По моему расстроенному виду Челноков понял, что я кажусь себе круглым дураком. Он похлопал меня по плечу и, улыбаясь, добавил:

— Веселее, Силин, веселее!.. Носа не вешай. Ещё ничего не потеряно, никуда они от нас не уйдут, не с такими справлялись!..

Модесту Ивановичу Челнокову было года двадцать три — двадцать четыре. Высокий, худощавый, с задумчивыми серыми глазами и большими жилистыми руками, он во всём был образцом аккуратности. Всегда чисто выбритый, сапоги начищены до блеска, гимнастёрка выглажена. Бывший питерский рабочий, активный участник Октябрьской революции, он попал в Чека по партийной мобилизации. И здесь нашёл своё призвание, — у него оказались незаурядные способности разведчика.

— Человек окончил всего четыре класса, а любому интеллигенту фору даст, самого опытного шпиона вокруг пальца обведёт, недаром ученик Дзержинского! — с восторгом говорил о нём старший комендант.

Да, мне было чему поучиться у Модеста Ивановича!..

После всего случившегося нетрудно представить, в каком настроении я отправился вечером на свидание с Маро.

В городской сад я пришёл значительно раньше назначенного срока. Раза два прошёлся по зелёным аллеям. Здесь было очень хорошо — тихо, прохладно. Зелёные кроны вековых деревьев купались в лучах заходящего солнца…

Ещё издали увидел я Маро и побежал к ней навстречу. И всё, что мучило, томило меня, вмиг куда-то исчезло.

— Как я рад, что ты пришла!

— И я рада!

Мы сели на скамейку и молча глядели друг на друга. Оба были слишком взволнованы, чтобы разговаривать.

— Расскажи, как ты жила всё это время, что у тебя нового, как дома? — наконец спросил я.

— Всё по-старому, — ответила Маро, опуская глаза. Опять молчание.

Маро вдруг поднялась со скамьи.

— Пойдём, здесь нехорошо — кругом люди… Город маленький, почти все знают меня…

— Ну и что?

— Ничего, конечно, но…

Мы направились в самые далёкие уголки сада и молча бродили там, держась за руки. Разговор не клеился…

За горами погасли лучи солнца, подул ветер, зашелестели листья. Быстро темнело.

Маро прижалась ко мне, словно искала у меня защиты.

— Трудно мне, — прошептала она. — Так трудно, что и сказать не могу!..

— Что трудно?

— Ах, не спрашивай!.. Не думала я, что всё это так сложно…

— Не терзай себя, дорогая, всё уладится! — Я не знал, как утешить её, успокоить.

— Я всерьёз занялась музыкой, много читаю, главным образом по-французски, — переменила она тему разговора. — Ты много ошибок нашёл в моём письме?

— Нет, всего три…

— Я думала, больше, боялась, что ты будешь смеяться надо мной… Пойдём, поздно уже…

— Как поздно? Вечер только-только начинается! Побудь ещё немного со мной.

— Нет, не могу, меня ждут…

Чтобы не встретить знакомых, мы пошли переулками. Остановились недалеко от её дома.

— Дальше не ходи! — сказала Маро.

Я обнял её, хотел поцеловать, но она отстранилась от меня.

— Не надо, милый! — грустно сказала она и посмотрела по сторонам.

— Когда мы встретимся?

— Когда хочешь!.. Но только не в саду, а где-нибудь в другом месте.

— Где угодно, только бы встретиться.

Мы условились о встрече на берегу реки, и Маро, стуча каблучками по тротуару, быстро-быстро зашагала, почти побежала по направлению к дому. Я стоял и смотрел ей вслед. Сердце моё разрывалось от жалости к ней, и по дороге домой я думал, что никакая сила на свете не может отнять у меня Маро!..

После этого первого свидания мы стали встречаться чаще. Больше всего нам нравилось гулять на берегу речки, недалеко от развалин крепости, построенной ещё во времена персидского владычества. Здесь было тихо, пустынно, никто нам не мешал. Посылать письма по почте было долго и неудобно. Мы придумали другой способ: я писал записки по-французски и клал их в дупло большого тутового дерева на берегу реки. Она приходила туда на прогулку, брала моё письмо и оставляла ответ. Такой способ переписки нас очень забавлял: совсем как в пушкинском «Дубровском»!

Чем больше я узнавал Маро, тем больше привязывался к ней. Глубоко трогала её доверчивость, стремление понять меня, быть мне во всём близкой. И я просто не представлял себе жизни без неё…

…Дело эсерки Шульц Челноков поручил мне.

— Держи меня в курсе, в случае нужды советуйся. Но старайся действовать самостоятельно, — сказал он.

Легко сказать — действовать самостоятельно, когда Шульц на допросах явно издевалась надо мной!

На мои вопросы она отвечала примерно так: «Неужели это вас интересует?» или: «Дело было давно, я всё забыла».

Однажды, потеряв самообладание, я повысил голос:

— Будете вы отвечать или нет?

— Разве я не отвечаю? Ни одного вашего вопроса я не оставила без ответа, — она засмеялась и попросила закурить…

Между тем события, связанные с националистской молодёжью, разворачивались с непостижимой быстротой.

Началось с того, что из города исчезла Белла. Предположения Челнокова оправдались: поп, по-видимому, сболтнул. Конечно, я мог спросить Маро, куда делась её сестра, но мне не хотелось путать в наши отношения служебные дела.

Несколько дней спустя я получил анонимку такого содержания:

А ещё через два дня было произведено покушение на председателя Чека товарища Амирджанова. Рано утром он шёл на работу. В центре города, недалеко от кондитерского магазина, какой-то человек выскочил из переулка, два раза выстрелил и скрылся. Террорист промахнулся — Амирджанов остался невредим. Пострадал мальчик — чистильщик сапог, — он был ранен в плечо.

Мы обыскали все прилегающие к месту происшествия переулки, заходили в каждый двор, каждый дом, но на след напасть не смогли.

Молодчики из националистской организации явно активизировались. Однако они допустили один промах и до некоторой степени облегчили мою работу.

Как-то утром молодой оборванец остановил меня у парадных дверей Чека и протянул конверт:

— Гражданин начальник, письмо!..

Он хотел убежать, но я успел схватить его за шиворот и затащил в комендатуру. Внимательно присмотревшись, я узнал в оборванце… Мишку Телёнка! Он вырос, на левой щеке у него появился глубокий, синеватый шрам, но был он такой же худой, оборванный, жалкий.

— А, старый знакомый! Не узнаёшь меня? — спросил я его.

— Сперва не узнал, а теперь узнал… Значит, в начальниках ходишь? Здорово! Думаешь, я тогда не догадался, какой ты беспризорник? Помнишь, у белых?

— Помню, как же!.. Рассказывай, как ты попал сюда, как живёшь?

— Сам понимаешь, рыба ищет где глубже, человек где лучше… Здесь тепло, но жратвы мало…

— А где твои друзья?

— Двое со мной, остальные разбрелись кто куда. Бугая, атамана нашего, порешили.

— Кто?

— Свои пацаны. Я тогда не был с ними…

— Так и будешь шататься по улицам?

— Нет, к царю в зятья пойду!.. Я, может, в Москву подамся. Говорят, в Москве хорошо, только мильтоны тамошние больно уж прытки — хватают нашего брата и отправляют в какую-то коммуну.

— Ну, ладно, пошли со мной! Поговорим о деле, — предложил я ему.

— В коммуну не отправишь?

— Что ты, за кого меня принимаешь?

Старший комендант, следивший за нашей беседой, остановил меня.

— Тут одна любопытная записка, она заинтересует тебя, — сказал он и дал мне узкий клочок папиросной бумаги. — Мы нашли её в передаче к твоей приятельнице Ольге Шульц. Передачи приносит одна старуха, но установлено, что они от сердобольной попадьи. Она это делает якобы из чисто гуманных соображений.

— Спасибо!

Я прочитал записку. Мелким, чётким почерком написана всего одна строчка: «Оснований для большой тревоги нет».

Новая загадка — кто автор записки?

Я спрятал записку в карман гимнастёрки и повёл Телёнка через внутренний двор к себе. В кабинете посадил его около письменного стола и вскрыл конверт. Там была новая анонимка такого же содержания, как и предыдущая.