Дело не в Володе, мама, – дело в СССР!
Какой была бы наша жизнь сегодня, если бы не случилось всего этого?
Сонни было не понять моих переживаний. Все, что он видел перед собой, были полуразвалившиеся некрашеные дома и грязные, давно не асфальтированные улицы, забросанные жестянками от пива. Да и даже если бы он увидел мой город во всей его красе, в лучшие годы моей жизни, смог ли бы он понять, чем мы жили, чем дышали, какие у нас были нормы и ценности?
У Сонни была отвратительная привычка говорить скверные слова в самые интимные моменты. Его, видите ли, это возбуждало. И сколько я ни говорила ему о том, до какой степени мне это противно, ничего не действовало. Я попыталась внушить себе, что это особенности его темперамента. Но после соприкосновения с еще теплившимся на моей земле, заживо похороненным советским строем терпеть это было больше непереносимо. Как и многое другое – то, что тебе нельзя быть самой собой, нельзя открыто высказывать даже дома свое мнение, как ты это спокойно делала всю свою жизнь в «тоталитарном» обществе; что «кормилец» решает за тебя твое будущее и то, какой должна быть твоя жизнь (включая и где жить!), что все, что тебя интересует, все, что тебе дорого, все, что ты делаешь наталкивается на одну-единственную реакцию – «заткнись, не хочу об этом знать! Вот если бы это приносило деньги…»
И я не выдержала и сказала Сонни об этом. Мне так хотелось, чтобы он понял меня и понял, насколько все это для меня серьезно. Чтобы мы вместе нашли решение – как же жить дальше.
– I’m not happy with you ,-сказала я ему тихо. (Я сама только что это открытие сделала: до этого я все думала, что все браки, наверно, такие – и гоголевское «отчего же не жить как-нибудь?»). Но Сонни, естественно, только обиделся. В нем не было достаточной взрослости, чтобы задуматься, а в чем же дело, и что нам обоим можно изменить. Вместо этого в нем с новой силой взыграл его комплекс неполноценности… Наверно, надо было просто промолчать. Если бы я была немного поопытнее в знании человеческого характера и менее искренней, я бы, пожалуй, так и сделала.
– Вы все тут сумасшедшие! И страна у вас ненормальная! – вспылил Сонни.
Пожалуй, на это мне нечего было ему возразить. Нормальной наша страна действительно уже несколько лет как перестала быть.
Вскоре после этого Сонни засобирался домой в Голландию – ему надо было писать диплом, а у нас это было по техническим причинам невозможно. Но мне совсем не хотелось уезжать. Одна только мысль о том, что придется сидеть в Голландии все лето – самые прекрасные месяцы в году!- , когда мне в общем-то совершенно нечего там делать, приводила меня в ужас. Я еще не надышалась родным воздухом. Тогда мне на короткое время даже показалось, что если я вернусь домой, то мы заживем как раньше – и мне до боли вернуться домой захотелось. И хотелось до самых выборов 1996 года…
Я возлагала на них по наивности большую надежду. Ведь совершенно очевидно было, что «так жить нельзя». Еще когда я провожала Сонни в Москву, за 2 года до этого, вдоль Варшавского шоссе выстроились многокилометровые очереди – обманутых вкладчиков АО «МММ»…. Сонни подумал, что это стоят зрители, пытающиеся попасть на какой-нибудь рок-концерт.
За два года таких людей стало только во много раз больше. Банки и всякие АО лопались как мыльные пузыри. Люди, привыкшие доверять банкам государственным, доверились так же всем этим АО, потому что «их же рекламировали по телевизору», не понимая, что государства, всегда охранявшего наших людей от обманщиков и проверявшего достоверность информации прежде, чем ее публиковать, больше не существовало. Отныне можно было публиковать любые ложные обещания – достаточно было только хорошо заплатить за это в СМИ.
На двери почтового отделения у нас в городе висела записка – «С завтрашнего дня начинается выплата детских пособий за декабрь 95 года». Летом 96-го! Какой нормальный человек в здравом уме стал бы после этого «голосовать сердцем» за Ельцина, который отдрыгивал на последнем дыхании буги-вуги с экранов телевизоров?
А я была так уверена, что нормальных людей у нас намного больше!
Я еще не знала, как «делаются» выборы в «демократическом свободном обществе», «денежными мешками» – в прямом и в переносном смысле этого слова. Я уже приводила вам выше пару примеров.
Все, кого я знала – все, как один голосовали за Зюганова. Единственным знакомым мне человеком, проголосовавшим за Ельцина, была вышедшая замуж за голландца похожая на крысу-альбиноса ленинградка Анюта из Схидама, которая работала вместе с Сонни на первом в его жизни его рабочем месте. Она специально, по ее словам, поехала домой на выборы, чтобы «не вернулось проклятое прошлое».
Я посмотрела на Анюту с ее великолепным настоящим – донашивающую обноски родственниц ее мужа и постоянно жаловавшуюся, что нет денег даже на то, чтобы помыться в душе от души, сколько угодно:
– Конечно, Анюта, ты проголосовала за него – тебе-то там не жить…
Постепенно приезжать домой мне хотелось все меньше и меньше. В каждый следующий мой приезд родной город мой выглядел все плачевнее и плачевнее – а теперь, после этих выборов, не осталось даже надежды, которая, как уверял меня Володя Зелинский, «умирает последней»…. На потрескавшихся стенах многоэтажек, в которых все, кто мог себе это позволить, встроили себе железные двери, а многие даже огородили свои лестничные площадки железными клетками, напоминавшими зоопарк красовались матерные ругательства в адрес «гаранта конституции», расстрелявшего российский парламент (он именовался там аббревиатурой «ЕБН» – по его инициалам) – и призывы «Ельцина – на рельсы!», напоминающие о еще одном из многочисленных его невыполненных обещаний. Надписи городские власти каждый день закрашивали – и каждую ночь на их месте появлялись свежие.
Моей первой реакцией стало сильное разочарование в людях после тех выборов. Неужели мой советский народ, мои земляки оказались такими мазохистски настроенными самоубийцами? Ибо голосовать за Ельцина и его курс – после всего, что наши люди уже натерпелись от него и его архаровцев!- для большинства избирателей означало самое натуральное харакири. Не понимать этого можно было только просидев всю жизнь в четырех стенах какого-нибудь центра советологических исследований за рубежом. Ну, им за то и деньги платят.
Это был самый что ни на есть карт-бланш Джеку-Потрошителю. Многие из «проголосовавших сердцем» после этого уже не смогли дожить до следующих выборов- именно из-за такого своего «выбора». Именно тогда я с болью оставила мечту о возвращении домой, став перманентной беженкой. Что ж, господа-товарищи, если вы действительно настолько слепы, то мне с вами не по пути…
Но вспоминая, какая грозная и тяжелая атмосфера висела в те роковые дни над моим городом – типичным городом средней полосы России,- ни за что не поверю, что Ельцин на самом деле одержал победу на этих выборах. Разве только если каждый голос бандитов-бизнесменов и Анюток-секонд хэнд из Голландий засчитывался за 10 голосов нормальных людей.
… А тогда в 1994-м… тогда Сонни уехал, а я осталась дома еще на месяц. Я отсыпалась и отьедалась – на год вперед. И все думала, думала и думала – в каком же именно месте мы сделали неверный поворот, и как же теперь жить дальше. Когда я вернулась, Сонни даже не встретил меня в аэропорту. Разговаривал он со мной сквозь зубы.
Правда, на вручение его диплома в Энсхеде мы отправились вместе. Декан зачитывал фамилии отучившихся, они под аплодисменты родных и близких всходили на сцену и получали свой диплом. В алфавитном порядке. Сонни был в самом конце списка.
– Диплом инженера-электротехника вручается студенту Гансу Клоссу !- неожиданно торжественно провозгласил декан. Я не удержалась и фыркнула на весь зал. А какой, скажите, советский человек на моем бы месте удержался?
Сонни с негодованием посмотрел на меня из другого угла зала.
«Я же говорил, что вы все сумасшедшие!»- было написано у него на лице.
… Eсть в моем родном городе место, о котором мне до сих пор снятся самые прекрасные, самые добрые сны. Но я никогда не хожу туда, когда приезжаю домой. Слишком больно смотреть на то, что от него осталось…
