Истории, которая, надо сказать, очень скоро получит свое продолжение.

Ночью мне на мобильный пришло сообщение:

«Я в Лианозово Мебельная 78—181 с утра без охраны жду срочно Хольский».

Часы показывали 3.20. Слегка подвывала вьюга за окнами и раскачивала на балконе околевшие плоскости постельного белья. Они скрипели и стукались о перила.

Люблю действовать быстро и радикально, особенно когда дело касается каких-нибудь кинетических движений. Мне сказали «жду» – и я принял это как руководство к действиям.

Было 8.20, когда я сошел с электрички на станции Лианозово, купил пару чебуреков на рынке и потопал в сторону высоток, видневшихся неподалеку. Погодка была на любителя: легкая метель, предельно свежо.

С полчаса я искал Мебельную улицу, следуя разноречивым подсказкам местных бабушек, и наконец нашел ее в далекой дали, на самой окраине района. Улица была совсем новая, еще без бордюрных камней, под сугробами угадывались горы строительного мусора. Дом № 78 представлял собой длинную серую шестнадцатиэтажку, свернувшуюся на целый квартал буквой П. 181 квартира была на девятом этаже; стоя на десятом, я набрал номер, с которого пришло сообщение.

– Да! – отозвался энергичный мужской голос; я послушал его и дал отбой. На заднем плане этого «да» явно различалось гудение мотора. Скорее всего, это один из охраников Хольского, и сейчас он едет в машине. Наверное, Валерий Ильич ночью втихаря ухитрился воспользоваться его телефоном.

Я спустился на площадку и внимательно оглядел дверь квартиры. Типичная железяка, обитая кожезаменителем; пара несложных замков, дешевая ручка, кнопка звонка. Я позвонил. Почти сразу же за дверью угадалось какое-то движение. Да, там кто-то был.

– Кто там? – Голос Хольского.

– Это Андрей, Валерий Ильич. Вы один?

– Андрей? Привет из застенков! Один я.

– Вы под замком, что ли?

– Ну да, они меня заперли.

– Сейчас откроемся, Валерий Ильич, – сказал я и пошел в соседний подъезд, на котором висела табличка ДЭЗ № 3.

В дежурке, как я и предполагал, сидели слесари и играли в домино. Попахивало пивом. Я отозвал покурить старшого и объяснил, что нужна на полчаса «болгарка», вот залог, – и показал четыре бумажки по пятьсот, через полчаса принесу «болгарку» и одну из бумажек оставлю за амортизацию.

– Не вопрос, – кивнул старшой, слазил в один из шкафчиков и выложил на стол «болгарку», ключ к ней и новый диск. – Помочь, может? – предложил он. Я подумал и взял его с собой. В робе и рабочем шлемаке, небритый, громогласный, с папироской в зубах, он, пожалуй, как никто другой, придаст ситуации нужную легитимность.

– Максимыч, – представился он, сунув мне здоровенную ладонь, отполированную рукоятками инструментов, и вскинул на плечо сумку. – Пошли?

– Борисыч, – представился я ему в тон.

Через пару минут мы были у квартиры № 181. Ничтоже сумняшеся, Максимыч вскрыл электрощит, покопался там чуток и высвободил два провода.

– Щас подсядем к тебе на фазу, – подмигнул он, «крокодильчиками» пристегивая провода к штепселю «болгарки». – Давай, поехали.

«Болгарка» взвыла на весь подъезд, да так громко, что мне самому стало не по себе.

– Подъем, сучара! – непонятно в чей адрес высказался Максимыч. – Ну-к дай сюда. Который херачить?

– Оба давай.

– Как скажешь. – Он взял у меня машинку и начал вырезать замки. Задымил кожезаменитель. Искры железным горячим веером сыпались на бетон. Захлопали двери, на площадку начали выглядывать жильцы. Надвинув на глаза шлемак, Максимыч жевал закусник потухшей папиросы и ровно, как по ниточке, резал металл. Кончик диска горел рубиновым огнем, оставляя за собой полосу пустоты. Здоровенная отечественная «болгарка» выла покруче, чем бензопила на лесосеке. Высунулась и тут же спряталась соседка слева. Щелкали замки некоторых дверей – там запирались покрепче.

Сунув руки в карманы, я молча стоял рядом, и мне было немного не по себе. Если сейчас появятся охранники Хольского, будет нехило.

Но они, к счастью, не появились.

Через четверть часа Максимыч выключил «болгарку», достал из сумки короткую гнутую монтажку, просунул ее в верхнюю часть разреза и хорошенько рванул. Оба замка вместе с куском металла вылетели на площадку.

– Дерни на хер дверь, – велел он, и я ее дернул. Дверь открылась.

– То, что доктор прописал, – констатировал взмокший Максимыч. Скручивая шнур «болгарки» в кольцо, он покосился на пятихату, которую я вложил ему в карман робы.

– Спасибо, Максимыч.

Он молча переложил деньги в штаны, пожал мне руку и, с сумкой через плечо, затопал по ступенькам вниз, не дожидаясь лифта. И крикнул оттуда:

– Заходи – бухнем!

Я вошел в квартиру. Хольский сидел на кухне и нервно курил. В больничной пижаме, рука на перевязи, голова обмотана грязным бинтом. Он сразу же встал:

– Ну ты даешь, Андрей! Ты на машине?

Я вкратце оглядел квартиру: одна комната, диван, телевизор, грязная штора, сервант с фальшивым хрусталем у дальней стены. Глазу не на чем остановиться.

– Делаем ноги! – Я на ходу отдал ему свою куртку, мы выскочили на улицу и там, в двух шагах от дома, у магазина канцтоваров поймали белую «девятку». Хольского я погрузил на заднее сиденье, сам сел впереди.

– Про хату в Бирюлево они знают? – спросил я первым делом.

– Откуда! – Он засмеялся. – Похоже, смылись, Андрюх. На «Сокол», – велел он водиле.

– Угу, – ответил тот и дал газ. Разогнавшись до ста, он закурил и стал накручивать верньер приемника в поисках подходящей станции. Остановился на «Шансоне». Митяев пел про холодные, вмерзшие в снег машины, которые вдоль дороги ночуют, и эта песенка была как нельзя кстати. Я тоже закурил за компанию. А тут и Валерий Ильич стрельнул у меня сигарету. Так мы покуривали молча и думали каждый о своем. Я, например, думал о том, что неужели ж Хольский едет на вашу бывшую хату? Ведь там всякое может быть. Впрочем, на камикадзе он не похож.

– Отдал Гансу конверт? – негромко спросил Хольский.

– Ну да. – Я повернулся к нему. – А куда было деваться? Конверт и пистолет тоже.

– Правильно сделал. – Хольский затушил бычок в пепельнице, захлопнул ее. – В конверт-то небось заглянул? Пришел в больницу, меня нет, ты понял, что из-за конверта весь сыр-бор, ну и вскрыл его. Тем более там липкий клапан: открыл-закрыл, никто ничего не заметит.

– Все так и было, – сознался я.

– Я на твоем месте тоже бы заглянул, – хмыкнул он. – У тебя какие деньги с собой? В аптеку надо рульнуть. На «Соколе» у меня есть бабосы, рассчитаемся.

– Едем на Алабяна? – спросил я, доставая бумажник.

– Зачем на Алабяна? Мы едем на почту. Там у меня абонентский ящик. В ящике все, что нужно для жизни.

Водила насторожился, прислушиваясь к нашему разговору. Понять его было можно.

Я пересчитал наличку. В переводе на валюту было около трехсот долларов. Я занял пятьсот у Кости, чтобы раздать основные долги; часть успел раздать, часть еще нет. В самом начале Ленинградского проспекта мы остановились у аптеки «36.6», и я сходил за мазями, бинтами и таблетками, название которых под диктовку Хольского записал на сигаретной пачке. А на углу Ленинградского и улицы Щорса, в почтовом отделении № 35, я попросил у кассирши ключ от 59-го ящика. Она молча выставила передо мной пластиковый стакан с ключами, и через полминуты я уже выходил на улицу – с черной увесистой папкой под мышкой, которую выудил из ящика.

Потом мы рванули в сторону Пресни, и там, недалеко от зоопарка, у первого подъезда неприметной пятиэтажки на улице Красина, Хольский велел остановиться. Я рассчитался с водилой, машина уехала, а мы с Валерием Ильичом медленно, в обнимку, пошли на пятый этаж, отдыхая на каждой площадке.

– Квартира одной моей знакомой, – сказал он, доставая из папки брелок с ключами. – Она сейчас в Кельне… Открывай.

Это оказалась маленькая однокомнатная халабуда, чистенькая и светлая; окнами во двор. По всему было видно, что здесь живет одинокая женщина, большая аккуратистка и сторонница здорового образа жизни. В углу стоял маленький кеттлеровский тренажер, с антресолей торчали концы лыж.