Вот и вчера. Первым днем приехал из района танкистов корр. „Красной звезды“ майор Конст. Буковский. Он сообщил, что видел Кригера и Трошкина узнав про уличные бои в Орле, они, де, срочно повернули и поехали туда кружными дорогами в обход. Сам Костя рассказал о своих впечатлениях от пребывания на Воронежском фронте. Видел он там нашего Яхлакова, тот пробыл дней пять и уехал на Юго-Западный.

Часиков в 7 вечера приехали Макаренко с Коршуновым, уехавшие еще 4 августа. Они были у танкистов. Матерно их ругают за неорганизованность. В политотделе армии им сказали, что продвинулись туда-то и взяли то-то.

— А где КП корпуса?

— Там-то.

Поехали туда и попали… в штаб полка. Командир полка сообщил, что КП еще не переехал, а что касается продвижения, то оно не состоялось.

Были ребята в Кромах. Город производит сдержанное впечатление. Но уцелел. Взорваны несколько домов в центре, а окраины уцелели. Взят город вчера. Немцы держатся на огневом сопротивлении.

Попали ребята в бомбежку. Только сели обедать. Над головой — девятка. Яша говорит:

— Я привык, раз над головой, значит — бомбы полетят вперед по инерции. Вдруг как завизжит все кругом — оказывается он, сволочь, сбросил в контейнерах мелочь, лягушки. Они, бляди, падают, подпрыгивают, а потом рвутся. Мы плюх куда попало. Я в какой-то кювет, на меня навалились саперы. Сергей в другом месте на саперах сам. Взрывы все ближе, ближе. Ну сейчас нас! Вдавились. Нет, какой-то интервал площади и рвутся дальше. Я приподнял голову, в это время визжит еще одна. Ну это — моя! Нет, благополучно. Кончилось. Но обед прошел вяло и водка была какая-то кислая. Убило одну лошадь и одну ранило. Пристрелили. На обратном пути снова отлеживались в канаве, да в 7 метрах от нас, обгоняя, взорвалась на мине машина. Людей раскидало на несколько метров. Однако, все остались живы, лишь поранило всех.

Проговорив все это, Яша сел писать, написал, отправил и пошел после этого ужинать. „Не ел весь день“.

Около 8 ч. вечера в столовой встретили кинооператора Казакова. Он только что вернулся из Орла, ночевал там. Снимал приход наших войск, встречи. По его словам город не очень разрушен. Хотел снять технику, трупы не удалось. На улицах немного „трофейных девушек“ — открыто зовущих отдохнуть после трудов праведных. Вообще же часть населения разговаривает пока еще неохотно, говорит вместо „наши“ — „красные“ или „русские“. Два года!

Часиков в 11 вечера вернулся из Кром Кудреватых. Он рассказывает, что Кромы были оставлены немцами, причем еще накануне, когда немцы были в городе, германские летчики бомбили Кромы, чтобы разрушить. По словам Лени в частях все больше и больше идут разговоры о крахе танков. Говорят, что ни немецкие, ни наши танки не могут пройти там, где артиллерия. Танки, мол, пережили себя. Ну-ну!

Второй особенностью здешнего этапа, Кудреватых считает войну ночью. Все действия, все продвижения наши (и отступление противника) происходит ночью.

20 августа.

Утром 8 августа я и Макаренко выехали на Воронежский фронт посмотреть, что там делается. Решили поехать сами, в связи с оживлением. тамошних событий: курс — на Харьков. Ехали целый день.

Приехали в одно место — ПУ, оказывается, продвинулось вперед. Но тут осталась газета „За честь Родины“. Зашли к редактору Троскунову. Потолковали. Я его знаю по прошлогоднему ЮЗФ. Он жаловался на кадры, на условия. Во время разговора ввалился Шера Шаров (Нюренберг). Он только что прибыл из-под Богодухова, от танкистов. Грязный, как шахтер, и еще длиннее, чем всегда А ехал он в „Оппельке“, складываясь втрое. По дороге их не раз бомбили („мессера прямо ползают“), обстреливали автоматчики, оставшиеся в тылу. Он рассказывал, что танки идут вперед, не задерживаясь, рассекая немецкие силы. Многие немцы бродят по лесам. Ребята наблюдали, как один наш автоматчик подошел к полю пшеницы, крикнул „Руки вверх“ и оттуда вышло около 10 немцев.

За эти дни, которые пробыли на Воронежском фронте, побывал у многих интересных людей.

Условились с нач. оперотдела фронта генерал-лейтенантом Тетешкиным о встрече. Пришли в 3 ч. ночи. Он лежал в постели, его трепала малярия. Огромная пустая комната, кровать и сто. Но генерале — одеяло, две шинели. Красные, воспаленные глаза. Говорит с очень большим трудом, еле еле выталкивая слова. Он дал общую оценку положения на фронте на этот день (10 августа). Я был с Островским из „Известий“, с которым случайно встретился после многолетнего перерыва у одной хаты. Запись беседы см. в блокнотах.

Был у командующего бронетанковыми силами генерал-лейтенанта Штевнева. Он только встал и принял нас в своей комнате, одетый в пижаму в голубую полоску. Запись его беседы — часа два — там же, в блокноте.

Пару раз говорил с начальником ПУ генерал-майором Шатиловым. Он рассказывал, главным образом, о том, как был организован прорыв.

Потом я поехал в воздушную армию. Коротко поговорил с командующим генерал-лейтенантом Красовским. Он порекомендовал подробнее потолковать с его нач. штаба, т. к. торопился на заседание Военного Совета. Хорошо отозвался о работе Байдукова, но присовокупил, что есть лучше — и назвал Витрука. Не откладывая в долгий ящик, отправился к нач. штаба генерал-майору Качеву. Невысокого роста, грузный, толстый, со стеклянным выражением глаз. Сидит все время на узле связи. Вышел со мной на улицу и, глядя на небо и самолеты, рассказывал о делах. Особого впечатления на меня не произвел.

Оттуда я решил поехать в штурмовой корпус Каманина. Дал ему телеграмму с просьбой прислать машину и отправился подождать к зам. нач. штаба полковнику Кацу. Его не было в хате и встретила там его адъютант очаровательная девушка Эмма. Когда мы с фотографом Гурарией зашли в хату, она спала за занавеской.

— Вот бы мне такого адъютанта, — сказал Полторацкий, корр. „Известий“, подъехавший позже.

— Страшно оставлять одну, уезжая в части! — ответил я.

— Нет. Это выгодно, — возразил Виктор. — Можно быть уверенным, что в это время коллеги ничего не будут передавать в свои газеты.

Через час позвонили с узла и сообщили, что мне телеграмма „Машина за вами послана“. Вскоре она пришла, но оказалось, что у шофера мало бензина. Я решил зайти повидать флаг-штурмана армии полковника Гордиенко, бывшего штурмана Коккинаки и взять у него ведро бензина. Обрадовался он мне страшно. Приказал немедленно слить из его машины ведро (кстати, его машина — „Бьюик“, полученный в подарок от правительства за полет в Америку), расспрашивал о новостях и знакомых, щедро аттестовал меня своим работникам, а затем подставил тут же на карты кружку спирта, кружку воды и вынул из кармана два огурца. Охмелел он очень быстро, взял с меня слово не забывать его, и я уехал.

До Каманина ехать было недалеко — километров 20–25. Но шофер ночью заплутался и пришлось заночевать в деревушке. В 8 утра подъехали. Живописное местечко, пруд, лесок. Каманин не спал, сидел за картой в кабинете. Пополнел, в генеральской форме, держится солидно — командир корпуса.

— Я тебя ждал, ждал. Обычно ложусь в 9, а тут ждал до 11. Потом приказал приготовить тебе постель, ужин и лег спать.

Потолковали обо всем. Позавтракали, выпили. Он приказал приготовить самолет „У-2“ и полетел по полкам. Я поехал к Байдукову в дивизию. Нашел его в школе. Там его штаб. Сидит в маленькой комнатке. Мебель — крошечный стол и стул. Для меня принесли парту. На столе — два телефона — полевой и радио, оба для связи с полками. Связь с корпусом — телеграф (свой). Выглядит Егор хорошо, моложаво, одежда не генеральская, а обычная, за исключением погон. Держится просто, но резко. Очень обрадовался, много расспрашивал про Москву, про друзей, про дела и новости. Хотя воюет уже два года, но чувствует себя по-прежнему летчиком-испытателем.

— Мы по нужде на войну пошли, нас совесть погнала. Кончится — опять на завод уйду.

Много и интересно рассказывал. Его люди бомбили под Хорьковом, под Полтавой, Богодуховым, Грайвороном, Ахтыркой, Ковягами и др. Очень хвалил ст. лейтенанта Молодчика. Над целью прямым попаданием пробили плоскость, вышел мотор. Решил — все равно вломиться в колонну. У самой земли мотор забрал. Он полетел вдоль колонны, но так низко, что обломал костыль о машины. Прочесал, улетел, сел на чужом аэродроме, затем вернулся к своим.