Я чувствовал, как губы мои сами собой расплываются в глупой улыбке. Ладно, допустим, «Хаммер» мне тоже приснился.

– Скажите, а парень с кавказской овчаркой в каком номере? – стал я заходить с другого боку. Портье глядел на меня все так же приветливо, но уже и слегка настороженно, как на больного.

– С овчаркой? – Он пожал плечами. – В нашем отеле нет и никогда не было ни единой собаки. По крайней мере на моем веку. Мы с животными не пускаем.

– Да?.. Правильно делаете… – Пора было сворачивать этот беспонтовый разговор. – Видно, после «Гжелки» с пивом такой бардак в голове, – объяснился я и на этой ноте свалил к себе в номер. Значит, и никакого «Анкермана» не было, а стало быть, у меня есть еще одни оплаченные сутки. Ну а на кой они мне нужны?

Что вообще происходит?

Я полистал мобильник. Железяку не обманешь – на это я и рассчитывал. Ну да, так и есть: ты звонила мне вчера, в 07.48 – значит, это было на самом деле. Ночью мне звонил Рашид. И я сделал два звонка по одному номеру. Все совпадало. Уже хорошо. Ну а дальше?

До двенадцати я слонялся по номеру, а потом не выдержал, покидал вещи в сумку и запер номер. На всякий случай сказал портье, что скоро вернусь, но у меня и в мыслях не было возвращаться. Автобус приехал почти сразу, полупустой, я сел в уголок и всю дорогу до центра заново переживал прилет и отлет «Валдая», прилет и отлет, прилет и отлет.

Доктор Жан позвонил часа в три пополудни, когда я курил под козырьком вокзала, расстреливая последние полчаса до поезда на Москву, весь еще во власти Этого Самого То ли Сна – То ли не Сна.

– Это Жан, – представился он, чем-то озабоченный сверх всякой меры. Его голос пуще прежнего показался мне знакомым. Что-то такое горестное, очень неприятное было с ним связано. Что? – Как дела? – спросил он.

Я отправил бычок в бреющий полет. Лети к родимой стороне, милок…

– Нормально, Жан. Вы как?

– Спасибо, тоже не жалуюсь. Прочитал криптолог вторую часть письмеца. Вы в Москве?

Вне всяких сомнений, все это существовало в реале: вокзал с большими желтыми буквами «ЛЕБЯЖИЙ», снег под ногами, колотун, билет на поезд и стылые блестящие рельсы – все это, безусловно, существовало, но существовало с какой-то поправкой, искажавшей реальность всего перечисленного. Я не верил себе. Много ли надо творческому человеку.

– Ночью приеду, – буркнул я. – Приеду – позвоню: встретимся, поговорим.

– О’кей. До встречи. – Он хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. В трубке пошли гудки. Самым паршивым было то, что и Жан существовал с той же самой поправкой. Но почему мне так знаком его голос?

И вот опять – поезд, верхняя боковая полка, сифонит в бочину, но по сравнению с тем не отапливаемым вагоном это просто Сахара. Вагон попался самый последний, его мотало туда-сюда, того и гляди, слетит с насыпи под откос. Денег у меня хватило только до Рязани, ладно, ничего, там на электричках доеду. Давай, давай, машинист, жми на свои педали, гони скорей, гони подальше от этого Лебяжьего, где впервые в жизни моя крыша дала реальный сбой, такие глюки меня не посещали даже с самого большого бодуна, и ведь кому расскажи… Я читал о чем-то похожем у разных там фантастов, но одно дело – читать и совсем другое – когда это происходит с тобой. Да, не хотел бы я пережить все это вновь.

Пассажиры попили чай и съели своих жареных кур, переиграли друг друга в дурака, козла и очко и разобрали постели. Вот и пробный храп раздался, осекся, но вскоре осмелел и пошел гулять по всем октавам. А я ворочался на своей полке, крепился, тоже пробовал заснуть, но все же слезал вниз и бродил по вагону, брякая головками развязанных шнурков. Выходил в тамбур и там, прислонившись щекой к раскаленному морозом стеклу, думал о своей жизни. Я живу ее как-то не так. Но жить по-другому я не умею.

Сколько же мы не виделись? Еще и месяца не прошло, а кажется – вечность. Я знал, что ты живешь по-прежнему в Бирюлево, с маздистом Иваном, что он холит тебя и лелеет, не то что я, ты уже познакомила его со своими родителями, и он им ужасно понравился. А иначе и быть не могло. Что вы подали заявление в загс, и вот-вот свадьба. Все это рассказала мне Ева. Она переезжала к себе в общежитие и по старой памяти попросила меня помочь. Я и помог.

Ладно, надо как-то жить дальше. Надо жить дальше, и все забудется и пройдет. Теперь уж ничто не держало меня в этом городе-герое Москве, легко стало и свободно. Легко? Да, появилась эдакая нагловатая легкость, кураж, поскольку терять мне теперь было нечего, и пофигизм, наверное, легко читался у меня на лице. Во всяком случае, трудоустройство в обратную сторону прошло без сучка, без задоринки. В Митино бухгалтерша мигом посчитала и выплатила мне все, что причиталось, и в ДЭЗе тоже проблем не возникло. Начальник пожал плечами и молча подписал заявление.

– Между прочим, жилье вы мне так и не дали, – напомнил я.

– А я и не обещал, – сухо ответил он. – До свидания. Не в буквальном, разумеется, смысле.

Своему технику Вере Леонидовне я купил томик стихов Бунина и сделал надпись на форзаце:

«Прощай, хозяйка губ своих и плеч,

Забудешь или память сохранит:

В осенний час соседний мир поджечь

Я улетел в потоке леонид».

— Удачи, Андрюшенька, – сказала она, все-то на свете понимая. – Не забывайте, что когда-то вы были санитаром планеты. Спасибо за книгу и счастливого пути. Все образуется.

А в субботу, сходив напоследок в баню и оставив там узелок с грязным бельем, я поехал к тебе в Бирюлево без звонка, наудачу, – в последний раз, в последний раз, Анечка, – билет на самолет уже лежал в паспорте. Дорога была мокрой, водила строго соблюдал скоростной режим.

– Вчера ночью иду датый по Ярославке – хоба, тормозят, отдал пятихатку, а куда деваться? – словоохотливо принялся рассказывать он. – Еще один залет – и я на год-полтора не водила, правильно? А на кой пес мне такая громкая музыка?.. Нет, если спешишь, кидай лавэ – поедем быстро.

Я засмеялся и кинул предпоследние двести рублей, и мы газанули, помчались, полетели, на поворотах меня прижимало то к его кожаному плечу, то к дверце, и я подумал: вот если перевернемся! Вот грохоту будет и впечатлений! Вот станет больно! И, быть может, хоть тогда с помощью боли я смогу отлепить тебя от своего глупого сердца – ты ведь так и не сумела все погубить во мне, несмотря ни на что.

Белый банный халат, слегка перехваченный в талии, розовые носочки в белых спиралях и белые же тапки с синей опушкой – ты открыла мне дверь женщиной в белом, похожая в этих одеждах на Наташу Ростову. Или на Манон Леско. (Помню, бела была. Милая, как дела? – пришло в голову стихотворение Рашида.)

– Здравствуй, вобла, – сказал я, держа руки за спиной. – Узнаешь старого знакомого с богатым воображением?

– А почему «вобла»?

– С днем рождения, рыба, – сказал я и подарил тебе цветы. – Между прочим, ты похожа сейчас на Манон Леско. Манон Леско из Лебяжьего. Ты одна?

– Спасибо на добром слове, – ответила ты.

– Но куда подевались твои волосы? Зачем снова постриглась?

– Тебя не спросила. – Ты симпатично понюхала розы. – Выпил?

– Да, Аня, выпил и выпил немало! И еще столько же выпью. Но я пьян не от вина, Аня, а от печали. Тебе этого не понять.

– Куда уж мне! – Ты избегала моего взгляда, а я твоего. Смех, да и только! – Ну, заходи. И не паясничай, пожалуйста.

В прихожей я разулся, чинно поставил ботиночки на коврик (в гостях – не дома), посмотрелся в зеркало и показал отражению две фиги: перед экзаменами это помогало не хуже пятака. И вошел в комнату.

(Зачем я сюда вернулся, зачем?)

Итак, я вошел туда, где на огромной двуспальной кроватке (вот и кроватка появилась что надо) сидела ты, чинно соединив щиколотки и расправив на коленях подол халата. А напротив тебя, в новеньком кресле из того же гарнитура (ну и темпы!), отдыхал от жизни, между прочим, кто-то еще. Рослый, крепкий человек, постарше меня примерно на институт, с волевым подбородком, да и вообще очень мужественным лицом. Прямо-таки, Анечка, герой вестерна, кольта вот только не хватает на поясе и высоких сапог со шпорами: дзинь-дзинь. Костюм в полоску, рубашка цвета морской волны, ах-ах; одна нога на другой, а на мохнатом запястье не что иное, как «Лонжин», не исключено, что настоящий. Если объективно, то очень приятный парень, с хорошим сильным лицом и умными глазами, но о какой объективности можно тут говорить! В общем, я внимательно рассмотрел этого человека, ну и он, понятно, меня.