В доме учительницы музыки я иногда встречал девушек. Одна из них, Мария, нравилась мне. Она была красива. Глядя на неё, я начинал понимать, почему восточные поэты часто сравнивали девушку с чинарой. Высокая, тоненькая, лёгкая, Мария и впрямь напоминала молодую стройную чинару. Волосы у неё были светлые, золотистые, а глаза, длинные ресницы и брови — чёрные. Лёгкий румянец на загорелых щеках придавал ей особое очарование.

Когда мы оставались одни, Мария охотно и непринуждённо разговаривала со мной, шутила, смеялась. Но стоило появиться кому-нибудь из её подруг, как она замыкалась, нехотя отвечала на мои вопросы.

Как-то я встретил её на улице, хотел заговорить с ней, но она холодно кивнула мне головой и ускорила шаги. Озадаченный этим, я спросил у Нины Георгиевны, почему Мария избегает меня при людях.

Старая учительница некоторое время молчала, как бы подыскивая ответ.

— Не знаю, поймёте ли вы правильно… Вы — русский, к тому же из совсем другой среды. Да, да, не удивляйтесь и не качайте головой! К сожалению, некоторые уродливые национальные традиции очень живучи. Родители Марии хорошие, образованные люди, но они в плену устарелых традиций и ни за что не согласятся, чтобы их дочь встречалась с русским парнем.

— А если молодые люди полюбят друг друга?

— Бывали и такие случаи. Правда, редко, но бывали… Обычно это кончалось печально. Родители проклинали свою дочь, отрекались от неё…

— Как всё это дико! — невольно вырвалось у меня. — Нечто подобное случилось с моей матерью, и она очень страдала… Я ещё могу понять, когда люди делятся по классовому признаку, но по национальности — это кажется мне диким! Неужели этому никогда не придёт конец?

— Придёт, конечно! Но для этого нужно немало времени… Мария очень нравится вам? — спросила она вдруг.

— Не знаю… Она добрая, хорошая девушка. Хотелось бы узнать её поближе…

— Понимаю… Скажу вам по секрету, что мне никогда не нравились люди, отступающие перед трудностями! — неожиданно добавила она.

Следствие по делу Гугуши закончилось. Коллегия Чека приговорила нашего товарища к трём годам тюремного заключения. Три года за безделушку стоимостью в три рубля!..

Дня два я ходил сам не свой — всё думал о судьбе Гугуши. И как объяснить старой матери причину исчезновения её сына?.. Что-то нужно было предпринять для спасения парня, но что? Пошёл за советом к Яблочко.

— Вообще-то немножко переборщили, — сказал он. — Впрочем, подошли так строго, чтобы другим неповадно было. Да ведь дело не в сроке, а в самом факте осуждения. Посидит он с полгода — и выпустят, пятно же останется на всю жизнь… Недаром в народе говорят: «Береги честь смолоду».

— Иван Мефодьевич, а если нам поручиться за Гугушу? — предложил я.

— Не знаю… Не знаю, — проворчал он и закурил.

— Мой бывший начальник, Модест Иванович, часто повторял, что мы работаем в органах не только для того, чтобы карать. И он был прав. Неужели такой коллектив, как наш, не сумеет воспитать одного парня, к тому же парня хорошего? Гугуша ведь не враг, не пропащий человек. Опять же — подумайте о его матери, что будет с нею?

— Слушай, Иван, ты чудной какой-то, ей-богу! Зачем агитируешь, зачем бьёшь на жалость? Кто я, по-твоему, председатель Чека, чтобы отменить решение коллегии, или председатель ВЦИК Калинин?

— Рассуждая так, можно от всего отмахнуться!.. Я же знаю, вы сами хотите помочь Гугуше. Пойдёмте к председателю, поговорим с ним, — авось поймёт. В конце концов Гугуша работал с нами, и мы в ответе за него!

— А если не захочет слушать? — Яблочко начал сдаваться.

— Захочет! У нас же есть язык, — объясним!

— Ладно уж, пошли…

Председателем Чека в то время работал у нас старый большевик Цинбадзе. Человек строгий, крутого нрава, он прошёл большую школу революционной борьбы и конспиративной работы, сидел в тюрьмах, не раз совершал побеги из ссылки. Рассказывали, что он подверг домашнему аресту собственную жену за то, что она приняла от какого-то земляка курицу в подарок.

Сразу, по-видимому, догадавшись, о чём пойдёт речь, он принял меня и Яблочко холодно.

— Слушаю, — коротко сказал он, даже не предложив сесть.

— Мы пришли просить вас за одного нашего сотрудника, — начал было Яблочко, но, поймав на себе суровый взгляд Цинбадзе, осёкся и замолчал.

— Лучше бы вы смотрели, чтобы ваши сотрудники не совершали преступлений! — Цинбадзе сердито переставил пресс-папье.

— Мы понимаем, что поступок Гугуши не имеет оправдания, — сказал я. — Но, учитывая его безукоризненную работу и молодость, решили просить вас, товарищ Цинбадзе, разрешить нам взять парня на поруки. Работники комендатуры порта сумеют воспитать Гугушу!.. А так он погибнет…

Председатель не перебивал меня и, кажется, внимательно слушал.

— Любопытно!.. Выходит, вы решили организовать у себя в порту школу по перевоспитанию молодых преступников! — сказал он с чуть заметной усмешкой.

— Нет, мы просто будем примером и советом удерживать его от необдуманных поступков. А он, в свою очередь, постоянно будет чувствовать ответственность перед поручившимися за него товарищами. Я не считаю Гугушу неисправимым преступником. Конечно, пример плохой, но…

— Что «но»? Договаривай!

— Скажу! Парень влюбился в девушку… И то, что он сделал, скорее неразумный душевный порыв, чем преступление! Не взял же он ничего более ценного, — взял грошовую безделушку…

— Смотри, пожалуйста, какими словами он оперирует: «любовь, душевный порыв»!.. Этак можно всё оправдать! — Цинбадзе некоторое время молчал, внимательно глядя на меня. — Впрочем, в твоих словах есть какая-то логика… Садитесь! Сейчас позовём сюда товарища Лордкипанидзе.

Он позвонил своему заместителю и попросил его зайти.

— Эти орлы пришли ходатайствовать за того парня, который стащил вязальные принадлежности в княжеском доме! — начал Цинбадзе, когда в кабинет к нему вошёл Лордкипанидзе. — Хотят взять его на поруки. Что ты скажешь на это?.. Во всём этом деле есть одна правильная мысль: парень будет чувствовать ответственность перед своими товарищами и, надо полагать, исправится.

— За одного битого двух небитых дают, — согласился Лордкипанидзе. — После этого урока Гугуша скорее руку себе отрубит, чем сделает новую глупость.

У меня отлегло от души — дело шло на лад!..

— А что, в самом деле, Алексей, если приговор считать условным и выдать парня на поруки работникам комендатуры? — спросил Цинбадзе. — Ну, а если не справятся с ним, вдвойне с них взыщем!

— Согласен! — сказал Лордкипанидзе.

— Большое вам спасибо! Мы уж постараемся! — Я не хотел скрывать радость. — Можно взять Гугушу с собой?

— Видал, какой прыткий? Нет, вы сперва соберите всех сотрудников, вынесите постановление, пришлите его нам, — тогда мы пересмотрим решение.

— Хорошо! Сегодня же пришлём вам постановление общего собрания! — Считая разговор законченным, мы поднялись, но Лордкипанидзе задержал нас.

— У меня тоже есть одно дело к вам, — сказал он и спросил: — Силин, ты когда-нибудь бывал в Красных казармах?

— Нет! Слыхать слыхал, но бывать не пришлось…

— В казармах человек четыреста армянских беженцев — женщины, дети, старики. Они, спасаясь от турецкой резни, ещё в тысяча девятьсот девятнадцатом году бежали из Карса, Ардагана и застряли здесь, а сейчас форменным образом голодают. Началась эпидемия тифа… Нужно этих несчастных во что бы то ни стало спасти. У нас пока нет никаких средств. Москва обещала помочь, но только месяца через полтора. Что, если эту задачу возложить на вас?

Мы с Иваном Мефодьевичем переглянулись и одновременно пожали плечами, не понимая, чем мы можем помочь голодающим беженцам.

— Не дошло? — спросил Цинбадзе.

— Нет…

— Сейчас объясню. Вы постоянно имеете дело с импортёрами, спекулянтами, валютчиками, знаете их всех наперечёт, так? Соберите всю эту компанию, потолкуйте. Вежливенько нажмите на них, — пусть раскошелятся малость и помогут голодным людям, хотя бы во имя спасения своих чёрных душ! Чего-чего, а грехов у них хоть отбавляй! Надеюсь, теперь поняли?