И тут что-то такое правильное сверкнуло у меня в мозгу, сошлись какие-то нужные проводки. Сам себе не веря, я сходил в нашу комнату, достал из сумки папку, а из папки ксерокс карты с гипотетическим кладом. Когда я с бодуна, сквозь меня обычно идет мощнейший поток какой-то искрящейся мути. И из него сами собой выпадают умности, до которых никогда бы не додумался, будучи в здравом уме и твердой памяти. Я принес карту на кухню.
– Тебе, Ева, ничего это не напоминает?
Все-таки сказывался профессионализм будущего картографа. Она бросила на карту один-единственный взгляд (но какой!) и ответила, взвешивая каждое слово:
– Это может быть окраиной нашего Лебяжьего.
Наверное, чего-то подобного я и ждал, поэтому не очень и удивился.
– Точно? – только и спросил я.
– Что значит точно! – Она повела плечом и еще раз взглянула на карту. – Конечно, не точно. Но не исключено.
Она сделала себе чай, обратилась к блинам.
– У нас в Лебяжьем есть район, называется Муханово, там кладбище, свалка, частные дома – в общем, окраина. Раньше район считался пригородом, но уже лет семь-восемь как вошел в черту города. Этот план весьма напоминает северо-запад Муханово…
Я молча жевал блин и слушал, почти не веря, что на схеме Лебяжий. Хотя почему бы и нет? Все гениальное просто.
– Просто там наша бывшая дача, и я хорошо знаю тот район, – уточнила Ева. – Аня, тут у тебя подгорает! Перевернуть? («Ага», – ответила ты из ванной.) Аня, иди взгляни – по-моему, тут Муханово… Она осенью лазала где-то там с топографами, – пояснила мне Ева. – Она в теме, а я нет. Тем более в Муханово до революции была усадьба ее прадедушки. Или прапрадедушки.
Это было уже интересно.
– Ты можешь оказать мне одну услугу, Ева? – спросил я вкрадчиво, убирая карту в папку.
Она пожала плечами и перевернула блин:
– Я же не знаю, что вы имеете в виду, Андрей. Глупо было бы обещать.
– Не говори про эту карту Гансу.
Она оглянулась на меня с укоризной и недоумением:
– Во-первых, я его уже сто лет не видела и надеюсь еще столько же не увидеть. А во-вторых, если он спросит, я не смогу не сказать. Я никогда не лгу.
Ах да! Я и забыл. Это одна из ее особенностей: правда и ничего, кроме правды.
– Он не спросит, если сама не расскажешь. Договорились?
– Даже не знаю. – Она подумала. – Наверное, да.
Она ушла с чаем к себе, а через минуту появилась из ванной ты, держа распаренные сдобные руки немного на отлете. С них капало. Ты снова взялась за блины и, улучив момент, я и тебе показал свою схему.
– Что это? – спросила ты, сдувая со лба прядь волос.
– Ничего не напоминает?
– Напоминает наше Муханово. – Ты подумала. – Да, похоже… А вот этот крестик, скорее всего, стоит на месте бывшего имения моего знаменитого прапрадедушки.
– Даже так?.. А чем он знаменит?
– О, да многим! – Ты засмеялась. – Это был удивительный дядечка, насколько я понимаю, странный, необыкновенный, выдумщик… Очень талантливый… Дед вообще считал его гением. Не знаю, может, оно так и есть. С ним вечно происходили всякие-разные истории. Одна стала чуть ли не нашей семейной легендой. Да я же тебе рассказывала. Неужели забыл?
– Можешь еще раз рассказать?
– Легко.
Я жевал блин и внимательно тебя слушал. То, что ты рассказала, я слышал явно впервые – такие истории не забываются.
Короче.
В конце 19-го – начале 20-го века в Лебяжьем жил потомственный русский золотопромышленник Елисей Бурко, твой прапрадед. Всю жизнь он занимался золотом, был безумно богат, однако прижимист и даже скуп, родственников держал в черном теле, при этом тратил кучу денег на всякие изобретения (я не стал уточнять, что ты имеешь в виду.) На склоне лет им вдруг овладела страсть: ракетостроение. Это дело пленило его целиком и полностью, как какая-нибудь навязчивая идея, и Елисей с присущей ему предприимчивостью и размахом стал строить какую-то суперракету – не один, конечно, с помощниками.
Человеком он был талантливым и напоследок превзошел самого себя. Ему удалось-таки создать и запустить ракету, работающую на инфракрасном топливе, – и где уж он его раскопал? И это еще до революции, когда о таком топливе поди и слыхом не слыхивали. Да и не до него было: по Руси как раз начинала расползаться большевистская нечисть.
Короче говоря, запустил.
Ракета вывела на орбиту спутник – не спутник, но «Валдай», как окрестил его Елисей. Вскоре после запуска вдруг сделался наш Елисей Павлович беднее церковной мыши, его счета в банках были обнулены, деньги сняты, позже выяснилось, что незадолго до запуска он продал свои предприятия, акции и недвижимость – словом, все его правдами и неправдами нажитое богатство растаяло, как пороховой дым. Осталось у него только Муханово. «Куда что подевалось, Елисей Палыч? – спросили озадаченные родственники. – Где золотишко?» «Мое золото в „Валдае“, – объявил он, распустил команду, уничтожил документы и ушел в монастырь. Осталось неясным, пошутил Елисей или не пошутил. Те, кто его хорошо знал, вполне допускали, что он на самом деле загрузил золотишко в ракету – водились за ним и раньше весьма безумные фортели, от которых хоть стой, хоть падай.
Октябрьский переворот застал Елисея в Зосимовой. Был он послушником, доил коров, поил братию молоком. С Советской властью у него не было ничего общего. В лице Леонида Борисовича Красина, будущего наркома путей сообщения, она поначалу довольно активно им интересовалась, вернее, не им, а, скорее, его изобретениями и денежками. Красин даже приезжал к Елисею в обитель, и они о чем-то долго говорили. Его приезд отмечен в монастырских летописях…
В этом месте ты сделала паузу, чтобы вынуть из духовки курицу. Она была готова и так пахла, что за одно только крылышко можно было отдать полжизни.
– Он что, действительно золото в ракету запрятал? – спросил я.
– Не знаю. Это же не я говорю, это наши семейные хроники. Не хроники даже – легенды. – Ты улыбнулась. – Но это еще не все, слушай дальше… Совсем недавно его правнук вдруг получает письмо из Берна. Директор одного из старейших банков (не помню, как называется) пишет, что по обязательствам, взятым на себя его банком без малого 70 лет назад, 1 января сего года был вскрыт сейф, зарезервированный господином Бурко Елисеем Павловичем. В сейфе было никому не адресованное письмо и записка директору банка. В записке господин Бурко просит передать сие письмо в Россию старшему из его, Елисея, потомков, если таковые найдутся.
Я тут же вспомнил вечер, когда мы познакомились с Хольским. Так-так, интересные пошли раздачи.
– Директор отправил в Россию своего представителя, который быстро разыскал единственного потомка Бурко, его правнука. Разыскал в Европе, но через Россию, понятное дело. Для правнука Елисей Бурко был фигурой почти мифической, как, впрочем, и для всех нас. Правнук съездил в Берн за письмом. Каково же было его удивление, когда оказалось, что письмо от прадеда зашифровано. Я же говорю, что Елисей был чудак тот еще, он в свое время и криптологией баловался и даже шифромашинку изобрел. Говорят, это было не что иное, как прототип будущей немецкой «Энигмы». Слышал, наверное, о ней?
– Да нет… Письмо удалось расшифровать?
– А я знаю? По правде говоря, я во все это не верю. Журавли в небе – это как-то не для меня.
«Это точно!» – подумал я. И спросил:
– Правнук – это надо полагать Хольский?
– Ну да.
– Это он тебе все рассказал?
– Что-то он, а что-то я и без него знала, от деда. Дед был сердит на Елисея, что тот всю родню нищими оставил. Дед умер, когда мне было девять лет, но я помню его хорошо. Правильный такой был старичок, работал помощником машиниста. – Ты взялась мыть посуду. – Такая история, Андрюша, хочешь верь, хочешь нет. Веришь небось?
А почему бы и нет? Мало ли их, богатеньких сумасбродов, кидающих деньги на ветер, покупающих острова, закапывающих банки с червонцами, только чтобы они никому не достались. Опять же – монастырь. Сколько угодно примеров того, как люди утрачивали смысл жизни в миру, бросали все и уходили в обитель. Опять же – большевики со своей экспроприацией, со своим «кто был никем, тот станет всем», а Елисей мог это предвидеть. Вот он и сделал превентивный шаг… Не то, чтобы я целиком и полностью поверил в эту историю, но вполне склонился к тому, что все это очень даже возможно. Мне хотелось в это верить. Тем более что шифровка и карта лежали у меня в папке, будучи самым что ни на есть вещественным доказательством истинности истории.
