Все эти годы мы настаивали на том, что нужен другой аппарат. И разрабатывали этот аппарат. Но бойкие упростители любое наше построение бойко облаивали как усложнение, конспирологию. Затем наступил момент, когда они просто замолчали. Точнее, стали писать статьи, в которых сначала приводилась знаменитая цитата («Политическая борьба в России напоминает драку бульдогов под ковром. О результатах можно догадываться по выкидываемым трупам»). Потом признавалось, что процесс стал совсем «подковерным» и уже ничего понять нельзя (в народе это называют «без поллитры не разберешься»). А потом возникали длинные статьи ни о чем… Вроде бы не разбираешься — так хоть не пиши. Но как не писать, если положение обязывает?

Для нас же — уже после десяти лет разработки альтернативного аппарата описания реальности и выхода ряда книг (в том числе книги «Слабость силы») — отставка Устинова и все, что за этим последовало, является и возможностью уточнить метод, и возможностью получить новые результаты. То есть глубже понять происходящее.

Я вновь возвращаюсь к основной схеме. Превратив расхожее словечко «чекизм» с помощью теории конфликта в феномен-1, я теперь сделаю то же самое с помощью теории управления. И добавлю к феномену-1 феномен-2 (рис. 25).

Рис. 25

Предположим, что чекисты — это некая совокупность чем-то объединенных людей. Такая совокупность может быть названа «социальным телом». У социального тела, как и у тела физического, есть масса. В первом приближении социальная масса представляет собой произведение количества вступающих в социальные отношения единиц на социальный вес каждой из этих единиц.

Но, кроме массы, социальное тело должно обладать энергией. Если чекисты — это социальное тело, то что такое «чекизм»?

Чекизм — это энергия, с помощью которой социальное тело оказывает воздействие на ситуацию. Энергия есть только у движущегося социального тела. Чем испуганы враги этого самого чекизма? Тем, что есть какое-то количество чем-то объединенных людей? Отнюдь! Враги чекизма обеспокоены тем, что эти самые чекисты не просто существуют как социальное тело, а движутся по некой траектории из точки А в точку Б.

В точке А были все те же чекисты, соединенные теми же условными узами солидарности. Но их, что называется, было «не видно и не слышно».

В какой-то момент (и в общем-то ясно, в какой) данное социальное тело стало двигаться. Сначала почти незаметно. Потом начались отдельные «ахи» и «охи» («батюшки! да это чекизм!»). Далее возникло опасение, что тело достигнет точки Б, то есть превратится в полноценный властный субъект (господствующий класс или касту). Вне таких опасений — а значит, вне предложенной мною модели движущегося социального тела — нет и не может быть никакого чекизма.

Но что же все-таки такое чекизм? И почему для его исследования нужно применять теорию элиты? Все чекисты — элита? Игроки? Фигуры в Большой Игре?

Представьте себе комету. Она летит по определенной траектории. У нее есть ядро, оболочки, длинный шлейф. Все это вместе — комета.

Представьте себе теперь какой-нибудь класс. Неважно, какой. Капиталистический или феодальный. Класс тоже неоднороден. У него есть ядро, оболочки с разной степенью периферийности, длинный социальный шлейф. Но все это вместе — класс.

Почему надо применять язык теории элит? Почему нельзя ограничиться классической классовой теорией? Именно потому, что класс неоднороден. И для того, чтобы выявить тонкую внутриклассовую структуру, аппарат классовой теории недостаточен. Я никогда не противопоставлял теорию элит классовой теории. Я пытаюсь дополнить одно другим.

Итак, представим себе класс… ну, например, феодалов — как эту самую комету. В ядре — феодалы как таковые, то есть те, кто имеет феоды (огромные поместья, дружины, доходы, слуг, крестьян, работающих на полях). Но есть же и служилые дворяне, которые всего этого не имеют! Они — часть правящего феодального класса. Но не его ядро! Это, так сказать, одна из оболочек кометы. А кто такой разорившийся дворянин? Он может быть в сто раз беднее буржуа. Но, пока держится феодальный уклад, у него есть соответствующая социальная роль. Он как бы в шлейфе этой социальной кометы. Пока герцог Бургундский или герцог Орлеанский — в ядре класса, даже разорившийся дворянин является частью привилегированного сословия. То есть шлейфом кометы.

Я предлагаю рассмотреть элиту. Или потенциальную элиту (двигающуюся из А в Б, как комета). Естественно, меня интересует ядро. Но нельзя оторвать ядро от системы. Когда меня спрашивают: «А кто такой рядовой чекист (работник госбезопасности)?

Или даже генерал, не участвующий ни в какой Большой Игре и честно исполняющий свои обязанности?» — что ответить? Если есть комета и она куда-то движется, то и он движется с нею. То есть субъективно он никуда не движется, а просто работает. А объективно движется. Если, конечно, есть это социальное движение.

Но для того, чтобы понять, есть оно или нет, надо ставить вопрос надлежащим образом, а не убегать от него. Надо переводить разговор в социальную, политическую, социоэлитную плоскости, а не спрашивать: «При чем тут обыкновенные сотрудники?»

Чекизм — это (а) макросоциальное «тело», (б) макросоциальное «тело» в движении, (в) макросоциальное «тело», движущееся по определенной траектории. Такова предлагаемая мною модель.

В основе модели — движение социального тела. Что такое движение?

Движение может быть и движением камня, катящегося по склону горы, и движением популяции (например, муравьев или тараканов), и движением автомобиля, управляемого водителем. Все зависит от того, какая социальная масса движется.

Социальное тело может руководствоваться программными положениями своей партии или своего тайного клуба (вариант какого-нибудь «Опус Деи»). И это один тип движения данного тела. Тот тип, который предполагает, что у тела есть мозг. И даже не просто мозг, а разум. Но у тела может и не быть разума. Разум могут заменить, например, общие социальные инстинкты, являющиеся менее высокоорганизованной системой управления движением социального тела. В качестве таковых могут выступать достаточно сложные инстинкты. Например, профессиональные привычки. Или еще более высокие автоматизмы, вплоть до квазиценностей (свой-чужой). Но в роли регуляторов движения социального тела могут выступать и инстинкты самого примитивного типа. Включая элементарные хватательные рефлексы.

Теперь необходимо сопоставить тип управления движением социального тела и траекторию, по которой это тело движется. Если бы чекистское социальное тело двигалось по траектории элементарного наращивания каких-то материальных возможностей (от ларьков к заводам и пароходам), то тип регуляторов движения и его траектория не сразу вошли бы в непримиримое противоречие.

Но если социальное тело движется в направлении политической субъектности, то это происходит почти мгновенно (в плане исторического времени, разумеется). Потому что где власть (и даже заявка на власть), там и вызовы. Двигаясь по политической траектории, чекистское социальное тело неизбежно сталкивается с политическими же вызовами.

От ответа на эти вызовы будет зависеть то, окажется ли социальное тело тягачом, вытягивающим из болота застрявший в нем грузовик, или же оно превратится в снаряд, который разнесет в клочья и грузовик, и груз, и пассажиров, и все, что находится по соседству.

Социальное тело, переместившись из точки А в точку Б, может стать дееспособным политическим классом — или ликвидатором, который погубит страну.

А значит, нам крайне важно спросить себя: «Как чекистское сообщество реагирует на реальную ситуацию? Соответствует оно в своих реакциях требованиям этой ситуации и своей заявке на определенную роль или нет?»