— Это не Ли снимал, — сказала она, словно пытаясь переменить тему разговора.

— С кем еще мы могли бы поговорить, Тири? Из тех, кто бывал на вечеринках у Ли?

— Я не хочу больше отвечать на вопросы.

— Почему же, Тири? — спросила Шивон, нахмурившись, словно бы в искреннем удивлении.

— Не хочу, и все!

— Назови других, — сказал Ребус, — и мы оставим тебя в покое.

Просидев так еще минуту, Тири Коттер поднялась и, встав на банкетку, спрыгнула на пол с другой ее стороны. Ее прозрачные черные юбки заколыхались вокруг ног. Не оглядываясь, она направилась к двери и, распахнув, хлопнула ею за собой. Ребус взглянул на Шивон и улыбнулся недовольной улыбкой.

— С норовом девица, — сказал он.

— Мы напугали ее, — заметила Шивон. — Когда мы заговорили о смерти брата, она запаниковала.

— Может быть, просто они были очень близки, — возразил Ребус. — Ты ведь не считаешь, что она была как-то причастна к его гибели?

— И все равно, — сказала Шивон. — Что-то тут…

Дверь опять распахнулась, и Тири Коттер прошествовала к их столику. Опершись на него обеими руками, она приблизила лицо к следователям.

— Джеймс Белл, — сквозь зубы прошипела она. — Вы просили назвать имя. Вот, пожалуйста.

— Он приходил на вечеринки к Хердману? — спросил Ребус.

Тири Коттер ограничилась кивком, после чего повернулась и пошла к двери. Завсегдатаи, проводив ее взглядами, качали головой, а потом вновь обращались к своим рюмкам.

— В беседе, которую мы слушали, что Джеймс Белл говорил о Хердмане? — спросил Ребус.

— Упоминал, кажется, о водных лыжах.

— Да. И говорил, что встречался с ним в разных местах. Что-то вроде этого.

Шивон кивнула.

— Наверное, нам следует взять это на заметку.

— Нам надо поговорить с ним.

Шивон опять кивнула, глядя на стол, а затем — под стол.

— Ты что-нибудь потеряла? — осведомился Ребус.

— Я — нет, а ты — да.

Ребус тоже оглядел стол, потом догадался: Тири Коттер унесла свою фотографию!

— Думаешь, она за этим и вернулась? — спросила Шивон.

Ребус пожал плечами:

— Наверное, можно считать это ее собственностью, памятью о покойном.

— Они не могли быть любовниками?

— Случаются вещи и более странные.

— В таком случае…

Но Ребус покачал головой:

— …использовала женские уловки, чтобы толкнуть его на убийство? Брось, Шивон!

— Случаются вещи и более странные, — вслед за ним повторила она.

— А если так, может, купишь мне выпить? — И он показал ей пустой стакан.

— Ни за что, — сказала она, поднимаясь. Он угрюмо последовал за ней вон из бара. Она остановилась возле машины, чем-то очень заинтересованная. Ребус не увидел вокруг ничего примечательного. Кругом, как и раньше, толпились готы — те же, но без Тири. «Отпетых» видно не было. Группа туристов остановилась, чтобы сфотографироваться.

— В чем дело? — спросил он.

Она кивком указала на машину, припаркованную напротив.

— По-моему, это «лендровер» Дуга Бримсона.

— Ты уверена?

— Я видела его в Тернхаусе.

Она оглядывала Кокберн-стрит, но Бримсона видно не было.

— Машина в худшем состоянии, чем мой «сааб», — заметил Ребус.

— Да, но в гараже у тебя нет «ягуара».

— «Ягуар» и раздолбанный «лендровер»?

— Думаю, они бывают в чем-то похожи: мальчики и их игрушки. — Она опять оглядела улицу. — Странно, где он может быть.

— Может быть, он выслеживает тебя? — предположил Ребус, но увидев выражение ее лица, пожал плечами, словно извиняясь. Она глядела на машину, все больше убеждаясь, что это машина Бримсона. Совпадение, говорила она себе, это просто совпадение, и ничего больше.

Совпадение.

Но тем не менее номер она все-таки записала.

В тот вечер она устроилась на диване и попыталась заинтересоваться тем, что показывали по телевизору. Две крикливо одетые ведущие уверяли свою жертву, что ее одежда совершенно не подходит ей. По другому каналу «расчищали завалы» в доме. Что оставляло Шивон выбор между каким-то унылым фильмом, глупым комедийным сериалом и документальной картиной про тростниковых жаб.

Вот она, плата за то, что не удосуживалась заходить в видеомагазины. Ее коллекция видеофильмов была очень небольшой, «отборной», как предпочитала выражаться она. Каждый из этих фильмов она видела раз пять-шесть, если не больше, помнила наизусть диалоги и содержание каждой сцены. Может быть, стоит поставить музыку, отключив звук у видео, и самой додумывать сценарий унылого фильма. Или даже сочинить историю про тростниковых жаб. Она уже пролистала журнал, взяла и отложила книгу, поела хрустящего картофеля и шоколада, купленных на автозаправке. На столе в кухне стояло недоеденное жаркое. Его можно было бы разогреть в микроволновке. Самое печальное, что в доме кончилось вино — остались только пустые бутылки, которые следовало сдать. В буфете стоял джин, но разбавлять его было нечем, кроме как диетической кока-колой, а это уж последнее дело.

Но не надо отчаиваться.

Можно позвонить друзьям, хотя она знает, что не будет сейчас приятной собеседницей. На мобильнике сообщение от ее подруги Каролины — та интересуется, не хочет ли она выпить. Светловолосая, миниатюрная, Каролина всегда привлекает к себе взгляды, когда они вдвоем выходят в свет. Шивон решила пока что не перезванивать. Она слишком устала, и мысли о Порт-Эдгаре не давали покоя. Она приготовила себе кофе и, сделав глоток, только тут сообразила, что вода была некипяченая. Потом она стала рыскать в поисках сахара, пока не вспомнила, что пьет кофе без сахара. Сахар она перестала добавлять в кофе еще в подростковом возрасте.

— Старческое слабоумие… — пробормотала она вслух. — А разговаривать сама с собой — еще один симптом.

Хрустящий картофель и шоколад не входили в рекомендованную ее врачом диету. Соли, жиров и сахара следовало избегать. Пульс сейчас вроде бы не частил, но она чувствовала, что ей надо успокоиться и как-то расслабиться в преддверии ночи. Она поглядела в окно; прижавшись носом к стеклу, понаблюдала за соседями в доме напротив, за проезжавшими автомобилями. На улице было тихо и темно, тротуар залит оранжевым светом фонарей. Ничего подозрительного, внушающего страх.

Ей вспомнилось, как давным-давно, когда она еще пила кофе с сахаром, у нее был период, когда она боялась темноты. Было ей тогда лет тринадцать-четырнадцать, слишком поздно, чтобы признаться в этом родителям. Она тратила карманные деньги на батарейки для фонарика, который не гасила всю ночь, держа его при себе в постели, и, замирая от страха, слушала, не дышит ли рядом кто-то посторонний. Когда несколько раз родители заставали ее так, они думали, что она просто зачиталась допоздна. Она все не могла решить тогда, что лучше: держать дверь открытой, чтобы при необходимости юркнуть в нее побыстрее, или же запирать ее от нежданных гостей. Каждый день она дважды или трижды заглядывала под кровать, хотя места там было мало и вряд ли кто-нибудь мог уместиться. Под кроватью она держала свои диски. Кошмары, однако, ее не мучили. Когда в конце концов она засыпала, сон ее был глубокий и здоровый. И приступов паники она также не испытывала. Постепенно она забыла, что ее так пугало. Фонарик вернулся на свое место в ящик, а карманные деньги вместо батареек она стала тратить на косметику.

Теперь она уже не помнила, что явилось первым: ее интерес к мальчикам или их интерес к ней.

— Древняя история, девочка моя, — сказала она сейчас себе.

Подозрительных мужчин на улице не было, но не было и рыцарей без страха и упрека, как, впрочем, и других. Она прошла к обеденному столу, где лежали ее записи по делу в Порт-Эдгаре. Лежали они бессистемно — все, что удалось записать в первый день. Протоколы, результаты вскрытия, заключения судебных экспертов, фотографии жертв и места действия. Она разглядывала сейчас два лица — Дерека и Энтони Джарвиса. Оба были красивы, с тонкими чертами. В чуть припухших глазах Джарвиса сквозил ум. Реншоу выглядел не столь уверенным в себе. Возможно, тут играло роль классовое различие. Сказывалось происхождение Джарвиса. Она подумала, что Аллен Реншоу, наверное, гордился дружбой своего сына с сыном судьи. В конце концов, разве не за тем отправляют детей в привилегированные школы, чтобы они обучались там с мальчиками из хороших семей, заводили знакомства, которые впоследствии могли бы оказаться полезными? Она знала офицеров у них в отделе, из кожи вон лезших, чтобы отправить детей в школы, о которых сами они в свое время и мечтать не могли. Все оно — классовое различие… Мысли ее перекинулись на Ли Хердмана. Он был в армии, служил в ОЛП… где им командовали офицеры, учившиеся в привилегированных школах, говорившие на хорошем английском. Неужели все так просто? Мог ли его поступок быть спровоцированным всего лишь острой завистью к элите? Никаких загадок… Вспомнив эти слова, она расхохоталась. Если загадок нет, чего она так беспокоится, так надрывается? Почему не может оставить все как есть и расслабиться?