После того, как это торжественное и хорошо продуманное приветствие было произнесено, император трижды ударил императорской тростью об пол, призывая к тишине и вниманию, и запел тонким и скрипучим голосом.

Клара Гулля стояла, тесно прижавшись к Катрине. Казалось, она хотела спрятаться, укрыться за матерью. До сих пор она молчала, но когда Ян повысил голос и запел, она вскрикнула от испуга и попыталась остановить его.

Но тут Катрина крепко схватила ее за руку.

— Оставь его! Он мечтал спеть для тебя эту песню с тех самых пор, как ты уехала от нас.

Тогда она затихла и предоставила Яну продолжать.

Но дольше Кларе Гулле было этого не вынести. Она поспешно бросилась выгонять детей и закрыла за ними дверь.

Затем она повернулась к отцу и даже затопала на него ногами. Она не на шутку разозлилась.

— Пожалуйста, замолчите! — вскричала она. — Вы что, собираетесь сделать из меня посмешище, называя императрицей?

Ян, казалось, немного удивился, но это мгновенно прошло. Она и впрямь была великой императрицей! Что бы она ни делала, делалось правильно. Что бы она ни говорила, это было медом и бальзамом. От радости он совсем забыл поискать глазами золотую корону, золотой трон и военачальников в золотых одеждах. Если ей захотелось показаться при приезде бедной и беспомощной, то это ее дело. Ведь это же счастье, что она вернулась к нему.

Утром, через восемь дней после возвращения Клары Гулли домой, они с матерью стояли на боргской пристани, готовые уехать отсюда навсегда. На старой Катрине была шляпа и шикарное пальто. Она собиралась вместе с дочерью отправиться в Мальме и стать добропорядочной городской дамой. Никогда больше ей не придется зарабатывать на хлеб тяжелым трудом. Она будет сидеть на диване сложа руки и проведет остаток своих дней спокойно и беззаботно.

Но, несмотря на все ожидавшие ее радости, Катрина никогда не чувствовала себя такой жалкой и несчастной, как сейчас, стоя здесь на пристани. Клара Гулля, должно быть, все же что-то заметила, потому что стала спрашивать, не боится ли она морского путешествия. И тут же принялась объяснять ей, что в этом нет ничего страшного, хотя ветер и дует с такой силой, что люди едва стоят на пристани. Клара Гулля ведь была привычной к морским путешествиям и знала, о чем говорит.

— Разве это волны, — сказала она матери. — Конечно, я вижу, что озеро побелело, но я бы не побоялась переплыть его даже на нашей старенькой плоскодонке.

Буря не пугала Клару Гуллю, и она осталась на пристани. А Катрина, чтобы хоть как-то спрятаться от ветра, зашла в большой склад и забилась в темный угол за ящики. Она собиралась просидеть здесь до самого прибытия парохода, поскольку ей не хотелось до отъезда столкнуться с кем-либо из их прихода. В то же время она думала, что, должно быть, поступает неправильно, раз ей стыдно показаться на люди.

Но одно оправдание у нее все же было. Она ехала с Кларой Гуллей не в погоне за хорошей жизнью, а только потому, что руки перестали ее слушаться. Что же ей еще оставалось делать, раз она чувствовала, что они становятся такими слабыми, что она уже больше не сможет прясть?

Она видела, как в склад вошел звонарь Свартлинг, и молила Бога, чтобы он ее не заметил и не подошел спросить, куда она собирается. Как она сможет сказать ему, что намеревается покинуть Яна и избу и всю свою прежнюю жизнь?

Она предприняла попытку устроить все так, чтобы остаться жить с Яном в Скрулюкке. Если бы только дочь присылала им немного денег, к примеру десять риксдалеров в месяц, они смогли бы как-нибудь прожить. Но говорить об этом с Кларой Гуллей оказалось бессмысленно. Она не хотела давать им ни эре, если Катрина не поедет с ней.

Катрина, конечно, понимала, в чем тут было дело. Клара Гулля отказала ей не по злобе. Она ведь уже сняла комнату и все приготовила для родителей. Она с радостью ждала того момента, когда сможет показать им, как она о них думала и работала ради них. И ей хотелось взять с собой хотя бы одного из них, чтобы труды ее не пропали даром.

Конечно, когда она готовила им дом, она прежде всего думала о Яне, потому что именно с отцом была особенно дружна в прежние времена, но теперь сочла абсолютно невозможным взять его с собой.

В этом-то и было все несчастье. У Клары Гулли возникла ужасная неприязнь к отцу. Она просто не могла выносить его присутствия. Ему было запрещено говорить с ней о Португалии, о ее богатстве и власти. Она с трудом переносила один его вид в императорском наряде. Он же, несмотря ни на что, был все так же рад ей и хотел постоянно находиться возле нее, но она только избегала его, и Катрина была уверена, что дочь не задержалась дома больше одной-единственной недели именно из-за того, что ей постоянно приходилось видеть его.

Теперь Клара Гулля тоже вошла в склад. Она-то не боялась звонаря Свартлинга и тут же направилась к нему, чтобы поговорить. В первых же обращенных к нему словах она рассказала, что уезжает к себе домой и что Катрина едет с ней.

Звонарь, как и следовало ожидать, сразу спросил, что сказал на это ее отец. И Клара Гулля совершенно спокойно, словно речь шла о чужом человеке, рассказала ему, как она все устроила для Яна. Она сняла ему комнату у Лисы, невестки старого сеточника. Лиса построила себе после смерти Уль Бенгтсы новый дом, и у нее была свободная комната, где Ян и сможет жить.

Лицо у звонаря Свартлинга было такое, что отражало его мысли ровно настолько, насколько ему того хотелось, и пока он говорил с Кларой Гуллей, оно оставалось совершенно неподвижным. Но Катрина, конечно, все равно знала, что думал этот человек, который был для всего прихода как отец. «Почему старик при живых жене и дочери должен отправляться к чужим людям? Лиса — человек добрый, но все-таки она никогда не сможет проявить к нему такого терпения, как его родные». Вот что он думал. И, думая так, был прав.

Катрина быстро посмотрела на свои руки. Может, она все-таки обманывает себя, говоря, что все из-за них. Настоящая причина того, что она покидает Яна, наверное, в том, что дочь имеет на нее слишком большое влияние. Ему-то она и не в силах противостоять.

Клара Гулля все еще стояла и говорила со звонарем. Сейчас она рассказывала ему, как им пришлось украдкой выбираться из дому, чтобы Ян не узнал, что они уезжают.

Для Катрины это было ужаснее всего. Клара Гулля послала Яна за покупками в лавку аж в приход Бру, а как только он ушел, они упаковали чемоданы и отправились. Катрина чувствовала себя воровкой и злодейкой, выбираясь из дому таким образом, но Клара Гулля сказала, что у них нет другого выхода. Если бы отец что-нибудь узнал об их отъезде, он скорее лег бы под колеса телеги, чем дозволил бы им уехать. Ну а теперь, когда он вернется домой, его встретит Лиса и, конечно, постарается утешить, но все же очень тяжело было думать о том, как он огорчится, когда узнает, что Клара Гулля уехала от него.

Звонарь Свартлинг стоял и молча слушал Клару Гуллю. Катрина как раз начала интересоваться, удовлетворен ли он тем, что узнал, когда он внезапно взял Клару Гуллю за руку и очень серьезно сказал:

— Ну, поскольку я — старый учитель Клары Гулли, я прямо скажу то, что думаю. Клара Гулля хочет бежать от исполнения своего долга, но нигде не сказано, что это ей удастся. Я видел, как другие пытались поступить точно так же, но они за это поплатились.

Когда Катрина услышала это, она поднялась и с облегчением вздохнула. Именно эти слова ей и самой хотелось сказать дочери.

Клара Гулля довольно кротко ответила, что не знает, как поступить иначе. Она не может взять ненормального человека с собой в чужой город, и сама тоже не может остаться в Свартшё. Об этом Ян уж позаботился. Стоит ей только пройти мимо какого-нибудь двора, как оттуда выбегают дети и кричат ей вслед «императрица», а возле церкви в прошлое воскресенье люди так рвались посмотреть на нее, что чуть не сбили с ног.