С Эдуардом было интересно. Когда появлялись свободные минутки, мы выходили с ним в локалку, проводя время за беседами. Он хорошо знал историю и с удовольствием рассказывал мне обо всем, что меня интересовало. Однажды я рассказал ему свою историю, и выразил свое недовольство нашим государством, которое позволяет беспредельничать мусорам. Лимонов в этом вопросе был согласен со мной и назвал нашу страну полицейским государством. Ведь его закрыли по указке сверху, а то, что ему вменялся терроризм, было ватой. Просто правительство наше не любит, когда в стране находятся люди, пытающиеся перечить ему. И таких людей кидают в ссылки, чтобы они не всполошили народ и не настроили его против государя нашего. Чаще всего Эдуард уходил от этой темы разговора, так как повсюду были уши сук, козлов да ментов. И если бы кто-нибудь услышал, о чем мы базарим, то у нас могли бы возникнуть очень серьезные проблемы. Ведь присутствие в лагере лидера Национал-большевистской партии и скандально известного писателя-журналиста в одном лице, заставляло мусоров быть начеку. Да и сам Эдуард, видя, что творится в колонии, говорил, что не собирается «шатать режим» и качать права, так как хочет освободиться побыстрее и вернуться в политику.

  Я уже говорил, что он был без капризов, наоборот, он сам попросил себе работу в отряде и занимался уборкой комнаты «НЭВ», дабы не отличаться от «рядовых» зеков. После уборки Эдуард читал и делал какие-то записи в тетрадках, отвечал на письма, которые ему приносили целыми пачками из оперативного отдела. Судя по количеству писем, партия любила своего вождя - письма приходили каждый день, по нескольку десятков. Я, конечно, не собираюсь описывать каждый день пребывания писателя в колонии, об этом читатель может узнать из книги Эдуарда «Торжество метафизики», написанной им после освобождения. Но несколько моментов я конечно опишу.

  Появление Лимонова в лагере отразилось тяжелым испытанием на жизни заключенных. Нет, Эдуард не мутил под зеков и не качал свои права, просто внимание общественности, проявленное к личности вождя НБП, встало всем нам боком. Это был какой-то информационный ажиотаж. Каждый день в зону обязательно кто-то да приезжал, чтобы взять у Лимонова интервью, заснять его на камеру, показать стране в каких условиях содержится писатель. Под этот пресс и попала колония, так как все эти журналисты пытались засунуть свой нос в каждую щель лагеря, что не особо нравилось хозяину. Поэтому и выдрачивали зону каждый день с утра до ночи, мыли, убирали, терли и постоянно сидели в комнате «НЭВ», как манекены, в ожидании очередного журналюги.

  Конечно, вины Эдуарда в этом не было, он и сам заебывался каждый день отвечать перед камерой на вопросы заезжих корреспондентов. Помню, как приехала в зону программа Лени Парфенова «Намедни», заснять один день Эдуарда Лимонова. Пристегнули они к робе писателя маленький радиомикрофон и стали снимать. Походили по спальной секции, посетили пищкомнату, комнату «НЭВ», потом засняли, как Эдуард вместе с отрядом марширует в столовую. Завели нас в столовую, а пожрать не дают. На столах все стоит сытное, горящее и на удивление хорошо приготовленное (специально для «НТВ»), но стоят мусора и не разрешают есть. Ждут гандоны, когда камера приблизится к нашему столу, чтобы заснять, как Эдуард трапезничает. А Лимонов тем временем мне и говорит:

  - Блядь, жрать охота! Заебали они со своим театром!

  Остальные зеки, сидящие за нашим столиком тоже подхватили:

  - Ебаный лагерек!

  - Во как перед телевидением выебываются!

  - Блядь, как клоуны здесь сидим, сука!

  - Смотрите, даже хлеб нормальный дали, пидоры!

  В принципе это была обычная реакция зеков на очередное мусорское представление, если бы не микрофон, который забыли отстегнуть энтэвэшники! Когда мусора опомнились, было уже поздно – бригада НТВ покинула пределы колонии, забрав с собой все свое оборудование. А мы потом долго смеялись, представляя лицо Парфенова, слушающего эту запись. Хоть что-то просочилось из гребаной зоны. Да и журналисты, как мне кажется, спецом забыли микрофон. Такая вот история.

  Помимо журналистов атаковали Лимонова и мусора. Ведь работали здесь в основном «колхозники» из областных деревень. А тут такая личность к ним в лагерь заехала! И вот они, в силу своих служебных обязанностей, дергали писателя по своим каморкам и кабинетам, чтобы он написал им автографы. Дошло до того, что в переплетной мастерской заказали штук пятьдесят блокнотов на подпись Лимонова. А наш начальник отряда Лапенко Юрий Александрович попросил писателя написать о нем маленький рассказ!

  Заказ отрядника был выполнен, Эдуард написал рассказик о том, что есть такой вот замечательный начальник отряда, который зекам является одновременно и отцом и матерью, и такой то он хороший, и всем то он помогает. Лапенко был на седьмом небе от счастья. Он хвастался всем этими тремя листами формата А4, на которых рукой Лимонова была описана его работа. Он отнес эти листы домой и, скорее всего, поставил в центре комнаты! Потом он не раз еще заебывал меня тем, чтобы я поговорил с Эдуардом насчет продолжения рассказов о «самом замечательном отряднике колонии». И это люди, которым доверили перевоспитание заключенных! Что тут еще сказать…

  Помимо автографов, бесед и рассказов про ментов, Лимонов занимался спортом, как и многие из нас. Как-то бродя по локалке за очередным разговором, я извинился перед писателем за то, что должен оставить его, так как мне надо на спорт-площадку.

  - А что, Юрий, тут можно заниматься спортом? - спросил он.

  - Да, мы тягаем тут железки, но куда Вам-то?

  - Я, Юрий, со спортом дружил всегда. И на воле, и пока сидел в тюрьме, так что не смотрите на мой возраст.

  - Ну хорошо, - согласился я.

  На спорт-площадке я убедился в том, что этот старичок еще тот жук! Он взял гантели и так правильно с энтузиазмом начал ими работать. В отличие от дедков, которые были в нашей колонии, этот был жив-здоров, энергичен и доволен собой! Я был просто поражен его оптимизму и подходу к жизни.

  Шло время, и Лимонова стали все чаще дергать в штаб. Практически каждый день к нему приезжали адвокаты, которые суетились о досрочном освобождении.

  Каждый день, приезжая в лагерь, адвокаты и друзья писателя закидывали ему неплохие продовольственные передачки. Там было настолько много всего, что Эдуард не зная, как всем этим распорядиться, доверил это дело мне. Ну а что я? Больше половины всего этого добра я отдавал на так называемый общак, который мы сделали вместе с Антоном. По идее, в красном лагере не может быть общака, так как это считается соблюдением воровских традиций и строго карается. Но мы с завхозом все-таки сделали такой своеобразный фонд и откладывали курево с чаем для нужд барака. Ведь и в зоне за все надо платить. Остальное пили и ели сами, что-то отдавали другим зекам.

  Сам Эдуард все больше стал уходить в себя. Это было понятно. Ведь когда решается вопрос в отношении твоей свободы, по-любому нервишки дают о себе знать. Кто-то говорил, что его отпустят без проблем, кто-то пророчил обратное. Ажиотаж вокруг его личности был большой. Для того чтобы освободиться условно-досрочно, надо было иметь на своем счету список заслуг перед колонией, которых у Эдуарда не было, ввиду того, что провел он тут около месяца. Но адвокаты стояли на своем, и аргументом служило хорошее поведение в тюрьме. В зоне, конечно тоже не особо сопротивлялись, и даже пошли на встречу, сделав фиктивно писателя активистом, записав его в секцию общественных корреспондентов колонии.

  И вот настал день суда. В зоне как всегда провели зачистку на предмет неугодных личностей среди зеков, уборка опять была на высшем уровне, и опять никто не мог попить чифир, так как ждали. Ждали суда, а вместе с ним гору журналистов.

  Суд удовлетворил ходатайство, и Эдуард был освобожден. Но, по закону, после постановления суда, осужденный должен был провести еще десять дней в колонии, так как этот срок давался на обжалование. Эти десять дней Лимонов продержался на удивление легко, хотя ходили слухи о том, что прокурор обжаловал постановление суда.