– Я, конечно, не имею в виду членов конгресса, получавших на свои избирательные кампании деньги, отмытые Глассом.

– Урон, который был нанесен, теперь никак не уменьшишь, – заметил Аллен. – Но сделать еще хуже можно. Например, запятнать конгресс и ЦРУ ложными обвинениями во взрыве Коркоран-центра – преступной операции, не имеющей к ЦРУ никакого отношения. Все это послужит совсем не на благо национальных интересов и еще больше подорвет доверие к конгрессу и Вашингтону, при этом, несомненно, забудут, что мы сумели успешно разрешить десятки других политически важных кризисов, что помогло с уверенностью двигаться в будущее. Печать не сможет отделить козлищ от агнцев, и гнев дезинформированной публики, подобно выстрелу из дробовика, может разрушить жизненно важные американские политические институты, такие, как ЦРУ и конгресс, и заденет государственных деятелей, которые были так или иначе связаны с Глассом. Кто выиграет от того, что мы вынесем это дело на суд общественности? – воскликнул Аллен. – Никто. Никому: ни правосудию, ни Америке, ни общественности, ни вам в конгрессе, ни нам в ЦРУ – я повторяю, никому не станет лучше от того, что мы подольем масла в огонь. В действительности, – добавил он, – общественное расследование всех деталей этого дела показало бы в самых выгодных красках героического офицера ЦРУ и простого американского гражданина, но последствия такого шага непредсказуемы.

– По-видимому, в интересах страны, – предложил Мигель Зелл, – будет поручить ЦРУ доложить в полном объеме все аспекты расследования на закрытом заседании комитета.

Сенатор Бауман согласно кивнул, услышав такое предложение.

Накануне вечером, запершись у себя в кабинете с Джоном, юристом ЦРУ и неутомимым шефом отдела безопасности Корном, Бауман выпил четыре стакана скотча, отвечая на их весьма неприятные вопросы. Бауман понимал, что если начнется общественное расследование, то и его имя свяжут с получением денег от террориста.

Как требовалось по правилам, комитет проголосовал. Прошло предложение поручить секретное внутреннее расследование ЦРУ.

Вопреки сложившейся практике председатель выразил свое отношение первым, громко сказав: «Да».

Сенатор Обет почувствовал, что пахнет жареным, и проголосовал против.

Из желания показать принципиальность и сохранить имидж, сенатор Фаерстоун проголосовал против. Вчера утром две его бывшие сотрудницы выступили с заявлением для прессы, в котором утверждали, что подвергались сексуальным домогательствам с его стороны. Посоветовавшись со своим административным помощником, сенатор решил объявить, что собирается пройти профилактический лечебный курс в знаменитом центре по реабилитации алкоголиков. Четырьмя годами позже он потерпел поражение на перевыборах.

Сенатор Хандельман хотел проголосовать за и поддержать своего президента, но проголосовал против и поддержал свою неспокойную совесть.

После брифинга Джон отозвал Хандельмана в угол и прошептал, что бдительность Эммы помогла разоблачить преступные замыслы.

Хандельман нахмурился.

– Могу ли я сказать ей об этом что-нибудь?

– Ничего, – ответил Джон.

Хандельман знал, что это была правда.

Но он не кричал на Эмму целых две недели и назначил ей большую, чем она ожидала, прибавку к зарплате. И не объяснил за что. Его комитет проголосовал за секретность, а он был благородный человек.

Когда врачи из ЦРУ залечивали Джону бок, задетый пулей, и раны на лице, они попутно взяли у него кровь и послали ее на анализ в солидную лабораторию. Результат вернулся с пометкой: «реакция на ВИЧ отрицательная». Джон промучился целую ночь над письмом Эмме и в конце концов отправил ей результат анализа, вложив его в конверт без всяких комментариев.

Все равно она никогда не хотела слушать его или о нем.

Все равно он никогда не говорил ей того, что хотело услышать ее сердце.

Этим весенним субботним утром над Арлингтонским кладбищем раздался залп, гроб с телом Гласса лег на дно могилы.

Один залп, второй, третий.

Стайки воробьев, не шелохнувшись, сидели на ветвях ближайших деревьев, на которых уже набухали почки. Они слышали здесь уже столько выстрелов, что перестали бояться.

Джон, вздрагивавший при каждом звуке выстрела, отвернулся от могилы…

Что-то шевельнулось среди деревьев.

Воробьи дружно вспорхнули с веток.

Силуэт в лучах солнца.

О-о.

Недавняя история с двумя скромными чиновниками, ответственными за сортировку почты, поступающей в ЦРУ, всплыла в голове Джона. Они считали, что помогают живой легенде ЦРУ – самому Глассу – сорвать проникновение израильской разведки с целью манипулирования деятельностью американского правительства. Они относили все письма из Белого дома или с Капитолийского холма в кабинет, на двери которого отсутствовала табличка, где доверенные люди гуру борьбы с терроризмом Гласса, в совершенстве освоившие операцию «вскрыл – запечатал», имели два часа на то, чтобы распечатать конверты и доложить их содержание шефу. Этой субботой неглупые ребята, сидевшие на операции «вскрыл – запечатал», были заперты с мастерами допроса и крепкими ребятами Корна в надежном месте на восточном берегу. Двое служащих, занимавшихся разборкой почты, были потрясены, узнав правду, и находились под добровольным домашним арестом. «Они виноваты не больше, чем… я», – подумал Джон.

Им простят оплошность. Сохранят им работу, сохранят пенсии.

Прозвучала команда почетному караулу.

Начальник караула, чеканя шаг, поднес вдове сложенный флаг, покрывавший гроб. Она смотрела прямо перед собой, прижав сумочку к груди.

Командир стоял в нерешительности, не зная, что предпринять…

Дочка подошла к матери, приняла флаг из рук офицера, который отдал ей честь и таким же чеканным шагом вернулся к роте почетного караула.

Почетный караул промаршировал к своему автобусу.

Мэри проводила родственников Гласса к их лимузину.

Корн бросил свой бесцветный взгляд на отъезжающих чиновников ЦРУ, убедился, что его команда, обеспечивавшая охрану, на местах. Кивок, предназначенный Джону, был, как всегда, твердым, но Джон мог поклясться, что Корн ему подмигнул.

Когда другие присутствовавшие на похоронах поодиночке и небольшими группами потянулись через ряды каменных обелисков к стоянке автомобилей, к Джону подошел Дик Вудруфт.

– Нет смысла торчать здесь, – сказал Вудруфт. Он теперь назывался временным координатором ЦРУ по ЦБТ. – Пойдем, нам надо составить график встреч на завтра. К завтрашнему вечеру, думаю, Кэт уже простит тебя настолько, чтобы пригласить на тихий воскресный обед. Хотя не упоминай о доме. Мы собираемся сегодня покупать новый ковер.

– Пожалуй, я дам ей побольше времени. – Джон посмотрел на открытую могилу. – Кто мог подумать, что все так кончится?

– Ты сделал правильный выбор, – сказал Вудруфт.

– Согласиться участвовать во лжи – это правильно?

– Не ложь – тайна.

– Какая разница?

– Кому надо – тот всегда узнает правду.

– Узнает ли?

– Зависит от наших усилий и их желания.

– Во что это нам обойдется?

– Ты думал, что можно победить зло, не пострадав при этом? – сказал Вудруфт. – Независимо от того, как копание в этой грязи могло подействовать на тебя, назови мне другого «чистильщика», который смог бы это сделать лучше тебя?

Джон опустил глаза.

– Гласс был гений, – сказал Вудруфт.

– Что?

– Террористический акт, подобный взрыву Коркоран-центра – не важно, кто его совершил, – доказывает необходимость таких мощных международных аналитических и разведывательных антитеррористических сил. Конечно, – улыбнулся Вудруфт, – необходим централизованный контроль. А ведь «Центральное» – это первое слово в нашем названии.

Вдали зашумели запускаемые двигатели.

– Не задерживайся здесь, – сказал Вудруфт и ушел.

Когда остались только Джон и могильщики, наблюдатель вышел из-за деревьев. Встал позади Джона. Могильщики с ругательствами забрасывали могилу землей.