Добросовестно... Юденрат давил, евреи отвечали презрением и ненавистью.
Особенно ненавистной была Служба Порядка Юденрата - еврейская полиция. Здесь блистали свои умельцы, такие, как Ган, который палкой забил насмерть врача Зусмана. (Ган по профессии был юрист. И Кальтенбруннер был юрист. И Франк).
Третья удавка для евреев - вдруг не хватит Юденрата и Службы Порядка? - отделение гитлеровской полиции безопасности в гетто под невинным названием “Служба борьбы со спекуляцией и мошенничеством”. Руководил отделением старый немецкий шпион А. Ганцвайх.
Подонков хватало. Не зря боевое движение сопротивления в гетто, едва зародившись, первый удар направило не на гитлеровцев - на командира еврейской полиции гетто. Заведующий хозяйственным отделом Юденрата Фирст, офицеры Службы Порядка Лейкин, Бжезинский и Фирстенберг, агенты гестапо Андерс, Пиня, отец и сын Пружанские, Шайн - многих сотрудничество с немцами хоть и в разное время, но верно приводило под пулю еврейских подпольщиков. Предатель Скосовский, раненный боевиками, бежал на “арийскую” сторону - его настигли и там.
Стоп! О настоящей стрельбе, о бое - позже.
Пока - об одном только выстреле. Его еще нет, он зреет в кабинете председателя Юденрата, инженера Адама Чернякова.
Черняков - белка в колесе компромисса. “Недочеловек” у немцев - хозяин в гетто. Еда - от него, от Юденрата, работа - от него, жизнь и смерть - от него. И не сметь немцам перечить, не злить зверя. Пересидим...
А гетто рвалось из-под контроля. Дух иудейского бунта в климате польской непокорности. Резонанс традиций двух народов. Просверки жизни в могиле гетто.
Полулегальное Общество еврейской взаимопомощи подкармливало нищих, опекало сирот и бездомных, боролось с эпидемиями. Сотни нелегальных пекарен и тайных мастерских вырабатывали продукцию, бесстрашные дети гетто несли ее через стену под пулями охранников, меняли на “арийской” стороне на продукты, одежду, лекарства. Контрабанда стала оружием сопротивления.
Таким же оружием было тайное обучение - курсы разного уровня вплоть до высшего образования. Истрепанные учебники, шаткие от голода учителя, заморенные ученики, но учеба живила миражами прежней воли, гимназических звонков, шума аудиторий, и свидетельство об окончании обучения становилось знаком человеческого бытия в нечеловеческих условиях.
Это Чернякова не слишком беспокоило. Немцы запрещали учебу, но если педагога Розу Симхович, или поэта Ицхака Каценельсона, или прославленных медиков Людвика Гиршфельда и Юлиана Цвейбаума, или других преподавателей устраивал такой гонорар, как смертная казнь - что ж, пускай учат... Евреи - народ книжный. Учеба - форма жизни, и довольно безобидная. Когда интеллигент Самуэль Винтер провозглашал: “Культура важнее борьбы”, - Черняков соглашался. Лишь бы не совались евреи под немецкий огонь.
Промахнулся Адам Черняков! В болоте гетто трудность всякого движения часто оборачивалась выплеском неожиданного итога. Среда школы на месте отчаяния и депрессии растила самосознание и мужество. Чего стоили одни только уроки истории! Не случайно позднее многие ученики подпольных школ взялись за оружие. Миролюбивый Винтер, и тот влез в борьбу. Подпольная система образования стала системой образования
Человека.
Может быть, умному Чернякову просто некогда было об этом подумать. Его тогда, в сороковом - сорок первом годах, занимало другое. Немцы победно шагали по Европе, капитулировала Франция. Гетто теряло надежды на помощь извне, многие ломались. Волна самоубийств страшила Чернякова: евреям не хотелось жить.
Но еще ужаснее казались ему бунтари. Тоже самоубийцы, только хуже: они тащили в могилу все гетто, они одним махом рушили его кропотливую работу: добывание пищи, распределение жилья, уборку улиц, борьбу с болезнями, устройство столовых, организацию рабочих мест... Все было зыбким, зависящим от каприза оккупантов, ненадежным: улицы оставались грязными, работало пять процентов населения, эпидемии косили людей, бездомные шатались по мостовым... Но он же ухитрялся выдавать по продовольственным карточкам 229 калорий на душу вместо положенных немцами ста восьмидесяти четырех, но кто-то все же выздоравливал от тифа!
Он был сильным человеком, он мог вынести пресмыкательство перед немцами, судороги унижения, плевки и мордобой до крови, он мог хитрить, лгать, он был готов лизать гестаповский сапог, лишь бы не дать этому сапогу растоптать гетто. Десять тысяч своих “избранных”, конечно, сволочи, но их деньги - залог спасения гетто, за деньги можно выторговать толику милости у оккупантов, и он поддерживал богачей: ему нужны
живые люди в гетто, а не мертвые герои.
Он мог смотреть сквозь пальцы на недовольство каких-нибудь домовых комитетов жителей гетто - это гитлеровцев не касалось, а он умел управляться со скандалистами, на крайний случай есть Служба Порядка. Вот забастовщиков он не мог терпеть, не мог заставлять Великую Германию ждать продукции - Черняков кулаками своих полицейских вдалбливал эту простейшую истину в головы ревнителей милых буржуазных свобод.
Но постепенно заваривались проблемы покруче забастовок. Ему доносили: активизировался Бунд, еврейская социалистическая партия, у них подпольная организация, военные инструкторы, нелегальная пресса, у них свои люди в полиции. Он знал: уже не раз боевые группы бундовцев отбивали атаки варшавской шпаны, охочей до налетов на безоружное гетто. Впрочем, драки с погромщиками - в русле давних традиций. Куда серьезнее известия о левых сионистских группах, особенно среди молодежи. Воспитанные на принципах бой-скаутизма, закаленные еще довоенными потасовками с польскими антисемитами, они берегли и в гетто свои коллективистские привычки: жили
в общих комнатах, одной семьей, спорили о способах борьбы, дружно не сомневаясь в ее необходимости, искали оружия... Этой взрывчатке - только искру. А искра - Черняков знал – в гетто таилась: коммунисты.
Коммунистам здесь приходилось хуже всех. Они были трижды вне закона: как евреи, как подпольщики гетто, как члены партии, запрещенной в Польше с 1938 года. Многолетняя тайная жизнь приучила их к дисциплине и твердости, к высокой технике конспирации. Идейно однородные, самоотверженные - их как раз нехватало пылким сионистам.
Один из видных социалистов-сионистов Юзеф Сак вспомнит позднее: “Канун весны 1942 года. Положение тяжелое, почти безнадежное. Подпольные политические организации... пытались что-то сделать, но царили разобщенность, раскол... Боль и горечь, бессилие и безволие мучали каждого. <...> Именно тогда появились среди нас фигуры Юзефа Левартовского и Анджея Шмидта”.
Их прислал в гетто из Советского Союза Центральный Комитет Польской рабочей партии (ПРП). Пинкусу Картину (псевдоним “Анджей Шмидт”), бывшему капитану интернациональной бригады в Испании, было поручено создать в гетто отряды Гвардии Людовой (ГЛ) - вооруженных сил польских коммунистов.
Черняков мог бы еще уповать на давнишние разногласия сионистов и коммунистов. Но на встрече с лидером левых сионистов Шахно Саганом тихий, спокойный, почти вялый Левартовский сказал бесцветным голосом: “Нас разделяет прошлое и, если доживем, разделит будущее; а сегодня у нас общая судьба - гибель и общая цель - борьба”, - и Саган, а за ним молодые сионисты, согласились. В марте сорок второго года возник в гетто Антифашистский Блок левосионистских групп и ПРП.
Покатилось. Спустя неполные два месяца (Черняков опомниться не успел) у Блока появились полтысячи бойцов, обученных стрельбе, обращению со взрывчаткой, медицинской помощи. Они изучали опыт самообороны в годы царских погромов. Их героями стали революционеры прошлых лет, их авторитетами - собственные боевые командиры “Шмидт”, Анелевич, Тененбаум, Фишельзон.
За эти два месяца Блок наладил контакты с еврейским подпольем в разных городах, с русскими военнопленными в гестаповской тюрьме Павьяк на территории гетто, с польским сопротивлением на “арийской” стороне.
