— Мама моя живёт в Ростове-на-Дону, она учительница, — сказал я, обращаясь к Маро.
Обе девушки одновременно подняли головы и удивлённо посмотрели на меня. Должно быть, по их понятиям мать большевика не могла быть учительницей.
Разговор не клеился, обед проходил в полном молчании. Покончив с десертом, я поднялся, поблагодарил и, ни к кому прямо не обращаясь, спросил:
— Не могли бы вы дать мне какую-нибудь книгу?
— Библиотека по коридору направо. Шкафы не запираются… Ашхен, покажи, пожалуйста, — сказала старуха.
Когда мы вошли в библиотеку и Ашхен включила свет, у меня глаза разбежались. Большие застеклённые шкафы красного дерева были набиты книгами в дорогих, красивых переплётах. Почти все русские классики — Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Гончаров, Тургенев, Короленко, Герцен. Столько книг не было даже в нашей школьной библиотеке. Разглядывая шкафы, я увидел полки с книгами на французском языке: Стендаль, Бальзак, Мопассан, Доде, Мериме, Золя. От радости задрожали руки, — такого счастья я никак не ожидал!..
Взяв томики Стендаля и Мопассана, я вернулся к себе. Сел в кресло, зажёг настольную лампу, раскрыл книгу. Я по нескольку раз перечитывал фразы — и ни слова не, понимал!.. Мысли мои были заняты Маро. Что она делает? Наверно, тоже читает… Интересно, какие книги ей нравятся?..
Я старался не думать о Маро, — напрасно. Закрыв книгу, я ругал себя: мальчишка, слюнтяй! Увидел смазливую девчонку и сразу потерял голову, даже не подумал, кто она и кто ты? Нечего сказать, хорош боец Красной Армии, политрук, влюблённый в дочь классового врага!.. Разве я влюблён? Нет, конечно! К чёрту всё это!..
Я взял книгу и лёг в постель. Постепенно судьба Жюльена Сореля увлекла меня, и я забыл обо всём остальном.
Читал до поздней ночи, а утром дал себе слово не думать о Маро, даже не смотреть на неё!
Погода испортилась, моросил дождик. Струи воды медленно стекали по запотевшим стёклам. В доме было тепло, тихо, пахло чем-то приятным…
Такая погода вызывает грусть, и мне было грустно. Меня охватило острое, мучительное желание бросить проклятые костыли, поскорее вернуться в полк, к товарищам. В этом доме я чувствовал себя не в своей тарелке, — противно, совестно было есть буржуйский хлеб, общаться с чужими, враждебными людьми. Вспомнил Шурочку и улыбнулся, — милая, хорошая Шурочка!.. Скорее, скорее в полк!..
Прислонив костыли к стене, попытался обойтись без них, — увы! Не сделал и трёх шагов. От долгого лежания мускулы ног ослабли и плохо подчинялись, да и ступить на правую ногу было больно.
Позвали завтракать. У дверей столовой столкнулся с Маро.
— Здравствуйте, — она заговорила первой. — Вы знаете французский язык?
— Почему вы спрашиваете? — Я старался не смотреть на неё.
— Вы взяли из шкафа французские книги, я заметила. Даже могу сказать какие…
— Взял. Разве нельзя было?
— Что вы!.. Я совсем о другом. Взяли, — значит, умеете читать по-французски.
— Умею.
Маро, слегка путая падежи, заговорила со мной по-французски. Я ответил.
— О-о, вы говорите великолепно! Я буду разговаривать с вами только по-французски!
— Очень рад, практика нужна нам обоим.
За завтраком удостоила меня внимания и Белла. Она поинтересовалась, где я учился и откуда знаю французский. Я рассказал.
— У нас в гимназии преподавали немецкий и французский, — сказала Белла. — Но, в отличие от Маро, у меня к языкам нет никаких способностей.
— Зато ты отличная математичка, — возразила та.
— Ты всегда склонна преувеличивать! Ну какая я математичка?..
Вечером в доме было тихо. Заглянул в столовую, библиотеку, — никого. Решив, что все ушли, подошёл к роялю, поднял крышку. Сел, начал тихонько наигрывать. Пальцы утратили гибкость, трудно было брать аккорды. Но постепенно всё наладилось, и, забыв о своём намерении играть приглушённо, я нажал педали. Рояль звучал великолепно. Давно уже Шопен и Лист не доставляли мне такого наслаждения!..
Окончив играть, я долго сидел за открытым инструментом в каком-то оцепенении. Очнулся от тихого шороха. Поднял голову, оглянулся. Никого…
После ужина вся семья собралась в гостиной. Пригласили и меня. За кофе возник довольно любопытный разговор. Белла, внимательно глядя на меня, спросила:
— Скажите, вы в самом деле убеждённый большевик?
— Самый натуральный…
— Непостижимо!
— Что непостижимо?
— Вы знаете языки, любите музыку… Словом, вполне интеллигентный человек — и вдруг…
— До знакомства с вами я представляла себе большевиков грубыми, неотёсанными, — сказала старуха.
— Это потому, что вы судили о них по словам наших врагов.
— Возможно, — согласилась старуха, но Белла возмущённо перебила её:
— Ничего подобного! Разве не правда, что большевики уничтожают духовные ценности, разрушают цивилизацию? — Щёки её раскраснелись, глаза горели.
— Смотря какую цивилизацию, — ответил я. — Если она заключается в том, чтобы одни люди, силой подчинив себе других, жили за их счёт в роскоши, то такую цивилизацию необходимо разрушить!.. Впрочем, спорить на эту тему нам бесполезно: мы говорим на разных языках и не поймём друг друга…
— По-вашему, грабить чужое добро тоже справедливо?
— Всякое добро принадлежит тому, чьими руками оно создано. Грабят бандиты. Народ по справедливости берёт то, что принадлежит ему.
— Это не ваши мысли, я не верю! Вы их заимствовали из агитационных лозунгов…
— Белла, почему ты не допускаешь, что у него могут быть свои убеждения? — робко проговорила Маро.
— Могут, конечно! Но не такие чудовищные…
— Чудовищные? Вы говорите так потому, что совершенно не знаете жизни, — сказал я. — Что видели вы, кроме уютного, полного всякого добра дома, гимназии и общества обеспеченных подруг?.. Я вырос в посёлке, в котором люди трудились по десять-двенадцать часов и ютились в саманных хибарках, не всегда сытно ели, а их дети зимой и летом бегали по улицам босиком, полуголые… Это не кажется вам чудовищным?
— Хватит, хватит спорить о политике! — вмешалась старуха. — Я прошу вас! Лучше бы вы сыграли нам!..
Я сел за рояль и сыграл мазурку Шопена. По тому, с каким вниманием эти женщины слушали меня, можно было не сомневаться, что музыку они понимали.
Возвращаясь к себе, я поскользнулся на паркете. Потерял равновесие, грохнулся и повредил раненую ногу. От сильной боли я застонал и никак не мог подняться сам. На помощь бросились Ашхен и старуха хозяйка, — девушки только что куда-то ушли.
К вечеру боль усилилась, начался жар. Ашхен, не зная, как облегчить мои страдания, без толку вертелась около меня. Старуха оказалась более разумной — послала за врачом.
В это время пришёл Левон.
— Что такое, что случилось? — Левон бросил суровый взгляд на женщин, как будто они были виноваты в случившемся.
— Поскользнулся, упал, повредил ногу, — объяснил я.
— Сейчас сбегаю за врачом!
Старуха сказала, что послала за доктором.
— Не надо нам их доктора! Своего приведу! — ответил Левон и убежал.
Примерно через час у моего изголовья состоялась словесная и довольно смешная баталия между двумя корифеями медицинской науки.
Домашний врач хозяйки пришёл на десять минут раньше. Круглолицый, пузатенький, в очках с золотой оправой, с аккуратно подстриженной бородкой, он имел вид сытого, благообразного буржуа средней руки. Не успел он осмотреть мою ногу и задать несколько вопросов, как в сопровождении Левона вошёл второй врач — высокий, костлявый, в сапогах и гимнастёрке военного образца.
— Ничего страшного, — сказал домашний врач. — Ушиб и лёгкое кровоизлияние. Положите холодный компресс, а завтра делайте ванны и массаж. Опухоль рассосётся, и температура спадёт.
— Разрешите взглянуть, — попросил высокий. — Вы, коллега, не хирург, и ваш диагноз вряд ли может оказаться решающим!
— Возможно, но помощь хирурга в данном случае может скорее осложнить, чем ускорить выздоровление!
