Было пора подниматься со скамейки и идти в кабинет, где вскоре соберутся главные специалисты корабля, но Дугин никак не мог себя заставить уйти от Детской. Вместо того, чтобы заняться неотложными делами, он повернулся к экрану и стал жадно разглядывать молочную пелену звездных облаков. Стекло скрадывало перспективу, но все равно ощущалась бездна, разделяющая звездолет и еле заметную голубую искорку. Дугин зажмурился и вспомнил кадры, найденные в разбитом корабле пришельцев на Марсе — четыре огромные планеты с голубыми океанами, старыми округлыми горами и бесконечными, густо заросшими равнинами… И эти планеты находились именно в Персее!

Он услышал легкое покашливание и настороженно обернулся — в полумраке коридора смутно виднелась мощная, чуть сгорбленная фигура. Несколько мгновений Дугин пристально вглядывался в нее, пока, наконец, не узнал этогочеловека.

— Здравствуй, Нор, — сказал он тихо. — Не ожидал, что именно ты навестишь меня в это трудное время.

— Здравствуй, капитан, — отозвался грубый голос и вскоре нор, кряхтя, присел рядом с Дугиным на скамейке — так что та даже заскрипела под весом его большого, мускулистого тела. Старики молча обменялись рукопожатиями. Дугин внимательно всмотрелся в лицо, испещренное десятками глубоких морщин, с утопленными карими глазами под навесом седых мохнатых бровей. Да, заметно сдал старина Нор…

— Сколько же мы с тобой не виделись, дружище? — услышал Дугин свой приторно-радушный голос и невольно поморщился — нет, так можно разговаривать с кем угодно, только не с Нором.

— Лет десять, наверное, — усмехнувшись, ответил Нор, разминая свои большие огрубелые ладони, темные от въевшегося в них машинного масла. — Этот чертов интерком скоро заменит нам все… Я даже с женой последние месяцы все больше через экран общаюсь. Да и лень, честно говоря, на старости лет тащиться из Двигательной к тебе в командирскую рубку… А вот сегодня пришел.

Дугин не стал расспрашивать, почему — он и так догадывался об этом. Откинувшись на спинку скамейки, он с иронией скользнул взглядом по сутулой спине Нора, туго обтянутой потертым комбинезоном и вопреки желанию ощутил подымающуюся в нем волну неприязни к старому знакомому. И он знал — эта неприязнь была, в общем-то, взаимной.

— А пришел я вот зачем, Дугин, — глухо заговорил Нор. — Ты знаешь, я не мастак говорить. Всю жизнь я провел среди грохота двигателей — сначала там, на Земле, в заводских цехах, а потом здесь, на звездолете. И свое дело делал честно, как мог. Детей и внуков воспитал так же — чтобы работали не покладая рук, чтобы двигатели ни на час не остановились. Не все, конечно, остались со мной, кое-кого потянуло в инженеры, туда, где работка почище. Пусть, я не возражаю, эти дела тоже нужные. Но главное, все-таки, на корабле — наши двигатели, и те из молодых, кто со мной работает, это понимают. Если надо мы из наших лошадок прибавку мощности выжмем хоть двадцать процентов, а то и тридцать. Но куда эта мощность пойдет — вот о чем я хочу тебя спросить, капитан.

Да, Нор не был мастером говорить — но Дугин отлично понял, что встревожило старого мастера. — «Вот, значит, как далеко дело зашло, — со смутной тревогой подумал он. — Даже невозмутимого Нора проняло…»

— О чем это ты, дружище? — деланно удивился капитан. — Если ты недоволен работой ремонтных мастерских, то я…

— Ты отлично знаешь, чем я недоволен, — прервал его Нор. — Или вернее, кем я недоволен. Я хочу знать, когда вы положите этому конец и наведете на корабле порядок.

— Ты имеешь ввиду аварию с седьмым двигателем? — угрюмо спросил Дугин.

— И аварию тоже. И то, что на корабле завелось спиртное — и дня не проходит, чтобы кто-то из моих не пришел на работу, покачиваясь. А то, бывало, идешь поздно вечером со смены и слышишь, как в соседних коридорах кто-то шагает — вроде, какие-то отряды маршируют. И выкрикивают что-то непонятное, вроде как не по-нашему… А эти коридоры уже лет пятнадцать как законсервированы — причем пломбы на дверях целы, я смотрел. Я спрашиваю — что это? И потом надписи всякие…

— Какие надписи? — насторожился Дугин.

— Я говорю — всякие. Может, конечно, хулиганство простое, а может… Все больше про свободу. Чтобы, значит, сам экипаж выбирал, куда и зачем ему лететь. И рядом — сплошные «Хайль Гитлер!» Выходят, такую свободу это поганцы хотят: чтобы самим до власти добраться, а всех несогласных под колючую проволоку загнать… Ну ладно, это вам, наверху, виднее. Вы для того и поставлены, чтобы разобраться, что из такой свободы выйдет, и не придется ли нам потом плакать горючими слезами. Но у себя в Двигательной мы говорим — хватит! Мы порядок навести сумеем навести, и молодых наших с толку сбить никому не дадим. И работать будем на совесть, как наши отцы и деды работали. Чтобы там эти горлопаны не вопили, мы двигатели ни на минуту не остановим — это я тебе, Дугин, вполне официально заявляю. А вот куда мы при этом лететь будем — это уж ваша забота. Мы свое дело сделаем как положено, а вы свое делайте. Если придется кое-какие разболтанные гайки подкрутить — ничего, мы вас поддержим. И пора ведь, учти, капитан: эти типы ни с тобой, ни с нами церемониться не станут. Только дай им до штурвала добраться, а там они про свои любимые свободы мигом забудут. Такое у нас в России не раз бывало… Ну, я пошел, поздно уже.

Нор поднялся, покряхтывая, и капитан тоже встал. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, думая каждый о своем, а затем обменялись крепкими рукопожатиями, и Нор ушел.

Дугин проводил его взглядом, пока кряжистая фигура мастера не скрылась окончательно в тени коридора, а затем решительно нажал кнопку вызова интеркома.

— Мне нужен Главный врач… А, это ты, Борген? Постой, не ругайся — я уже все решил. Не понял? Я решился еще на одну пересадку сердца. Опасно, говоришь? В моем возрасте жить не менее опасно, чем ложиться под твой лазерный нож… Словом, через неделю — операция. Будь здоров.

Дугин отключил связь и не спеша подошел к экрану, заполненному серебристым светом далеких звезд. Он прикоснулся рукой к прохладному стеклу, провел пальцами по искоркам звезд из созвездия Персея — и неожиданно вздрогнул. Оттуда, из глубин Галактики, на него пристально смотрело отражение его бугристого, покрытого язвами и рубцами лица и глазных впадин, залитых слепой чернотой.

— Ну что ж, тихо произнес он. — Детская подождет еще года два-три. Да, трех лет, мне, пожалуй, хватит. Должно хватить…

Под грустные торжественные звуки марша прозрачный стеклопластовый гроб медленно опустился в люк, дверцы которого тут же начали плавно закрываться. Хор вышел из толпы, заполнявшей актовый зал, и бросил в темный колодец горсть земли, провожая грустными глазами капитана в последний путь. Через несколько мгновений люк закрылся, и в зале пронесся глубокий вздох. Все было кончено.

Сердце капитана выдержало после последней пересадки всего полтора года. Дугин пережил последнего землянина из экипажа, мастера Нора, всего на три месяца.

Теперь на «Гее» не осталось ни одного человека старше пятидесяти лет.

Хор терпеливо ждал, сложив руки на груди. Наконец, он уловил первый робкий шорох голосов в дальнем углу зала, потом в другом… На минуту стихнув, голоса людей заполнили овальные своды могучим гулом. Отдельных голосов в нем разобрать было невозможно, да и Хор не пытался это сделать — ему важнее были интонации, эмоциональный настрой народа. Вскоре в шумной разноголосице он уловил тонкий ручеек голосов, звучащих в унисон его чувствам. Его попытались погасить злобные, визжащие выкрики, но ручеек ширился, наливался уверенностью и силой, и вскоре вопли противников Хора были погребены под оглушительным водопадом криков сотен молодых людей. В толпе, окружавшей Хора, произошло легкое движение, десятки крепких парней окружили лидера плотным кольцом. Он некоторое время стоял, словно в оцепенении, но воцарившаяся в зале вопросительная тишина заставила его прийти в себя. Хор поискал в толпе несколько знакомых лиц, еле заметно кивнул им — и через минуту в коридорах, прилегающих к залу, послышалась какая-то возня, множество невнятных выкриков, постепенно удаляющихся внутрь корабля. И тут же пол завибрировал, и тонкий свистящий гул заполнил все вокруг, вызвав недоуменные восклицания.