— Ну как вы оцениваете турнир? — спросил я.

— Все идет так, как предсказывала «Правда», — улыбнулся Ботвинник. Впереди Керес, Смыслов и Болеславский, вплотную за ними — Бронштейн.

— А кто возьмет? — вмешался Синилов.

— Сейчас Керес оторвался на полочка (это было после 10-го тура — ЛБ). Впереди еще очень много испытаний. Если бы Керес за время с 1940 года играл в крупном чемпионате, он бы несомненно взял первое место. А сейчас может и не вытянуть. Но шансы у него очень значительны.

— Не хотелось бы видеть его в короне чемпионата, — сказал комендант.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — засмеялся Ботвинник. — Но не забудьте, что когда Красная Армия приближалась к Эстонии, он был в Норвегии (или в Швеции? — ЛБ), мог там остаться, но вернулся. Он любит своих двух детей, любит свою Эстонию. Правда, он, кажется, предпочел бы, чтобы она не была советской, но это он него не зависело.

— А как вы считаете шансы Болеславского? — спросил я.

— Очень высокими. Мы все недооцениваем его. Это очень крупный шахматист. Через десять лет он будет играть еще лучше.

— Чем объясняется странный миролюбивый старт Бронштейна? — продолжал я пытать. — Он с маху сделал шесть ничьих.

— Во-первых, он почему-то решил попробовать себя в позиционной игре, хотя всем ясно, что это — не его стихия. Во-вторых, — тонко заметил иронический собеседник, — он женился. Так что причину надо спросить у Игнатьевой.

— У кого?

— У Игнатьевой. Это его жена, шахматистка. Заняла, кажется, четвертое место в женском чемпионате. Она стала играть немного лучше, он немного хуже. Так и должно было получиться, иначе пришлось бы опровергнуть закон сохранения энергии.

Мы посмеялись.

— Что слышно с чемпионатом мира? — спросил я.

— Я махнул на это рукой. Вы помните, при вас же, здесь, в этом зале, осенью, мы бились с Эйве, еле-еле уломали его играть не весь матч в Голландии, а половину в Москве. Эйве знает, что он хорошо играет только в Голландии, кроме того, для него это дело коммерции. Недавно они прислали два приглашения, чтобы официально все закрепить. Ваш милый Романов (председатель комитета по делам физкультуры и спорта)…

— Последний из династии Романовых? — перебил генерал.

— … ответил, что матч должен играться в Москве. А это значит, что он не будет играться тут вообще, и его выиграют без нас. Напрасно думать, что они заинтересованы в нашем участии. Они знают, Что без нас кто-нибудь из троих — Эйве, Файн или Решевский — будет чемпионом мира. А если будут участвовать трое наших — тут всякое может получиться. Но вот пойди, докажи. Я уже всюду писал и махнул рукой. Что мне — больше всех надо, что ли?

— А если мы сейчас упустим эту возможность?

— Сейчас мы можем автоматически, по уговору, послать трех: Ботвинника, Кереса и Смыслова. А дальше — надо лезть в угольное ушко. По утвержденным правилам следующий раз можно оспаривать звание чемпиона мира в 1949 году. Но для этого претендент должен занять первое место в международном турнире, затем сыграть в отборочном турнире претендентов, и только тогда допускается.

— А не чешутся у вас сейчас руки на ленинградский турнир? — спросил я.

— Очень чешутся, — просто ответил он.

— Не кажется ли вам, что Смыслов незакономерно проиграл Кересу? спросил генерал.

— Очень закономерно, — живо ответил Ботвинник. — Он был убежден, что он черными проиграет, и блестяще реализовал свои убеждения. Я это увидел еще накануне, когда Вася в партии с Левенфишем (кажется — ЛБ) имел лишнюю пешку и хорошую позицию, но не смог ничего сделать. Он уже накануне думал о завтрашней партии с Кересом, считал, что проиграет ее, и поэтому не смог довести и партию с Левенфишем. Это же совершенно ясно. Надо знать Васю. Я, помню, играл с ним одну очень важную для него партию. Долго думал над длинным вариантом, а когда сделал ход, то увидел, что он вторым ходом может опровергнуть все задуманное. Но Вася верил в меня. Он видел, конечно, этот ход, но полагал, что я не мог ошибиться, поэтому не сделал этого хода, пошел так, как я вначале рассчитывал, — и проиграл партию.

Вскоре меня остановил Романов. Он был навеселе, и весьма сильно, лицо его обрюзгло, но, как обычно, он был очень самоуверенный и чуть снисходительный.

— Что вы к нам не заходите? — спросил он.

— А что у вас делать? Рекордов нет, успехов у вас мало. ЦК вас не слушал еще?

— Нет, и — видимо — не будет. Готовится постановление Совета Министров, материально-техническое. Может, дадите тогда передовую?

— Ладно, напишу.

— Остро ставим вопрос о профсоюзных обществах, должно решиться.

— А как с розыгрышем первенства мира по шахматам?

— Будем участвовать, — без запинки ответил Романов. — Они не хотят играть в Москве, а мы настаиваем на своем. Вот в июне будет конгресс ФИДЕ, мы решили войти в эту международную организацию. И тогда внутри ее и решим этот вопрос.

— А где еще будем участвовать?

— Да вот скоро должно разыгрываться первенство Европы по боксу. Королев мне житья не дает — устрой ему встречу с Джо Луисом на звание чемпиона мира. Он до известной степени прав. У нас ему драться не с кем. И первенство Европы он сможет выиграть. Вот осенью во время поездки в Чехословакию и Польшу он встретился с четырьмя чемпионами — бывшими чемпионами Европы — и всех нокаутировал в первом же раунде.

К нам подошел Арам Хачатурян, композитор. Высокий, с гордым красивым лицом, высоким лбом, густыми черными волосами с блестками седины. Отличный черный костюм, три значка — золотом — лауреата Сталинской премии.

— Наши женщины-артистки только что высказывали зависть с спортсменам, шутливо обратился он ко мне. — Наша пресса не только пишет только о спортсменах, а не об искусстве, но и беседует только со спортсменами.

Я сказал ему, что накануне ночью слушал концерт из его произведений для зарубежных радиослушателей.

— У меня нет приемника, — ответил он, — и я только расстраиваюсь от таких сообщений.

— Над чем вы работаете?

— Пишу сейчас торжественную вещь — вроде победы, торжества. Не знаю, что получится, и как ее будут играть. Я там даю очень сложную инструментовку. Даже не знаю, как оркестр справится. Только что приехал из Армении, как там хорошо!

Мы разговорились о наших армянских друзьях — Вагаршяне, Григоряне, Демирчане. Он сказал, что сейчас на сцене драм. театра поставлена новая хорошая пьеса Демирчана, а Вагаршян там отлично играет сравнительно любопытную роль.

— Но он же пьет вино вечной молодости, — засмеялся я.

— Да, из Вагаршапата, древнего города. Знаете, после этих вин — здешнее кахетинское просто безвкусный квас, как «Чижик» после Вагнера, — ответил он.

Избирательная группа, слава Богу, закончила свою работу, и я вернулся в отдел. Устал предельно. Похудел, осунулся, мучает бессонница. Был у врача вроде, все в норме, надавал всяких пилюль. Надо будет съездить за ними в аптеку.

20-го открылась Сессия ВС СССР. Выходим на 6 полосах. Сидим до утра. Написал передовую о Дне Красной Армии.

Позавчера позвонил Кокки. Сказал, что увлекся фотографией, снимает днем и ночью. «Дошла бацилла до печенок». Предложил через недельку смотаться с ним на неделю в Среднюю Азию. Маршрут: Баку — Ашхабад — Самарканд — Хива Бухара — Ташкент — Москва. На «Ил-14», пассажирский, двухмоторный.

17 марта.

Что-то забыл даже, что надо записывать.

Во-первых, 10 марта открылась Московская Сессия Совета Министров иностранных дел. Даем ежедневно по полосе. Пока большой драки не чувствуется.

Три дня назад выступил президент США Трумэн с пакостной речью. Гольденберг о ней сказал: «Раньше, после такой речи, отзывали посла и объявляли войну». Как мы ответили — пока не ясно. Дали на следующий день передовую в «Известиях», потом — у нас.

Было 30 лет «Известий». Прошло тихо, несмотря на ожидания известинцев.

У нас особых новостей нет. Места нам дают с гулькин нос. Вопим, но не помогает. Принято решение ЦК (по инициативе Хозяина) о значительном расширении номенклатуры. У нас раньше утверждались только члены редколлегии. Сейчас будут зав. отделами, первые замы редакторов и замы отв. секретаря. Послали характеристики.