в сердцах сказал Венсли:
