Именно из таких старых, хороших советских людей и состоял конструкторский отдел, где должен был проходить практику Сонни. Отнеслись к нему там как к родному – носили чай, водили в заводскую столовую, которая тоже еще существовала как оазис советских времен на фоне уличных частных забегаловок с их «водкой нон-стоп»: здесь по-прежнему можно было заказать целый обед за смешную сумму. Готовили его из продуктов подсобного хозяйства завода, жизнь в котором еще тоже едва-едва, но теплилась…

Сонни все было в новинку, все интересно. Единственное, что его шокировало, был заводской туалет. Честно говоря, даже я, человек бывалый, при виде этого зрелища побледнела…Оказалось, на заводе теперь ради экономии сокращены все уборщицы…

Было так отрадно встретить людей, которых интересовала еще своя профессия, а не только где сорвать денег на иномарку по дешевке. Казалось, время застыло в этих стенах. После общения с пожилыми инженерами не хотелось выходить на улицу, где из обшарпанных киосков продавали поштучно сигареты детям… Они сидели себе в своем заводском помещении и тихо, не жалуясь, работали над новыми изобретениями. Не зная даже, будут ли эти изобретения востребованы. Не рассчитывая на жирные гонорары. Даже не зная иногда, заплатят ли им в этом месяце вообще. Они просто не могли жить и не работать! Для них это было бы недостойным человека.

Мне приходилось, естественно, быть при Сонни переводчиком, а я не очень была знакома со всякими электрическими терминами. Приходилось таскать с собой толстый технический словарь. Говорили мы с Сонни к тому времени уже не на чистом английском, а на странной смеси английского с голландскими словами и фразами и вкраплениями из папиаменто. Так, что мой брат Петруша даже не выдержал и спросил:

– Это на каком языке вы разговариваете?

Я впервые теперь как следует познакомилась с ними – с Петрушей и Андрюшей , моими братьями по отцу. Не знаю, кто им сказал, что я приехала, но они пришли к нам с огромным букетом роз – это весной-то! Мне даже было неудобно.

Петруша произнес уже упоминаемую мной речь о природе, государственном устройстве и истории соседней с Кюрасао Венесуэлы – чем несказанно Сонни удивил. А Андрюша говорил мало, только усмехался в себя. Петруше было 22 года, и он только что поступил в аспирантуру – в ту же, в которой учился наш отец. А Андрюше было 20, и он еще был студентом. Это были начитанные, культурные, старорежимные в хорошем смысле слова парни.

Сначала я чувствовала себя очень скованно – и с ними, и уж тем более, когда они повели нас к себе в гости. Ведь по сути дела, я с отцом даже ни разу в жизни как следует не разговаривала. Он, видимо, чувствовал себя так же и к тому же никак не мог привыкнуть, что он теперь уже дедушка. Мне стало его даже жалко. С Сонни он попытался говорить на испанском – когда-то выучил его, чтобы поехать работать в Никарагуа, да не пришлось…

Пообщавшись с отцовской женой, мамой Павлуши и Андрюши, я быстро поняла, почему они до сих пор женаты и почему он с моей мамой развелся. Моя мама – это вулкан! А Александра Семеновна была спокойной – такой спокойной, что просто невозможно было вообразить, что же такое можно сделать, чтобы вывести ее из себя. С ней я сразу почувствовала себя легко.

К тому же, они с отцом жили в разных комнатах – а вот ребят зататарили в одну. У отца еще с советских времен была большая и светлая кооперативная квартира, которую он свой семье купил, накопив денег на работе летом в стройотрядах со студентами. С застекленной лоджии на 9 этаже открывалась панорама города.

– Угощайтесь!- сказала Александра Семеновна. – Сегодня почти жарко, и я подумала, что вы, наверно, особенно не захотите есть, вот и поставила одни только фрукты.

На столе действительно были только фрукты. Как неожиданно! Как непохоже на среднюю русскую семью! У нас сказали бы, что такая хозяйка – лентяйка…

Я поинтересовалась, как поживает моя бабушка Стенка. Она жила за городом, и добраться туда было не так легко.

– Бабушка все еще работает!- с энтузиазмом откликнулся Петруша. Чувствовалось, что из них двоих именно он – бабушкин любимчик,- Мы вас обязательно свозим к ней в гости, как только чуть потеплеет и подсохнет.

Скорей бы!

Мои родственники по маме вообще в Сонни просто влюбились. Он моментально стал своим парнем, а на его цвет кожи совершенно перестали обращать внимание. Бабушку пленило то, что он, не брезгуя и не протестуя, меняет Лизе памперсы. «У нас таких отцов поискать!» Маму – его детская непосредственность, ум и языковые способности: один раз ей какой-то из его поступков не понравился, и она бросила в сердцах, уверенная, что он все равно не понимает:

– Вот г*** о от желтой курицы!

На что Сонни вдруг совершенно неожиданно для нее ответил по-русски с приятным акцентом:

– Нет, Надя, я не г***о!

Он сумел подобрать ключик даже к сердцу Глафиры-«русской недвижимости».

– Что ж парень-то хорош! – повторяла она. Может быть,потому, что они были одного знака по гороскопу?

– 

Мы только успевали ходить на званые вечеринки – от одних родственников к другим, и все стремились поставить на стол все самое лучшее. Несмотря на экономическое положение.

Больше всего Сонни полюбил ходить в гости к моему троюродному брату – небезызвестному уже вам Грише – и его родителям, тем самым, которые всегда приходили в гости к нам на праздники, когда я была маленькая. Теперь же пан атаман Грициан Таврический стал «новым русским», и Сонни очень по душе было находиться в компании такой важной персоны. Он смотрел на Гришу немного снизу вверх. Я же все еще относилась к нему по-старому, как в детстве.

Я не сразу поняла, насколько изменился Гриша как человек. А может, и не изменился, а просто показал наконец свое настоящее лицо, как тогда многие, включая режиссеров, писателей и актеров, которыми мы совсем недавно так восторгались… Но я первоначально думала, что изменился только его материальный статус. Ведь я знала его как облупленного, с детства – и всегда его очень любила. Родного старшего брата у меня не было, и я считала таковым именно его.

Тетю Женю я тоже обожала с детства – недаром меня назвали в честь нее! Но она-то как раз ни капельки не изменилась, только вышла на пенсию. Тетя Женя была простая, добрая, но боевая по карактеру. Чувствовалась дедушкина порода. «Сейчас как начкаю !» было в ее устах не пустой угрозой, о чем хорошо знал ее супруг. Наверно, такой же стала бы Женька Комелькова из фильма, если бы не погибла в 19 лет на войне.

Мама тети Жени, сестра моего дедушки, рано умерла, отец, донской казак (опять казак!) бросил ее с братьями и куда-то уехал. Его следы затерялись. Ребят взяла к себе строгая наша прабабушка. Потом началась война. Старший брат тети Жени ушел на фронт и пропал без вести, средний – прошел всю войну и остался жить в Белоруссии, а прабабушка умерла в 1942 году. И тетя Женя осталась сиротой в 13 лет – у вернувшегося с фронта после ранения своего дяди, моего дедушки, который вскоре привел в дом молодую жену…

Тетя Женя после школы пошла работать на дедушкин завод и проработала там всю жизнь. Была она в юности очень красивая, смуглая – то ли в отца-казака, то ли потому что родилась в Узбекистане, где ее родители до войны работали. И очень большая модница – чего наш дедушка терпеть не мог. Он даже занавешивал от нее газетами наше большое зеркало.

Но замуж она вышла только почти уже в 30 лет. Я всегда приводила в пример ее мужа в качестве причины, если меня спрашивали, почему я не хожу в парк на танцы.

– Потому что там можно только с такими, как дядя Толик,познакомиться!

Дядя Толик вовсе не был плохим человеком – просто ужасно занудливым. Он был потомственный горожанин, из (обрусевших) ногайских татар, как принц Калаф в сказке Карло Гоцци . Из семьи, в которой все славились умением играть на гармони – и поэтому он изводил Гришу в детстве, заставляя его ходить в музыкалку. Гриша начинал с аккордеона, потом перешел на гитару, потом… – на бокс, а потом уже – на каратэ…