Внутри тетушка поднималась по узеньким ступеням. Куойл проверял половые доски. И все время повторял: «Осторожнее! Осторожнее!» В воздух поднялась пыль, и они все стали чихать. Было холодно, и пахло пылью. Перекошенные двери на разболтанных петлях. Ступени, истертые тысячами шаркающих шагов. Со стен свисали обои. На чердаке птичье гнездо выдало присутствие птиц. Пол был тоже заляпан пятнами. Дети бегали из комнаты в комнату. Даже будучи новыми, они, должно быть, выглядели угрюмо и безнадежно.

— Еще один доллар для меня! — взвизгнула Банни, кружась на засыпанном песком полу. Из окон была видна холодная и спокойная морская гладь.

Куойл вышел на улицу. Ветер показался ему сладким, как весенняя вода страдающему от жажды. Тетушка все еще была в доме, кашляла и почти плаката.

— Вот стол, благословенный стол, старые стулья, печь. Боже мой, метла так и висит на стене, где она всегда висела! — Она схватилась за деревянную рукоятку. Истлевший узел разорвался, и прутья брызнули во все стороны, оставив ее стоять с голой палкой в руке. Она увидела, что у печи проржавела труба, у стола подгнили ножки, а стулья рассохлись.

— Ему нужна хозяйская рука. Мама всегда так говорила.

Теперь она бродила по комнатам и переворачивала фотографии, сыпавшие разбитым стеклом. Она держала в руках снимок из семейной хроники, на котором была изображена мертвая женщина с наполовину прикрытыми глазами и запястьями, перевязанными полосками белой ткани. Высохшее тело лежало на кухонном столе, а рядом к стене был прислонен гроб.

— Тетя Элти. Она умерла от туберкулеза. — Она взяла следующий, на котором толстая женщина держала в руках курицу. — А это тетушка Пинки. Она была такая полная, что не помещалась в туалете, и ей приходилось ставить горшок на кровать, чтобы пописать.

Квадратные комнаты, высокие потолки. Свет как вода просачивался сквозь сотни поблескивающих дырочек в крыше, разбивался о балки. Вот спальня. Она знала этот рисунок трещин на потолке лучше, чем любое другое явление своей жизни. Она не находила в себе сил, чтобы посмотреть на него снова. Внизу она снова коснулась стула с потрескавшейся краской, заметила, что перекладины, служившие подставкой для ног, были изношены почти до основания. Две половицы прогнулись под ее весом, дерево было похоже на обнаженную кожу. Отшлифованный водой камень в качестве ограничителя для двери. И три связанных шнуром камня-талисмана, чтобы хранить дом от зла.

Через час Куойл уже копошился возле разведенного костра, а тетушка вытаскивала продукты из коробки. Там были яйца, пакет с раскрошившимся хлебом, масло и джем. Саншайн прижалась к тетушке, хватая следом за ней пакеты. Девочка раскрыла упаковку с маслом, а тетушка стала намазывать его на хлеб деревянной щепой вместо ножа. Горбушка досталась старой собаке. Банни бросала в воду камни. После каждого броска пенные губы воды смыкались над камнем.

Они сидели возле костра бок о бок. Тетушке подумалось, что струйка дыма поднималась вверх, как жертва всесожжения с каменного алтаря. Она наблюдала за тем, как дым растворяется в небе. Банни и Саншайн льнули к Куойлу. Банни свернула свой кусок хлеба с маслом в рулет, и джем выглядывал с его конца, как глазок электрической духовки. Она тоже смотрела на струю дыма.

— Пап, а почему дым кружится?

Куойл сделал из хлеба кружочки, отщипнул кусочки яйца, положил их на хлеб и сказал: «Вот летит маленький желтый цыпленок прямо в логово людоеда!» И стал подбрасывать хлеб так, чтобы он падал Саншайн прямо в рот. Дети снова вскочили и убежали, закружили возле дома, перепрыгивая через проржавевшие тросы, удерживающие дом на камне.

— Пап, — сказала запыхавшаяся Банни, держа в руках два камня и стуча ими друг о друга. — А Петал больше не будет с нами жить?

Куойл остолбенел. Он объяснял детям, что Петал больше нет, что она уснула и никогда не проснется. Не давая собственному горю вырваться наружу, он читал девочкам книгу, которую им предоставили работники социальной службы. Она называлась «Как объяснитъ ребенку смерть близкого человека ».

— Нет, Банни. Она спит. Она в раю. Помнишь, я тебе рассказывал? — Он хотел защитить их и не брал с собой на похороны. Они никогда не слышали от него слова «умерла».

— А она не может проснуться?

— Нет. Она уснула навсегда и больше не проснется.

— Ты плакал, папа. Ты уперся лбом в холодильник и плакал.

— Да, — сказал Куойл.

— А я не плакала. Я думала, что она вернется. Она бы дала мне поносить свои голубые бусы.

— Нет, она не может вернуться. — И Куойл уже отдал благотворительной организации ее голубые бусы и все ее цепочки и украшения, охапки яркой, как самоцветы, одежды, глупую бархатную шапочку, расшитую стразами, желтые лосины, шубу из искусственной лисицы и даже наполовину пустые флаконы с духами «Трезор».

— Если бы я уснула, то обязательно проснулась бы, — сказала Банни и отошла от него, направляясь к дому.

Банни была там одна, там, где низкорослые деревца прижимались к подножью камня. Пахло смолой и солью. За домом был уступ. Из углубления бежал маленький ручеек. С той стороны, где на дом не падал солнечный свет, он был противного зеленого цвета. Она посмотрела вверх, и ей показалось, что стены разбухли и вот-вот упадут. Она отвернулась и замерла. Кусты зашевелились, как чьи-то ноги под одеялом. Перед ней стояла странная собака: белая, какой-то неправильной формы, со спутанной шерстью. Ее глаза блестели, как влажные ягоды. Она стояла и смотрела на девочку. Черная пасть была раскрыта, а между зубами, казалось, торчала жесткая шерсть. Внезапно она растворилась в воздухе, как дым.

Девочка завизжала и кричала до тех пор, пока к ней не подбежал Куойл. Она забралась на него с криками о том, чтобы он ее спас. Позже он прошел через весь кустарник, колотя по нему палкой, но не нашел никакой собаки. Не было даже признаков ее существования. Тетушка сказала, что в старые времена, когда почтальоны ездили на повозках и люди перевозили дрова для печей на собачьих упряжках, у каждой семьи были собственные сторожевые ездовые псы. Она с сомнением предположила, что какая-нибудь из тех собак могла одичать и прижиться в лесу. Уоррен сопела безо всякого энтузиазма, не желая принюхиваться и брать след.

— Не ходите никуда одни. Будьте возле нас.

Тетушка посмотрела на Куойла с выражением, которое будто говорило: «Что такого? Ребенок просто нервничает!»

Она смотрела на залив, на береговую линию, фьорды, на огромные скалы, нависшие над тягучей водой. Над ними летали неизменные птицы, как сигнальные вспышки. Воздух был наполнен их пронзительными криками. Горизонт постепенно темнел.

Старое семейное гнездо Куойлов, наполовину разрушенное, изолированное, со стенами и дверями, отшлифованными жизнью и смертью не одного поколения, было прямо перед ней. Тетушка внезапно почувствовала угрызения совести. Ничто не заставит их снова уехать отсюда.