— Нет, — сказал Куойл. — Я даже ее не знаю. Мне просто было интересно.

По столу ползла муха. Остановилась, чтобы протереть голову передними лапками, и захромала дальше. Тетушка хлопнула газетой.

— Заходи ко мне в мастерскую на следующей неделе. Познакомишься с Доун и Мэвис. Мы можем перекусить у Шкипера Уиллиса.

— Хорошая мысль, — сказал Куойл и посмотрел на Банни, которая не отрывала глаз от чего-то за окном. — Что ты там увидела, Банни? — Ответом был ее хмурый взгляд.

— Когда я вырасту, — сказала Банни, — то буду жить в красном доме и заведу свиней. И я никогда не буду убивать их ради бекона. Потому что бекон делают из свиней, папа. Нам Бити сказала. А Деннис убил свинью, чтобы получить из нее бекон.

— Не может быть! — Он изобразил изумление.

Был уже четверг, а Куойл никак не мог начать свою статью. Он затолкал свой блокнот со смазанными от дождя записями под бумаги. Он привык рассказывать о принятых решениях, голосовании, проектах, уставах, повестках и заявлениях, составляющих сложный политический орнамент общественной жизни. Но он не знал, как описывать шик «Крепкой Крошки». Как передать на бумаге ярость Мелвиллов? Да еще его мысли все время занимала Банни. История со скрипящей дверью на их кухне. Он перебирал бумаги, снова и снова поглядывая на часы. Он поедет в город, чтобы посмотреть на мастерскую тетушки. Еще он хотел поговорить с ней о Банни. Есть ли у нее проблемы, или ему только кажется? К тому же он снова был голоден.

Не успел он завести машину, как ему на ум пришла та высокая женщина, Уэйви. Он посмотрел на дорогу, в ту и другую сторону, нет ли ее поблизости. Иногда она ходила в школу к полудню. Он подумал, что она могла помогать там на обеде. Но сейчас Куойл ее не видел. Но как только он поднялся на холм и стал виден дом Джека, показалась она. Уэйви шла по дороге, размахивая гобеленовой сумкой. Он остановился, обрадованный, что она одна. И он тоже.

Все дело было в книгах: она дважды в неделю работала в библиотеке. У нее осип голос. Она сидела прямо, колени аккуратно сжаты. Они посмотрели друг другу на руки, оба заинтересовавшись безымянным пальцем. Пальцем для кольца. Оба заметили золотые ободки. По крайней мере, они что-то узнали друг о друге.

Молчание, в которое встревало море. Ялик и подскакивающая плоскодонка. Мужчины, наклонившиеся вперед, чтобы перебрать сети с треской. Куойл снова взглянул на нее и увидел бледный рот, шею, глаза цвета где-то между зеленым стеклом и землей. Шероховатые руки. Не молода, за тридцать. Но было в ней какое-то ощущение гармонии с местом и временем. Он не мог найти этому определение, но чувствовал это. Она повернула голову и поймала его взгляд. Снова отвела глаза. Но им обоим было приятно.

— У меня есть дочь, которой этой осенью пора идти в первый класс. Банни. Ее зовут Банни. А младшую дочь зовут Саншайн. Пока я на работе, она находится у Бити. — Ему показалось, что он должен был что-то сказать. Он откашлялся.

— Я слышала. — У нее был очень тихий голос. Будто бы она говорила сама с собой.

На стоянке у школы она что-то тихо сказала Куойлу, уже почти выйдя из машины. Он не понял, она сразу же пошла прочь. Может, это было «спасибо». Может, «заезжайте как-нибудь на чашку чаю». Она ходила, размахивая руками. На мгновение она остановилась, вытащила из кармана смятую бумажную салфетку и высморкалась. Куойл по-прежнему не двигался с места. Он смотрел, как она взбежала по ступеням и вошла в дверь. Да что с ним?

Он просто хотел посмотреть, как ходит высокая женщина, привыкшая много ходить. Петал никогда не ходила пешком, если могла проехать на машине. Или лечь.

Мастерская тетушки находилась за дорогой на пристань. Здание с коричневатым каркасом, деревянными украшениями и черными ставнями. Куойлу понравился ряд магазинчиков, уютно спрятавшихся от ветра и в то же время находящихся прямо на пристани. Старинное, волнистое оконное стекло. Когда он открыл дверь, звякнул колокольчик. Тетушка, работавшая над кантом подушки, подняла на него глаза. Изогнутая игла остановилась на полпути.

— Вот и ты, — сказала она. И оглянулась вокруг, будто сама видела мастерскую впервые.

За машинкой сидела женщина с симметричной прической, поднятой над ушами, в стиле Эмили Дикенсон. Игла замедлила свое движение, муслин съехал на пол. Женщина улыбнулась Куойлу, демонстрируя идеальные зубы из-под фиалковых губ. Потом ее улыбка исчезла, и по лицу, от бровей до рта, разлилась какая-то грусть. На шее подрагивало жабо.

— Миссис Мэвис Бэнгз, — произнесла тетушка, как мастер-церемониймейстер.

За другим столом сидела женщина в шлеме из тугих коричневых кудряшек. Она кроила кожу.

— И Доун Баджел, — сказала тетушка. Женщина была настолько поглощена своей работой, что не остановилась и не стала смотреть в их сторону. В мастерской царил запах кожи, клея и духов. Духами пахло от миссис Бэнгз, которая сложила руки и пристально смотрела на Куойла. Его рука метнулась к подбородку.

— Вот, моя мастерская, — сказала тетушка. — Сейчас у нас выставлены только две швейные машинки и один стол для закройщика, но потом, когда мы начнем развиваться, я надеюсь поставить шесть машинок и два стола. Так у меня было в Лонг-Айленде. На следующей неделе к нам придет парусная лодка, что-то вроде яхты. Она была построена в Штатах на Западном побережье как кеч для траловой ловли лосося, но теперь она перешла во владение одного человека в Сент-Джонсе. За последнюю пару лет я уже видела не одно коммерческое рыболовецкое судно. Говорят, они не дороги. Потом будут приходить другие парусники. Во всяком случае, я на это надеюсь. Доун сейчас выкраивает спинки для стульев салона яхты Мелвиллов. Голубой цвет выбран специально, чтобы подчеркнуть цвет глаз миссис Мелвилл. Она специально покрасила кожу в Нью-Йорке. А Мэвис шьет чехлы на пенорезину. Доун, это мой племянник, о котором я вам рассказывала. Он работает в газете. Мы пойдем пообедаем, напротив, у Шкипера Уиллиса. Доун, когда закончишь кроить, заправь во вторую машинку эту голубую нить. Она и нити тоже выкрасила.

Тетушка вышла из дверей, стуча своими черными каблуками, а Куойл, замешкавшись, услышал, как миссис Бэнгз сказала Доун: «Не то, что ты ожидала, да?»

Из раструба вентиляционной вытяжки «Шкипера Уиллиса» дуло горячим воздухом с запахом масла и гари. Внутри было еще жарче. Рыбаки сидели в своих вымазанных кровью непромокаемых комбинезонах и тяжелых сапогах. Они наклонялись над тарелками с жареными блюдами и треской, пили большими глотками из чашек. Сигаретный дым растворялся в облаке, висевшем над жаровней. Официантка что-то кричала на кухню. Куойл видел грязный фартук Шкипера Уиллиса, вздымавшийся тут и там, как лед в полосе прибоя.

— Агнис, девочка моя, что будешь заказывать сегодня? — улыбнулась официантка тетушке.

— Я буду тушеную треску, Перл. И чашку чаю, конечно. Это мой племянник. Работает в газете.

— А, да. Я видела его раньше. Был тут как-то с Билли. Брал булочку с кальмаром.

— Точно, — сказал Куойл. — Было очень вкусно.

— Знаете, ведь это Шкипер Уиллис изобрел эти булочки с кальмаром. Ну что, возьмешь их и сегодня, дорогой?

— Да, — сказал Куойл. — Почему бы и нет? И чай. Со сливками. — Он уже знал, что такое шкиперский кофе. Слабый, но резкий вкус напитка почему-то напоминал треску.

Куойл сложил свою салфетку в веер, снова развернул ее и стал складывать из нее маленькие треугольники. Потом он посмотрел на тетушку.

— Я хочу у тебя кое-что спросить, тетушка. О Банни. — Он набрался мужества для предстоящего разговора. Петал сотни раз говорила, что Банни — «ненормальный ребенок». Он отрицал это. Но она на самом деле отличалась от других детей. Она была похожа на кипящий чайник: бурлила и била ключом. Иногда перегревалась и почти шла трещинами. А иногда остывала и покрывалась налетом минеральных солей.