Встретил тут, между прочим, 5–6 человек, которые меня знают, а я их нет. Обычная история.

В числе прочих оказался некий Володарский, начальник издательства газеты „На разгром врага“. Лишь утром я вспомнил, что он был помполитом на ледоколе „Садко“ в 1935 году.

14 июля.

Утром встали в 6 ч. Зашли в усадьбу Толстого. Внешне там все осталось без изменения по сравнению с тем, как я видел раньше, до войны. (но м.б. уже восстановили после немцев). Лил проливной дождь. Прошли мы с Яшей к могиле Толстого. Она полностью приведена в порядок, за ней, видимо, следят: аккуратно обложена дерном, сверху уложены в рядки (линии) полевые цветы и у основания четыре гриба! Ребята!

Поехали. Пообедали в Ефремове. Город сильно побит. Оттуда — в Елец. Дорогой все время объезжали артиллерию, мотопехоту, минометы, идущие на фронт. Очень приятно. Дорога приличная.

Жительница Ельца (работница связи) рассказывает, что город сильно бомбят, но последнюю неделю тихо (после того, как начались операции на Орловско-Курском направлении). Жалуется на дороговизну: картошка — 120 р. котелок, ягоды — 20р. стакан, яйца — 14 р. штука.

Сейчас сидим за Ельцом, машина разладилась — вот и записываю.

Вечером проехали Ливны — город весь состоит из коробок — вес дома разрушены бомбежкой. Ни одного целого дома мы не видели. На выезде мы спросили регулировщика:

— Где можно переночевать?

— До ближайшего селения 4 км, но оно все разрушено.

И впрямь, доехали до села Борково — одни руины. Но люди живут в подполах, в блиндажах, в землянках. Поехали дольше — ст. Каратыш — тоже самое.

Решили свернуть с шоссе, поискать что-нибудь целенькое.

На шоссе встретился паренек лет девяти-десяти:

— Командиры, дайте денег выкупить рожь из колхоза.

— Зачем?

— Кушать.

Дали рублей 20. Глаза горят.

Отъехали километров 5 и приехали в село Барановка. Когда-то было 500 дворов. Семь месяцев в прошлом году были под немцем. Всех жителей они выгнали в Щигровский район. Когда наши в ноябре выгнали немцев — все вернулись, хотя и знали, что тут одни пепелища.

Зашли мы на одно такое — там живет в скотном сарайчике семья завхоза колхоза: жена, три девочки, младшей года два. У всех раздуты животы.

— Отчего? Три месяца не видели хлеба, траву едим. Вот и раздуло. Неужели опять немец придет?

— А как вы зимой будете

— Построимся.

Дали мы им кило хлеба. Смотрели, как на лакомство. И это Орловская область!

Заночевали в одной уцелевшей хате. Живет тут три семьи. Одни женщины и дети. И все-таки чисто. Вечером — светло, лампы сделаны из снарядных гильз. Поставили для нас самовар. Сами пить чай отказались — отвыкли, мол. Сколько ни упрашивали — не помогло. Погода улучшилась, светло, луна.

Выехал я довольно внезапно, хотя разговоры велись несколько дней. Редакция все боялась меня отпустить, чтобы не сесть впросак в остром случае.

Так как с материалом было туго, то мне перед отъездом пришлось сделать две вещи: одну — о действиях авиации на основании беседы с начальником оперотдела ВВС генерал-майором Журавлевым, вторую — о танках — по беседе с генерал-лейтенантом Вольским. Оба считают, что силы у немцев больше. Обе беседы дал в номер за подписью Огнева. Уезжая из редакции, встретил Кушнера: он сказал, что у них на правом фланге началось оживление.

Вспоминается доклад Гере. Всего за неделю до 5 июля он говорил, что немцы вряд ли начнут наступление и высказывал радужные надежды на второй фронт. Но разве десанты в Сицилии — это второй фронт? Не даром наши газеты дают сообщения об этом петитом, верстая на одну колонку.

15 июля.

Дорогой хватили зверской грязи. С утра пошел дождь. Затем рванул ливень. Шоссе закрыто — ремонтируется. Ехали по объездным дорогам. Почти на каждом шагу они была перегорожены застрявшими машинами, преимущественно цистернами. Нас никто не обогнал — в такую погоду торопятся только газетчики. Ломили через грязь и лужи, как ледокол, машину накрывало грязью с верхом. Навстречу машины изредка попадались — большинство везло остатки наших сбитых самолетов.

У деревни Николаевка, застряв в грязи, мы явно услышали канонаду тяжелых орудий. Как узнали позже, это палили наши, перейдя в атаку на некоторых участках фронта.

Днем прибыли на место, в Политуправление, вблизи с городком Свобода, село Опалиха. Встретили тепло. Огромное количество знакомых. Только парикмахера старого нет — а я-то дорогой рассказывал Макаренко, что как только парикмахер Каминский начинал меня брить — немедля играли зенитки. Сейчас вместо него девушка — Раиса. Сел я бриться — и как по щучьему велению — пальба.

Встречавший меня первым кинооператор Казаков, увидев знакомое лицо с „лейкой“, решил сделать мне приятный сюрприз. Он отвел меня в сторону (для секретности) и доверительно сообщил:

— В село Н-ское привезли „Тигра“. Можно снимать, как угодно и делать с ним, что хотите. Не прозевайте!

Это особенно забавно, если учесть, что за все дни боев не удалось снять ни одного „Тигра“ хотя подбиты были многие десятки. А редакции требовали. Но все танки находились либо на территории противника, либо на ничьей земле. И вот дня три назад одна команда эвакуировала „Тигра“. На него немедленно набросились тигры-репортеры. Они его щелкали со всех сторон, задымили все вокруг шашками и взрывателями. Но всех перещеголял Кнорин из „Красной Звезды“. Он снимал, как и все, и улетел в Москву. На следующий день (13 июля) в газете „Красная Звезда“ на первой полосе появилась панорама из четырех „Тигров“, на второй — боевой эпизод с „Тигром“. А это был все тот же несчастный замученный один единственный танк-эталон.

Газетный народ встретил нас с подъемом и весьма дружески. Живут газетчики и киношники в деревушке со странным южным названием Кубань, и Макаренко я сказал, что — выходит — он никуда и не уезжал со своего фронта. Впрочем, газетчики называют это логово „Голливудом“. За год, что мы не виделись, многие получили ордена: Рузов награжден „Отечественной войны“ 2 степени, Олендер — 1 степени и т. д.

Начальник отдела агитации и пропаганды политуправления подполковник Алипов расплылся в улыбке при виде меня:

— Вы всегда приезжаете в острые переломные моменты.

Над нами тихонько носятся штурмовики, изредка проходят немцы. Глухо доносится канонада. На участке одной армии наши части перешли в наступление. Об этом смутно говорили все. Меня спрашивали, что делается на Брянском и Западном.

Вечером легли спать на сеновале: Женя Кригер, Оскар Курганов, Трояновский и я. Вдруг Павел Трошкин вспомнил, что Льющенко из „Комсомолки“ сказал, что в сводке есть сообщение о том, что наши части севернее и восточнее Орла прорвали фронт и углубились на Орловско-Курском направлении и, после ряда контратак, перешли мы в атаку.

Ага!!

16 июля.

В 4 часа утра Оскар вместе с известинцами уехал на передний край глядеть наступление. Макаренко с Коршуновым поехал к танкистам. Я решил заняться авиаторами. Чудный погожий день, солнце. Село красивое, все в зелени. Бабы вокруг роют окопы.

Сижу, пишу письма. Рузов читает вслух Киплинга стихи.

17 июля.

Вчера днем наши части попридержали ход, а во второй половине дня опять пошли в атаку. Продвижение идет медленно. Немцы зло огрызаются, часто переходят в контратаки. Силы у них здесь большие. На брянский они сняли отсюда только 2 танковых дивизии и авиацию. Поэтому очень остро стоит вопрос о закреплении.

Ребята вчера выехали в части. Курганов поехал с фотографом „Известий“ Павлом Трошкиным и Женей Кригером. Они заблудились и попали на самый горячий участок. Как Оскар говорит — они увидели то, о чем раньше писали. Они были на НП полка в 500 метрах от поля боя. Танки, артогонь, авиация! Поджилки трясутся.

Отличился Трошкин. Несколько дней редакция долбала его за то, что он ничего не посылал. И вот, будучи на НП, он увидел несколько самоходных пушек „Фердинанд“, подорвавшихся на нашем минном поле. Метров 300–400. Он взял командира минеров и пополз туда. До этого там убило троих и ранило одного. Дополз, снял вплотную. Молодец!