- И ты собрался домой? – резко спросил начальник, - а кто работать будет? Тут минимум троих на замену надо.

  - Найду, – решительно ответил я.

  - Ну хорошо, мы дадим тебе положительную характеристику в суде, но поверь, с такими сроками суд не отпускает. Иди.

Мне стала чаще сниться Мать

Мой город, дом, друзья, подруги.

Как возвращаюсь я опять

В свою среду, после разлуки.

Я не был здесь уже давно

С момента моего ареста

Мне снится слива под окном

И ждущая меня невеста.

Устал, отвык, кричит душа,

И просится с мольбой

В края Родные.

Пока живу с надеждой,

Жду суда. Прошу:

Освободите!

Вы ведь, как и я – ЖИВЫЕ.           

                                         16.09.2004

  Наступил период ожидания суда. Я нашел себе замену на радиогазету и стал стажировать нового редактора. Главная проблема была с клубом. У Вовки никак не получалось освоить синтезатор, а других кандидатов просто не было.

  - Борис Алексеевич, - начал я, встретив Неведова в клубе, - замены на синтезатор нет, кроме Андрея.

  - Его со свинарника не переведут назад. Это распоряжение начальника.

  - Поймите, кроме него никто так не разбирается в музыке. Помимо того, что он пишет фонограммы, он хороший руководитель. Вы хотите, чтобы клуб потихонечку затух? Ведь не каждый день сажают таких музыкантов, как Андрей.

  - Я-то все понимаю, Соломин, но начальник настроен очень серьезно в отношении него. И подходить к нему с этим вопросом опасно. Поищи пока другую замену.

  - Кого? Колхозников, которые расшибут всю эту технику за пару дней? Некого мне вместо Андрея оставлять.

  - Поживем, увидим, а ты все равно ищи.

  Искать я, конечно, никого не собирался, так как знал, что если меня отпустят, то отпустят и без замены. Не скажет же начальник судье, что в зоне некому музыку играть, и поэтому он против.

  В бараке я появлялся только к отбою, так как после перевода так и не привык к новому месту. Единственным человеком в первом отряде, с которым я нашел общий язык, был Стас, который сидел за наркоту. Стаса я знал еще по отрядной работе, так как он тоже занимался делами своего барака. С этим человеком было приятно посидеть перед отбоем в локалке и поговорить о жизни. Парень он был не глупый, а сел за то, что покуривал травку и покупал ее себе стаканами. Ему было тридцать с лишним лет, он был начитан, имел высшее образование. Стас оказался единственным, с кем можно было разговаривать на откровенные темы: по поводу режима, беспредела в колонии, человеческого блядства и всего остального. Я почему то был уверен, что он меня не сдаст за такие беседы.

  - Вот освободишься, Юрок, что делать будешь? – спросил меня Стас.

  - Домой поеду.

  - Ну, это понятно, а придумал, чем заниматься будешь?

  - Я ведь музыкант, Стас, играть опять буду. Может, татуировкой займусь. А работать? Не определился пока. До подсидки экспедитором был, а сейчас не возьмут, наверное, в торговлю с судимостью.

  - А к Лимонову не собираешься?

  - В каком смысле? Заеду, конечно, поблагодарю, может, и он с работой поможет. Не знаю, Стас, там видно будет.

  - Юрок, а ты не можешь его попросить, чтобы он книгу про зону нашу написал? Ведь на воле никто не представляет, что такое бывает. Тут же беспредел! Столько судеб людских поломано. Наверное, при Сталине лучше порядки были, чем здесь сейчас.

  - Ты меня за живое задел. Мысль по поводу книги у меня возникла еще в карантине, и я весь срок ее вынашиваю. А насчет Лимонова? Я, наверное, обговорю с ним на эту тему, может, согласится. А если нет, то я сам напишу.

  - Если напишешь, то мне привет передавай, - пошутил Стас.

  «Стас! Тебе привет! Книгу я написал. Насколько правдиво отразил всю сущность нашего арестантского бытия, решай сам».

  Оставался день до суда, когда Андрея перевели в клуб. «Раз начальник на это пошел, значит, меня и правда могут освободить», - никак не успокаивался я.

Я сегодня уже не усну

Ливень мыслей шальных

Обуял мою душу.

Завтра суд будет править судьбу мою,

Может даже оковы стальные разрушит.

Все чаще я мечтаю о том, как я свободен

Несет судьба лихая меня потоком грез.

Все чаще я ночами тревожно засыпаю

И вспоминаю материнских тяжкий шепот слез.

Все больше я гоню за то, что будет дальше

Что судьи в отношении меня решат.

Да! Я гоню! Мне это очень важно!

Да! Я устал. Я так хочу назад…

                                                                                                 20.09.2004

  - Осужденный Соломин Юрий Владимирович на заседание Энгельсского Городского Суда прибыл! – у меня тряслись коленки, перед глазами стоял туман.

  Я стоял в кабинете начальника колонии, где за столом сидел судья, а по обеим сторонам от него находились мусора, которые, как пираньи, все смотрели на меня, готовые сожрать. Так же я заметил прокурора, который сидел в стороне ото всех. Этого прокурора опасались все, кто собирался на УДО. Говорили, что он часто зарубает ходатайства, и зеки покидают кабинет ни с чем. Адвокат тоже присутствовал в кабинете, что меня немного успокоило.

  - Ну, рассказывай, Соломин, почему ты считаешь, что ты исправился и тебя пора отпускать? – этим вопросом судья загнал меня в тупик.

  Несколько секунд, которые показались мне вечностью, я стоял, как вкопанный, соображая, что сказать в ответ.

  - Ты написал ходатайство с просьбой об освобождении, - продолжал судья, - вот и расскажи, почему ты решил, что тебя пора отпускать?

  «Все, это провал. Что я ему отвечу? Сука, какой-то судья нехороший. Как же быть? Ладно, чему быть, того не миновать».

  - Я долго думал о той жизни, которую я вел до моего ареста. Я употреблял спиртные напитки, никого не слушал, делал, что хотел. Это привело меня сюда. В колонии я пересмотрел всю свою жизнь. Что я сделал хорошего? Чего я добился в жизни? Ничего. Я не знаю, как сложилась бы моя судьба, не попади я за решетку. Думаю, что кончил бы я плачевно. Только здесь я вспомнил о том, что у меня есть Мать. Я не считался с ней никогда. Она всегда ждала меня, переживала, а мне было наплевать. Для меня важнее всего были мои друзья. Когда меня посадили, обо мне забыли практически все те, кто на тот момент был для меня важнее Матери. А она нет. Она осталась, как бы я плохо к ней не относился. Я очень виноват перед ней. Всю жизнь она растила меня одна, без отца. Только сейчас я понимаю, насколько это тяжело. И кого она вырастила? Преступника, которому надо постоянно собирать посылки, тратя на них свою скудную зарплату? Я очень хочу приехать к ней и извиниться за все. Я не хочу, чтобы она жила только ради меня, не получая ничего взамен. Ведь ей нужна сыновья любовь, она нуждается в моей поддержке. Кроме меня у нее никого нет. Я хочу дать ей все то, что когда-то отнял. Если я не смог сделать ее счастливой в то время, то сделать это я хочу сейчас. Я хочу найти девушку, которая полюбит меня. Хочу жениться, хочу детей. Мне сейчас двадцать семь лет, а что у меня есть? Тюремная роба? Я хочу жить, и никогда больше не переступать черту закона.

  «Мне трудно было сказать о черте закона, ведь сел я ни за что, но по-другому суд бы меня не понял. Мне никто не верил, что я не совершал этого преступления, поэтому и сейчас не стоило испытывать судьбу».

  - Вы все сказали? – спросил судья.

  - Да.

  После меня выступал адвокат, который двинул речь о том, что на моем примере видно, как хорошо работает наша исправительная система, которая делает из преступников людей и т.д.