Я оглянулся. Напротив второго подъезда, на стоянке, торчала рылом вперед черная «Волга» с горящими подфарниками. Вон оно, значит, как!

– Ребята будут присматривать за твоей подругой, пока ты в отъезде, – объяснил Главный. – Ребята очень на тебя сердиты, имей в виду. До среды!

Они сели в машину и уехали. Я остался один. Жизнь моя, иль ты приснилась мне? «Волга» мигнула мне фарами, и я подошел. Опустилось переднее стекло, из салона пахнуло сигаретным дымом. На меня мрачно смотрел тот, которого в злополучной гостинице я для себя назвал Щипачем. Его физиономия тоже носила легкие следы недавнего повреждения. На заднем сиденье кто-то спал.

– За мной должок. – В голосе Щипача было столько сдержанного бешенства, что я тут же пошел прочь от «Волги». – Могу вернуть его твоей бабе, – громко добавил он мне вослед.

Я вернулся к машине.

– Лучше не надо, – сказал я ему мирно. – А то придется тебя добить. А кому ты будешь нужен дохлый и некрасивый?

Пока он собирался с мыслями, я скрылся в подъезде.

Если принять мой контакт с голосом Елисея за более или менее реальную точку отсчета, то в предложении Главного определенный резон, безусловно, был. Бредовый, конечно, резон, но все-таки был. Если бы не мой атеизм, если бы наличие хотя бы мало-мальского мистического опыта, я, наверное, поверил бы даже в то, что Елисей может меня услышать, но, к сожалению, не было во мне даже крохотной веры в загробную жизнь. Ну не было, и все тут, и откуда мне ее взять. Я читал и Библию, и сочинения Святых отцов, я даже в церковь иногда заходил и ставил там свечки, но делал это или из любопытства, или потому, что была Пасха, и все шли в церковь, ну и я шел, чтобы быть, как все. Так было надо. Кому надо? Зачем? Елисей умер много лет назад, но как поверить в то, что его душа, отлетевшая в какие-то иные сферы, жива и может меня услышать? Ведь совершенно ясно, что без моей веры в это никакие мои слова до нее не дойдут, а может, мне не к ней надо обращаться, а к самому Богу? Ведь он Творец всего сущего, в том числе тела и души Елисея Павловича Бурко, в монашестве Иллариона, и кому как ни Ему каким-то непостижимым образом выполнить мою просьбу? Но ведь моя просьба будет неискренней, а Его-то не обманешь. И как же мне быть?

С Ярославского вокзала я доехал на электричке до станции Арсаки, а там маршрутка забросила меня в военный городок, бок о бок с которым стоял монастырь Зосимова пустынь. Я приехал сюда в 10.15 утра. Монастырь был старый, его красные кирпичные стены местами выкрошились, и что меня больше всего здесь поразило, так это жилые дома на его территории. В центре монастыря стоял храм, а по периметру шли одно– и двухэтажные постройки, и некоторые из них были явно жилыми домами. Из окон доносилась светская музыка: я распознал голоса Меладзе и Ларисы Долиной; на крышах торчали антенны. Честно говоря, я представлял себе монастырь как-то иначе: лес, неприступные стены, угрюмые бородатые монахи с четками, купола, службы, тишина. Здесь были и монахи, и купола, и вместе с тем ходили по территории солдаты (из соседней воинской части, что ли?), какие-то явно пьющие мужики ремонтировали допотопный автобус, бегали дети, слонялись собаки, а за забором на припеке курили два бородатых человека и громко спорили о преимуществах козьего молока. А вокруг стоял лес, где время от времени раздавались мощные взрывы. Мне потом объяснили, что тут недалеко находятся воинские склады и периодически проходят календарные проверки боеприпасов. А еще по соседству есть воинская часть, и несколько солдат-срочников поют в церковном хоре.

Настоятель обители отец Серафим оказался довольно молодым и симпатичным священником. К счастью, он был не очень-то любопытен.

– Хотите пожить у нас? – спросил он с мягкой улыбкой, адресованной не только мне, но всему человечеству в целом.

– Да, – сказал я.

– Вы откуда?

– Из Москвы.

– Хорошо. – Он секунду подумал. – Найдите отца Артемия и скажите ему, что я благословил. Он все объяснит. Помоги Господи.

Отца Артемия мне показали те два бородача, что курили за монастырской оградой. В спортивном костюме и кроссовках он возвращался с пробежки. Рядом с ним несся мощный лабрадор. Отцу Артемию было лет тридцать с небольшим, и если бы я встретил его где-нибудь в Москве, ни за что не признал бы в нем монастырского жителя: коротко постриженная бородка, широкие плечи, цепкий ироничный взгляд. Я передал ему слова настоятеля.

– Подождите меня здесь, – сказал он и, вернувшись минут через десять уже в обычной цивильной куртке и брюках, повел меня в один из домов. По внешней железной лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в коротком коридоре, куда выходило несколько дверей. Справа висел уголок с иконами, слева, у батареи, стояли лопаты.

– Вот ваша келья, – сказал отец Артемий, открывая одну из дверей. Мы вошли в большую комнату, похожую на номер какой-нибудь старой провинциальной гостиницы: четыре окна без штор, восемь или девять кроватей, стол, несколько стульев. Кровати застелены старыми одеялами, на стенах кое-где висят иконы, вырезанные из журналов.

– Тут живут двое, – сказал отец Артемий. – Они сейчас на работе. Обед после Литургии. Ужин после Всенощной. Сейчас найдите Любовь Петровну – скажете ей, что по благословению отца Серафима. Она скажет, что делать. Помоги Господи.

И он ушел.

Короткий деловой разговор. И самое главное, никто не спрашивает, зачем ты сюда приехал и на сколько. То ли никому до этого нет дела, то ли тут не приняты такие вопросы?

Две кровати в дальнем правом углу были явно заняты – под одной стояла сумка, а под другой – большой брезентовый рюкзак. На спинках обеих кроватей висели полотенца. Я выбрал себе лежбище в другом углу, посидел, покачался на мягкой панцирной сетке, встал и вышел в коридор на разведку.

Прямо напротив нашей была еще одна дверь, на которой висел плоский серый замок. Слева от нее тянулась доска с гвоздями, служившая вешалкой: тут глыбились старые дождевики, телогрейки, куртки, штаны. На следующей двери карандашиком было написано «Библиотека». На ней тоже висел замок. Рядом стоял старый стеклянный шкаф, полный пустых трехлитровых банок. Последняя дверь вела в умывальник. Я помыл руки и вышел на улицу.

Любовь Петровна жила в двухэтажном домике сразу за монастырской оградой, недалеко от заброшенной колокольни. Спокойная полнеющая женщина лет пятидесяти в старой брезентовой куртке и резиновых сапогах. Из разговора я понял, что она тут старшая по огороду.

– Вот вам рукавицы, и переоденьте, пожалуйста, куртку, а то запачкаете, – сказала она, тепло мне улыбнувшись. – Там на вешалке подберите что-нибудь подходящее. И приходите сюда.

Потом Любовь Петровна показала мне бендешку, где у них хранился шанцевый инструмент, и сказала, что делать. Работы в монастыре назывались послушанием. Мое послушание было предельно простым. Я выбрал штыковую лопату и пошел копать огород. С другой стороны его копал пожилой бородатый мужик в кепке. Сделав ладонь козырьком, он долго меня разглядывал, потом приподнял кепку и слегка поклонился мне в знак приветствия. Я ответил ему тем же, и мы вернулись к своим лопатам.

Минут через сорок начал бить колокол. И тут же отовсюду стал выползать бородатый мужской люд и потянулся к какой-то единой точке, не видной отсюда. Ко мне подошел коллега по огороду. Лопату он оставил в земле.

– Михаил, – представился он, протягивая отполированную ладонь. – Айда обедать.

На обед был суп с фасолью, винегрет и сладкий чай с большими кусками белого пушистого хлеба, очень вкусного, куда там иным пряникам! За обедом Михаил объяснил мне, где могилы монахов, и сразу после трапезы я взял курс на местный погост. Туда вела хорошо утоптанная тропинка.

Скоро я уже стоял над могильной плитой, на которой староцерковной вязью было написано «Монахъ Илларионъ». И – никаких тебе дат, словно они жили и умирали тут вне всякого времени. Просто монах Илларион, да и тот ли это Илларион? Я стоял и думал: «Если ты Елисей и если ты меня слышишь, то, пожалуйста, мне помоги, сделай, пожалуйста, так, чтобы она была счастлива, очень тебя прошу. Я не думал, что окажусь здесь, на твоей могиле, но если это твоя могила и если ты меня слышишь, сделай, пожалуйста, чтобы она была счастлива, очень тебя прошу. Ну, мы с тобой уже говорили об этом». Я твердил так, глядя то на плиту под ногами, то поднимая глаза к небу, а там плыли редкие облака, подгоняемые ветром, вокруг – куда ни взгляни – лес и лес, и мне казалось, что это совсем не я тут стою, а один из моих синонимов, который действительно верит, что кто-то его может услышать. Услышать, понять и помочь. Сам я в это не верил, честно говоря, а хотелось поверить.