Куойл кивнул и сел в машину. Бесцветные глаза сохраняли выражение дружелюбия.

— Уже возвращаешься? Я доеду с тобой до места, где у меня стоит сеть, — сказал Кен, обошел машину спереди и прыгнул на место, где до этого сидела Уэйви.

Куойл сдал машину назад и развернулся. Уэйви уже исчезла в доме.

— Приезжай к нам в любое время, если захочешь с ней увидеться, — сказал Кен. — Жаль, что так получилось с мальчишкой, но она добрая душа, бедняга.

«Уважаемые господа, — писала Доун, — я хотела бы узнать побольше о…»

Куойл красил дом. Но как бы они ни благоустраивали его, он продолжал казаться Куойлу мрачным и отталкивающим. Ничто не могло изменить впечатления, появившегося у них, когда они впервые увидели его за туманной завесой. Интересно, как он выглядел на острове Пристальном, когда его только построили или когда волокли по трещащему льду? Ему казалось, что перемещение дома с исконного места изменило его, превратив из очага в простое сочетание геометрических форм. Мысль о том, что за ним может наблюдать неподвижный взгляд мужчины с белыми волосами, заставляла его ежиться и вздрагивать.

Энтузиазм тетушки постепенно угасал, превратившись в личные переживания. Она уходила в свою комнату, ложилась на кровать и подолгу смотрела в потолок. Потом вставала с коротким смешком или зевком и говорила: «Ну, что там у нас?» Так она возвращалась из тех мест, куда ее уносили мысли.

Выходные проходили следующим образом: тетушка в своей комнате, или на кухне, или гуляет. Куойл строит свой спуск к морю, а дети ползают по мху и рассматривают копошащихся насекомых. Иногда Куойл колол дрова в ожидании грядущих холодов. Вспоминал о Партридже, загорался желанием готовить новые блюда, позволял детям забираться руками в еду, а иногда даже разрешал Банни пользоваться ножом. Коршуном зависая над ней при этом.

В конце августа на кухонном столе стояла тарелка с вычищенными кальмарами. Куойл намеревался закончить с краской и приготовить кальмаров с макаронами. Еще он должен был написать Партриджу. Тетушка заявила, что будет готовить салат, несмотря на то что салатные листья увяли, а тепличные помидоры выглядели бледно.

— Мы могли бы разбить здесь маленький садик, — сказала она. — Там можно хотя бы выращивать свой салат. То, что продается на местном рынке, просто несъедобно. Сельдерей коричневый от гнили, а салат выглядит так, будто его кипятили.

— Уэйви говорит, что смирния лучше, чем шпинат, — сказал Куойл. — И ее можно собирать здесь, на побережье.

— Никогда о ней не слышала, — сказала тетушка. — Давай попробуй, — добавила она и пошла искать подходящее местечко для грядки. Салат можно сажать в любое время. Она еще подумала, что неплохо было бы завести собственный парник.

День выдался теплым. С залива дул легкий ветер, вода покрылась рябью. Вдохнув запах вскопанной почвы, тетушка ощутила волну меланхолической грусти. Куойл нанюхался краски до головной боли.

— К нам кто-то идет, — сказала тетушка, опершись о лопату. — Кто-то идет по дороге.

Куойл посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел.

— Где?

— Сразу за кустами с поломанными ветками. Кстати, их поломал бульдозер.

Они вглядывались в сторону фабрики и в дорогу, идущую в том направлении.

— Я точно кого-то видела, — сказала тетушка. — Какого-то мужчину. Я рассмотрела его кепку и плечи.

Куойл вернулся было к своей банке с краской, но тетушка продолжала смотреть в ту сторону, в конце концов воткнула лопату в землю и пошла к кустам. Там никого не было. Но она заметила следы рыбацких ботинок, которые резко уходили в сторону, на лосиную тропу. Она вроде бы вела к болотам со стоячей водой цвета крепкого чая и кустарнику с кожистыми листьями.

Она затаила дыхание и стала искать следы собачьих лап рядом с дорогой. Ее охватили сомнения.

— Это наверняка старик, — сказал Куойл. — Больше некому.

— Какой старик?

Билли Притти называет его «старым Куойлом». Говорит, что он не простой старикан. Не захотел уходить из Опрокинутой бухты и остался там один. Билли считает, что он, может быть, немного зол на нас, потому что считает, что мы живем в его доме. Я тебе рассказывал об этом.

—Нет, не рассказывал. Кто же это может быть?

— Я помню, как тебе о нем говорил.

Тетушка осторожно спросила, как его зовут.

— Не знаю. Кто-то из старых Куойлов. Не помню, как его звали. Какое-то ирландское имя.

— Не может быть. Никого из них не осталось. Знаешь, раньше о Куойлах ходила дурная слава, — сказала тетушка, отвернувшись в сторону.

— Я уже об этом слышал. Говорят, что залив Бакланов назван так именно из-за Куойлов. Как озеро Недоумок, порт Шестипалый или ручей Абрикосового Уха, которые получили свои имена в результате определенных неприятных событий. Билли рассказывал, что Куойлы пришли сюда с острова Пристальный. Говорят, они перетащили сюда дом по льду.

— Люди могут говорить все что угодно. Половина этих историй — выдумки. Я считаю, что Куойлы были ничем не страшнее любой другой семьи. Понятия не имею, о каком старике ты говоришь.

Куойл отмыл руки от краски и спросил: «Кто пойдет со мной на берег собирать смирнию?»

Саншайн нашла две ягоды земляники. Банни бросала камни в воду, с каждым разом выбирая их все больше и больше размером. Они падали все ближе и ближе, до тех пор, пока девочку не обдало брызгами.

— Хватит, хватит, пойдемте домой. Банни переоденет штаны, Саншайн вымоет зелень, а я поджарю чеснок с луком.

Но когда соус был почти готов, обнаружилось, что вместо макарон у них есть только яичная вермишель, которая, смешиваясь с соусом, превращалась в неприглядного вида слякоть, с которой соскальзывали кольца обжаренных кальмаров и разъезжались к краям тарелок.

— Да, племянник, всего не предусмотришь.

Его что-то разбудило в предрассветных сумерках. Голая комната нависла над ним. Холод и серая мгла. Он прислушался, ожидая услышать плач Банни, но вокруг стояла полная тишина.

По потолку скользнул круг света и исчез. Это был луч от карманного фонарика.

Куойл встал, подошел к окну. Под босыми ногами хрустели высохшие останки мух. Он встал на колено и начал всматриваться в ночь. Долгое время он ничего не видел. Постепенно его зрачки расширились, и он заметил, как по небу заскользили перламутровые всполохи приближающегося рассвета. Водная гладь выступала на первый план, как в серебряном негативе. Далеко внизу, на тропинке за густым кустарником, он увидел мечущуюся точку света. Скоро она исчезла из виду.

— Мы должны туда съездить, — говорил Куойл. — Мы должны проведать старика.

— Я уж точно не желаю соваться в нору какого-то дальнего родственника, который к тому же имеет ко мне претензии. Мы и без него прекрасно обходились, и лучше будет, если мы оставим все как есть.

Но Куойл настаивал на поездке.

— Мы можем взять с собой девочек. Они растопят сердце даже людоеду.

«Скорее, разозлят его», — подумала тетушка.

— Поедем, тетушка, — звал он ее.

Но она оставалась непреклонной.

— Я уже думала о том, кто это может быть. У моей матери была целая куча родни в бухте Опрокинутой, но они все были ее возраста, если не старше. У них были дети и внуки, когда я была еще подростком. Так что если он — один из них, то ему уже за восемьдесят или даже за девяносто. Вполне может страдать старческим маразмом. А на дороге, наверное, был кто-то из поселка. Охотился, не знал, что здесь кто-то живет.

Куойл не стал рассказывать ей о фонарике, но решил не сдаваться.

— Соглашайся. Мы доедем от развилки, а дальше пойдем пешком. Я хочу посмотреть бухту и брошенный поселок. Там, на острове Пристальном, куда мы ездили с Билли, было довольно печально. Эти пустующие дома, да еще рассказы о Куойлах.