- Я серьезно говорю, у меня нога.

  - А я серьезно тебя лечить буду. Помогите ему, парни.

  Двое мусоров заломали мне руки, поставили лицом к стене и стали держать. Удары этим молотком-киянкой прошлись по моей спине, заднице и больной ноге. Когда попали по ноге, я отрубился от боли…

  Очнулся я от того, что меня лупили по щекам:

  - В санчасть его надо вести. Слышь, Тишин, давай звони в отряд, пусть пару человек придут и отволокут его туда.

  Через некоторое время меня потащили в санчасть. Был уже вечер и там, кроме врача-мусора никого не было.

  - Ну рассказывай, что с тобой приключилось?

  - Я не знаю, что конкретно, но нога болит сильно в области паха, когда наступаю, боль адская.

  - Снимай штаны.

  Я снял брюки и трусы, доктор долго рассматривал мою задницу и сделал заключение:

  - Ничего страшного нет, наверное, ты просто ударился. Сейчас тебе сделают укол и пойдешь в отряд. И запомни: никаких освобождений от работы у тебя нет, а если боль повторится, то Трипольский тебя вылечит. Здесь работать надо, а не болеть. Или ты собрался за чужой счет в столовую ходить? Пошел вон!

  После укола меня отвели в отряд и в этот вечер больше не трогали.

  Проснувшись утром, я узнал, что иду трудиться на промзону. Нога болела ужасно, но приходилось терпеть, припрыгивая на одной ноге.

  Чтобы попасть из жилой зоны в промышленную, предстояло строем пройти всю жилку, пройти досмотр, перейти по длинному тоннелю и опять прошмонаться.

  Цех, в который нас привели, назывался распоркой. Там нас построили и стали распределять рабочие места. Мне, так как болела нога, дали место щипача ваты. В обязанности входило распушение ваты, которую извлекали из старых фуфаек и ссаных матрацев. Мы щипали эту вату, а между рядами ходил бригадир и надрывал глотку:

  - Быстрее, быстрее, от вашей работы зависит насколько тепло будет вам этой зимой.Если мало сделаете, то кто-то останется без новой фуфайки, а вас отведут в режимный отдел и будут убивать.

  В цеху были установлены свои правила. Во время работы запрещалось разговаривать между собой. Курить было нельзя в течении всего рабочего дня. Тут существовало несколько видов трудовой деятельности: протирание пыли, без остановки по всей территории цеха; щипание ваты; отшкуривание деревянных поддонов для хлеба; «полы» - это был самый страшный вид работы.

  Данное мероприятие выглядело следующим образом: Зек должен был взять сухую тряпку, встать раком, прижав тряпку к полу и по команде бугра двигаться через весь цех. Дойдя до конца надо было не разворачиваясь двигаться назад, то есть задницей вперед. Разгибать спину было запрещено. От этой процедуры, а длилась она весь день, люди падали на пол, не в состоянии двигаться, на них выливали ведро воды и уводили в режимный отдел. После профилактической пиздюлины их возвращали назад на полы. В данном учреждении название этому беспределу было «исправление трудом».

  Существовал еще один цех, в который отправляли самых непослушных. Там стояли чугунные балки и рамы от вышедших из строя станков. Тебе давали кувалду, которая весила 70 кг, с металлической трубой внутри залитой свинцом, вместо ручки. И вот этой самой кувалдой ты должен был стучать по чугуну, якобы для того, чтобы его разбить. Отдыхать было нельзя. А за то, что эти рамы в конце рабочего дня оставались невредимы, тебя били за невыполнение нормы.

  По периметру цеха были расположены кабинеты, в которых заседали бригадиры. Было этих бугров человек семь. Занимались они тем, что вызывали к себе людей, работающих в цеху, и разводили на написание явок с повинной. На третий день работы эта процедура коснулась и меня. В кабинете, в который я был вызван, восседал зек, закинув ноги на стол:

  - Ну что, Юрий, ты будешь со мной дружить?

  - В каком смысле?

  - Ну, я думаю, что ты не хочешь гнить в этом цеху бесконечно. В зоне-то намного лучше, чем в карантине, но вот попасть туда нелегко. Поэтому я и предлагаю тебе дружбу: ты пишешь пять явок с повинной, а я ходатайствую о твоем переводе в другой отряд, - в кабинете царила атмосфера мусорского кабинета для допросов. Если бы не зековская роба, то я подумал бы, что передо мной сидит опер.

  - Я не могу писать явки с повинной, так как по воле был далек от преступного мира, да и делюга, за которую сижу, тоже не моя.

  - Старая сказка, Юра, ты что, меня за лоха держишь? Не совершал, говоришь, ничего? Не поверю. А даже если и не совершал, то придумай! И еще слушай, о чем зеки в отряде говорят, может, кому не нравится, как их здесь дрочат, может, кто в побег собрался, и так далее, а потом будешь мне говорить.

  - Я не стукач, и ничего слушать не собираюсь.

  - Хорошо… Посмотрим, как ты через неделю заговоришь. Пошел вон на полы!

  Что такое «полы» я уже упоминал выше. Я, с моей дико ноющей ногой, попер тереть пол, но, не пройдя и до конца цеха, не выдержав боли, упал не в силах встать.

  - Кто это там разлегся? – в дверях операторской стоял завхоз карантина по кличке «Ермак». - Помогите ему подняться и ко мне тащите.

  С помощью двоих узников карантина я кое-как уселся на стул в операторской. Боль стала потихоньку утихать.

  - Ну ты че на полу то валяешься? – с улыбкой начал беседу Ермак.

  - Нога болит, не могу раком ползать.

  - Я видел у тебя какие-то наколки на руках, откуда, с тюрьмы?

  - Да нет, с воли. Я по воле музыкой занимался, сам играл, вот и набил себе несколько заморочек.

  - А на чем играл?

  - Я пел в основном, а так могу и за барабанами посидеть.

  - А знаешь, есть такой барабанщик Дэйв Ломбардо?

  - Конечно, слышал, это ведь драммер Слэйера, а их творчество мне по душе.

  -Ну вот бля, хоть кто-то в этом гадюшнике нормальную музыку слушает, а то заезжают одни пидоры, да попсеры, даже поговорить не с кем. У меня здесь в лагере знаешь, какие диски есть? Тебе и не снилось, потом покажу. Значит, на барабанах играешь? Ну что ж, позже проверим, если пиздишь, не вылезешь отсюда до конца срока, понял?

  - Зачем мне обманывать?

  - Ну ладно, иди вату щипай. На полы тебя ставить не будут. Свободен пока.

  Любовь Ермака к музыке спасла меня от злой участи подохнуть под ногами бригадиров и мусоров.

  В бараке было не легче. Каждый день, возратившись с промзоны, мы занимались тем, что заправляли на время свои шконки. Тех, кто не успевал – били. Процедура умывания была тоже слишком напряжной. Надо было выстраиваться в очередь и стоять, смотря друг другу в затылок, пока не дойдешь до дежурного, который выписывал тебе бритвенный станок. На сухую побрившись и наскоряк постирав носки, выбегали на улицу для построения. Следующие пару часов уходили на строевую подготовку. Мне с моей ногой, приходилось туго. Вечером, еле доползая до шконки, я сразу проваливался в кромешную тьму. Сны мне не снились, и ночь пролетала в одно мгновение. Казалось, что от команды «отбой» до команды «подъем» проходило всего пять-десять минут.

  Я уже начал было забывать разговор с завхозом, как вдруг в воскресный день меня вызвали в кабинет начальника отряда. В кабинете сидел Ермак.

  - Ну что, барабанщик, пойдем в клуб.

  Зал клуба выглядел стандартно-совково, как залы домов культуры. На сцене в углу стояла старенькая ударная установка.

  - Ну иди, покажи класс.

  Я сел за установку и стал играть различные ритм партии. Было видно, что Ермаку моя игра понравилась, так как он просил играть еще. Чуть позже в зале появился еще один зек.

  - Смотри, Петруха, - обратился к нему завхоз, - смотри, какого барабанщика притащил!

  - А что, неплохо играет, ты сможешь его завтра привести, когда ребята здесь будут?

  - Приведем, Петь, не переживай, с промки его снимают, будет у вас испытание проходить.

  - А кто такой этот Петя? - спросил я завхоза, когда мы покинули клуб.

  - Да он председатель секции досуга по колонии. Отвечает за все культмассовые мероприятия в зоне. Парень отличный, советую подружиться. Завтра пойдешь в клуб, там тебя ребята музыканты еще посмотрят. Если подойдешь им, то будешь работать в самодеятельности. Единственное, что тебе надо сделать, так это отписаться побыстрее.